Или к лучшему, что не сказал? Кому бы от этого легче было?

А пару дней назад ему Стеклов позвонил. И всё, на что Наташка намекала, и озвучил. Или почти всё. Начал страшным голосом и сразу ответа потребовал:

— Ты что творишь? Ты идиот?

Гранович едва удержался, чтобы трубку не бросить. Сказать ему было нечего. И поэтому молчал. На кресле откинулся и молчал, ждал, что отец Марины ему скажет. А у того много слов для него нашлось, но самое главное, которое он не раз повторил, — дурак. А это Дима про себя и так знал.

— Маринка места себе не находит, — наконец на выдохе произнёс Николай Викторович. — Ты зачем это сделал? Ты мне объяснить можешь?

— Чтобы у неё выбор был.

— Выбор? Какой, к чертям, выбор? Между тобой и этим маменькиным сынком?

— Она от него двоих детей родила. И жила с ним… много лет жила. Вот пусть и думает.

— Ну, ты дурак. Честно. Я даже не подозревал.

Гранович невольно усмехнулся.

— Всё когда-нибудь наружу выходит.

Стеклов пробормотал что-то возмущённое и трубку положил, а Дима уже поздно спохватился, понял, что про Марину так ничего и не спросил. Как она… и с кем она.

А вдруг он не прав? И отпускать её не нужно было? Наоборот, нужно было вцепиться в неё и не позволять даже на шаг отходить. И Стеклов вот на это намекал, мол, схватить, увезти, и не давать ей возможности назад оборачиваться. Вот только страшно. Она ведь может опомниться потом, через несколько лет, когда неожиданно осознает, что не пережила тогда, не всё выяснила с бывшим мужем, и осадок на душе до сих пор остался: обида, боль, вперемешку с любовью или чем-то похожим. И что тогда? Сколько лет в пустоту уйдёт? Он ведь и сейчас видит, что Марина не может решиться на последний шаг к своему будущему, так зачем себя обманывать?

И дети, наверное, будут рады, если родители помирятся. Даже Антон. Возможно, тогда он прекратит злиться и ощетиниваться, если увидит, что Марина спокойна и довольна, и всё это благодаря его же отцу. Простит его наконец. И Игорь успокоится, когда получит всё, что хочет. Повод от жены бегать у него пропадёт.

А если не пропадёт? Если он сам себя обманывает? Уговаривает, убеждает, а на самом деле Маринка мучается и страдает, и виноват в этом он, а не Игорь. Он же не может сказать точно, прав он или нет. Решил за всех, а теперь мучается. И вообще ему плохо, не только морально, но и физически. А это просто убивает. Дмитрий терпеть не мог болеть, а уж когда ты один, и не кому, банальным образом, стакан воды подать, совсем грустно и тоскливо становится. И про Марину с детьми каждую минуту вспоминал.

— Ты точно заболел. И не спорь со мной. — Наталья зашла к нему парой часов позже, в конце рабочего дня, и, стараясь действовать решительно, к нему приблизилась, и лоб потрогала. — Температура, Дим.

— Я очень за себя рад, — проговорил он как можно более спокойно, хотя слово "температура" неприятно ударило по нервам. На кресле откинулся и плечами осторожно повёл, зябко ёжась.

— Вот тебе только и остаётся, что пошутить. — Наталья разглядывала его в задумчивости, потом за руку потянула. — Давай я отвезу тебя домой.

— Я сам доеду… Сейчас поеду.

— Не выдумывай. — Она пиджак его с вешалки сняла. — Вставай. Дима, вставай. Я отвезу тебя домой, накормлю… Конечно, шедевров не обещаю, но всё-таки. И лекарства куплю. У тебя дома, наверное, кроме шипучих таблеток от похмелья и нет ничего.

Гранович лишь усмехнулся, на большее сил не хватило. И решил всё-таки дать ей возможность проверить это утверждение самой. А попросту не сопротивлялся, попасть домой очень хотелось. В машину её сел, она довезла его до дома, а сама поехала в магазин. Дима же поднялся к себе в квартиру, и сразу на диван сел, глаза закрыл, но долго в тишине не провёл, Наталья приехала. С пакетами, сияющая, по квартире его ходила и в полный голос комментировала то, что видит. Дима даже покаялся, что разрешил ей к нему зайти. Ему видеть никого не хотелось, он с большим удовольствием сказал бы ей "спасибо" и выпроводил за дверь, но это ведь Наташка. В ответ на все его предостерегающие взгляды, она улыбалась и болтала без умолку. Кажется, всерьёз решила ему зубы заговорить.

— Димка, квартира — супер. Большая такая. А что за той дверью?

— Комната, — проговорил он недовольно. С дивана перебрался в своё любимоё кресло с высокой спинкой.

— А за той?

— Тоже комната.

Девушка остановилась в дверях и приняла соблазнительную позу.

— Зачем тебе столько комнат?

— На будущее.

— А-а. Это хорошо, что ты о будущем думаешь. — Она вернулась в прихожую за пакетами. — Я купила тебе продуктов, и в аптеку зашла. Вот это, — она зашелестела пакетом, — тебе нужно выпить прямо сейчас. Я принесу тебе воды.

Дима глазами её проводил, чувствуя, как изнутри закипает. Наташка, со своей неуёмной энергией, его раздражала. Особенно сейчас, когда самому хотелось лечь и умереть. Но ему принесли таблетки, весёлого голубенького цвета, и стало ясно, что умереть ему всё-таки не дадут. В рот их кинул и водой запил. Поморщился от боли в горле. Глаза закрыл и голову на спинку кресла откинул.

— Наташ, шла бы ты домой.

— И оставить тебя одного страдать?

— Думаешь, с тобой мне будет лучше?

Она промолчала, что-то делала, Дима глаз не открыл, и не видел, что именно, но потом почувствовал, что присела на диван.

Наталья по привычке руки на коленях сложила.

— Дима, ты ведь уехал. Ты всё решил сам.

— Я не хочу об этом говорить.

У неё вырвался недовольный вздох.

— Ладно… Но давай я всё-таки останусь. Разогрею тебе ужин. Буду о тебе заботиться.

— Наташ.

— Ну почему нет? Я сейчас уйду, а ты будешь в одиночестве страдать? — Он молчал, а она разозлилась. — Она тебе даже не звонит!

— Конечно, не звонит. Потому что я не отвечаю.

— Какой-то сумасшедший дом, честное слово. — Наталья поднялась. — Я перестала тебя понимать. С чего вдруг… она?

Гранович неожиданно усмехнулся и плечами пожал. А Наташа кресло его обошла и на спинку облокотилась, нависнув над Дмитрием, посмотрела в его лицо.

— Капризы состоятельного мужчины. Что ж, иногда это на самом деле бывает серьёзно. А меня ты зачем привёз?

— Я тебя привёз? — он всерьёз удивился. — Ты же хотела в Москву. Ты сколько месяцев мне об этом твердила, ты столько работала ради этого перевода. А теперь хочешь меня убедить, что я тебя позвал? — Глаза Дима открыл. — У меня температура, но я пока не в бреду. И всё помню.

— Ну и дурак, — спокойно заявила она.

— И это мне уже объяснили.

— Дурак, дурак, — подтвердила она свои же слова. — Разве вы с ней пара? Все эти дети, кошки, проблемы. Тебе это нужно?

Он сглотнул и снова поморщился от боли.

— Выходит, что да.

Наталья наклонилась к самому его лицу.

— Если бы тебе это было нужно, Димочка, ты бы не уехал. — Отошла, взяла с журнального столика свою сумку. — Ладно, я пойду. К чему привыкнуть никак не могу, так это к пробкам… Но ты, если что, не стесняйся, звони. — Она многообещающе улыбнулась. — Я приеду. И лекарство пей! — напомнила она громко уже из прихожей. А потом хлопнула, закрываясь, входная дверь, и стало очень тихо. В первые две минуты Дмитрий этой тишиной наслаждался, а потом вернулась тоска в обнимку с головой болью. Она колотилась в висках, и даже думать было невыносимо. А ещё горло драло, глаза щипало и во рту сохло. Гранович вздохнул, а вышло с хрипом и совершенно несчастно.

А Наташка, кажется, замуж за него собралась! С таким явным интересом квартиру его осматривала, всё-то её интересовало, планы, наверное, строит уже. Конечно, он сейчас не только несчастный, но и больной, самый момент к рукам его прибрать. Сварить куриный супчик, поднести стакан воды и таблетку. И можно всерьёз рассчитывать на благодарность. А он благодарен? Или он настолько не чуткий, настолько холодный и эгоистичный…

Вот так начнёшь задумываться о себе, и всю веру в будущее потеряешь, честное слово.

Дошёл до спальни, разделся, но несколько секунд тянул, прежде чем в постель лечь. Она казалась чужой и холодной, и, не смотря на температуру, в неё совсем не влекло. Перед глазами была совсем другая постель, со стёганным вручную одеялом и с наволочками с цветами на подушках, вышитыми гладью. А подушек — несчётное количество, и хочется лечь и утонуть во всём этом. А вот в эту постель, застеленную руками домработницы, ложиться совсем не хочется.

…По его одеялу кто-то крался. Дима глаз не открывал, но чувствовал мягкую поступь, явно кошачью. Чутко прислушивался, даже уже приготовился схватить наглеца за тугой тёплый бок, пальцами пошевелил. Потом какой-то звон и громкий крик Антона:

— Мама, Элька вазу разбила!

— Не разбила!

— Разбила!

…Дима глаза открыл, и некоторое время лежал в темноте и оглушающей тишине. Даже часы нигде не тикали, потому что в его квартире не было механических часов, только сердце гулко колотилось. Даже не сразу понял, что это был сон, настолько явно слышал детские голоса… А вот сейчас понял, что по-прежнему один и никого рядом. Руку из-под одеяла вынул, и лоб свой потрогал. Зато температура, кажется, спала. Счастье? А то.


— Я не люблю кашу. — Эля ложкой в тарелке поводила. — Мама, можно я не буду её есть?

— Нельзя.

Элька умоляюще посмотрела на Стеклова.

— Дедушка.

Тот чашку с чаем на стол поставил, посмотрел на внучку. Подмигнул ей.

— Малыш, надо хотя бы три ложки съесть. Давай. За маму, за папу, за меня…

— Я же не маленькая!

— Конечно, не маленькая, кто же спорит.

Марина глубоко вздохнула, бросила натирать бок чайника и осторожно сглотнула. Сама понимала, что в последнее время ей с трудом удаётся сдерживаться, но иногда выдержка ей всё же отказывала, и она срывалась — либо на крик, либо на слёзы. А после стыдно становилось. Конечно, её никто не упрекал, все понять старались, даже дети не жаловались, но чувство вины от этого меньше не становилось. Вот и сейчас Элька принялась канючить, а нервы сразу натянулись до предела.

— А бутерброд будешь?

— Буду, — тут же согласилась Эля и позволила деду пересадить себя к нему на колени. Стеклов поцеловал её, а потом на дочь посмотрел.

— Мариш, всё в порядке?

Она почти тут же обернулась и с готовностью кивнула.

— Да. Только голова болит. К снегу, что ли?

— Какой снег? Тает всё.

— Ну… — Она неопределённо взмахнула рукой. Отвернулась к окну, взяла с подоконника тетрадь, пролистала. — Надо же, Антон забыл. Сколько раз говорила ему: проверяй всё ли взял, проверяй…

— Ладно, не ругай его. Мы все иногда что-нибудь забываем.

Марина на подоконник присела.

— Пап, ты на работу поедешь?

— Тебе в кафе надо?

Она кивнула.

— Поезжай, я и дома поработаю. Сейчас вызову кое-кого… — Он Эльку тихонько пощекотал. — И мы работать будем, да?

— В кабинете? — живо поинтересовалась девочка.

— В кабинете.

— А Дима не будет ругаться?

Марина осторожно втянула в себя воздух.

— Думаю, не будет, — заверил внучку Стеклов, а Марину взглядом проводил, когда она мимо прошла. Её состояние его всерьёз беспокоило. Марина была напряжена, мучилась и страдала, а пытаясь это скрыть, последние силы теряла. Николай Викторович из-за всего этого злился, но что ещё сделать, чем помочь — не знал. Он уже и с Димкой говорить пытался, и с Мариной, но они оба от него отмахивались, и, в конце концов, он понял, что лучше не вмешиваться. Хватать обоих и трясти, как груши, чтобы заставить их понять, что не дело делают, тоже не выход. Они взрослые люди и вмешиваться в их отношения может оказаться себе дороже. Только напортишь, ведь он не настолько хорошо знает их отношения, чтобы влезать между ними, даже для того, чтобы помирить. Но бывают же моменты, когда со стороны видно, какую глупость люди делают, расставаясь, даже по весомому поводу, а сказать и исправить ничего нельзя. Вот вчера Николай Викторович дочери это и сказал: со стороны виднее!

— Он же упрямый и ревнивый. А ты ещё такие сюрпризы ему устраиваешь!

— Да какие сюрпризы? — Марина всерьёз обиделась. — У меня даже в голове не было!.. Это Димка потом придумал.

— Ничего он не придумал, — Стеклов спокойно головой покачал и газету, что читать пытался, встряхнул. — Я тебе ещё раз говорю — он собственник.

— Да? — Марина обиженно поджала губы. — Зато сам он несколько месяцев мне твердил, что ревность — чувство ему неведомое!

Николай Викторович усмехнулся.

— Ну, знаешь ли, родная, я тоже всем говорю, что не бабник, но со стороны-то виднее.

Марина замерла, моргнула в растерянности.