– Михаил Петрович! – обратилась к нему директриса. – Будьте так добры, отнесите в дортуар вещи новой воспитанницы и кликните к нам Анну Михайловну.

Михаил Петрович рукой, затянутой в белую перчатку, взял у Дашиного отца тяжелую спортивную сумку, лихо кивнул головой и вышел из кабинета.

– Ну, что ж, – обратилась Александра Модестовна к Казанцевым все с той же приветливой улыбкой. – Вам придется попрощаться в моем кабинете, поскольку мы считаем справедливой поговорку «Долгие проводы – лишние слезы». Девочка сама вступит в новую семью, а в этом ей поможет… – она обернулась к двери, в которой только что исчез Михаил Петрович и, как в хорошо отлаженном иллюзионе, тут же появилась молодая женщина в платье, очень похожем на директрисино: темно-синем, с таким же черно-золотым значком на груди. – …Анна Михайловна, классная дама Дашиного восьмого класса.

– Как восьмого? – взвилась Даша. – Я же уже перешла в девятый! Мама, ты что, не сказала? Все перепутала? – И плаксиво добавила: – Я так и знала!

– Не волнуйся так, девочка, – продолжала улыбаться Александра Модестовна. – Твоя мама ничего не перепутала. В муниципальных школах, как ты знаешь, начальный курс обучения состоит из трех ступеней, или из трех классов. В четвертом остаются не справившиеся с программой, а остальные – перепрыгивают из 3-го класса сразу в 5-й. Разве не так?

– Так. Я не училась в 4-м классе, – кивнула головой Даша, все еще не понимая, куда клонит Александра Модестовна.

– Ну так вот! В нашем пансионе нет не справившихся с программой, и нашим детям незачем перепрыгивать через четвертый класс. Из третьего у нас все идут в четвертый, а из четвертого – в пятый. Образование у нас, таким образом, не одиннадцатилетнее, а десятилетнее. И наш восьмой класс равен девятому в общеобразовательных муниципальных школах. Тебе все понятно, Даша?

– То есть вы хотите сказать, – начала медленно соображать девочка, – что, когда во втором полугодии родители заберут меня отсюда, я смогу вернуться в свой 9-й «А»?

– Именно так, – согласилась с ней Александра Модестовна, – только я искренне надеюсь, что тебе у нас понравится и ты останешься учиться здесь и дальше.

«И не надейся!» – подумала Даша, зло глядя в черные глаза директрисы.

– Ну, не будем далеко загадывать, – Александра Модестовна снисходительно потрепала по плечу свою новую воспитанницу и обратилась к застывшим в нелепых позах ее растерянным родителям: – Прощайтесь, пожалуйста, и Анна Михайловна отведет вашу дочь во двор пансиона. Там через пятнадцать минут начнется торжественная линейка, посвященная началу учебного года.

Даша бросилась на шею маме. Их вместе, вдвоем, обнял папа, и они весьма надолго застыли скульптурной аллегорической композицией «прощание». Они, наверно, стояли бы так всю оставшуюся жизнь, если бы Александра Модестовна с бесконечным терпением в голосе не предложила все-таки расстаться. Папа, очнувшись, не без труда отцепил Дашины руки от маминой шеи. С виноватым лицом и дергающимися губами он вывел жену из кабинета директрисы частного пансиона.

Даша обреченно смотрела им вслед, а в мозгу бились слова: «Все! Бросили! Кончено!» И вздрогнула, когда ей на плечо легла рука Анны Михайловны.

– Пойдем, Даша, к классу, – мелодичным голосом проговорила Анна Михайловна. В нем, в этом голосе, было столько молодой силы и жизнерадостности, что Даша несколько приободрилась. «А вроде она ничего, не злая», – подумала она о своей классной руководительнице, которую Александра Модестовна, видимо, для смеха называла классной дамой.

Оглядываясь на дверь, будто ожидая еще раз увидеть в ее проеме родителей, Даша пошла за Анной Михайловной к другим дверям в углу кабинета директрисы. Оттуда они попали в узкий коридорчик, который, изгибаясь буквой «Г», вывел их опять на мраморную площадку перед дверью кабинета Александры Модестовны. Анна Михайловна обогнула лестницу, ведущую вверх, и стала спускаться с бельэтажа вниз. Там оказалась еще одна массивная дверь. Толкнув ее, Анна Михайловна вывела Дашу на залитый солнцем дворик, где уже чинно стояли в ряд учащиеся пансиона А.М. Бонч-Осмоловской. По сравнению с Дашиной огромной школой их было немного. В пансионе было всего по одному классу в каждой параллели, а учеников в каждом из них – не больше пятнадцати. Таким образом, во внутреннем дворике старинного особняка на Васильевском острове Санкт-Петербурга на торжественную линейку выстроились столько человек, сколько их собралось бы в Дашиной школе в параллели восьмых классов и парочке девятых.

– Познакомьтесь с вашей новой подругой, – предложила своему классу Анна Михайловна. – Ее зовут Дашей Казанцевой. Прошу любить и жаловать. – Учительница подтолкнула Дашу к долговязой худенькой девочке с жиденьким белобрысым хвостиком и добавила: – Становись, Даша, рядом с Лерой Веденеевой. У вас и кровати в дортуаре будут рядом. Есть смысл подружиться.

Анна Михайловна удалилась, а Даша вопросительно посмотрела в глаза Лере: мол, как? Будем дружить? Лера равнодушным взглядом скользнула по Дашиному лицу и завела глаза к небу, голубую чистоту которого не омрачало абсолютно ничего, а потому и смотреть на него было незачем. Даша независимо пожала плечами и с любопытством оглядела стоящих рядом девочек. Все они, как и Даша, были одеты в клетчатые юбки и синие жилетки с золотыми пуговицами. На ученицах младших классов, стоящих напротив, вместо юбок были надеты клетчатые сарафанчики на кокетке. Старшеклассницы выглядели лучше – у них были строгие синие платья с клетчатой отделкой. Даша опустила взгляд на ноги учениц пансиона и увидела, что не носить белые гольфики, очевидно, позволялось только взрослым девушкам. Что ж, придется, видимо, с гольфиками смириться. Даша уже немного пришла в себя от новых впечатлений, когда вдруг ее пронзило осознание того, что на всем школьном дворе ни в одном классе она не видела ни одного мальчишеского лица. Ей стало страшно. Что еще за новости? Неужели все мальчишки одновременно заболели или не успели вернуться из летних поездок? Нет! Ерунда! Такого просто не может быть! Куда же она попала?

Даша ткнула в бок стоящую рядом Леру и шепотом задала вопрос, ответ на который уже предчувствовала:

– Слышь, Лера! А где все парни?

– Какие еще парни? – недовольно откликнулась соседка.

– Обыкновенные! В джинсах и с наглыми рожами!

– Здесь и без парней всяких рож хватает, – сквозь зубы ответила Лера.

– То есть… ты хочешь сказать, что это… женская школа? – Даша наконец решилась задать вопрос в лоб.

– Представь себе, женская! Можно подумать, что ты не знала, куда ехала, – Лера смотрела на Дашу с явным неодобрением.

– Не знала, – промямлила Даша упавшим голосом.

Вот так номер! Вот так надули! Вот так подставили! Ей специально не сказали, чтобы она не отказалась здесь учиться. Женская школа! Каменный век! Пещерные люди! Если бы Дашу кто-нибудь спросил, почему ее так огорчило отсутствие в школе мальчишек, от которых она в своей жизни видела только неприятности, она затруднилась бы ответить. И все же даже ранее ненавистный Саха Костромин, хулиган и двоечник ее восьмого «А», казался ей сейчас куда милее долговязой белобрысой Леры.

Даша теперь совершенно другими глазами увидела маленький чистенький дворик – настоящий петербургский колодец, только чуть-чуть больше тех, которые так любят показывать гостям города на экскурсиях. Она теперь поняла, что выхода на улицу из дворика нет. Со всех четырех сторон его окружали четырехэтажные стены пансиона. И вот тут-то Даше стало ясно, почему с такой тоской Лера смотрела на квадрат голубого неба над головой. Они в каменном мешке! В тюрьме! И эти форменные платья классных дам! Дамы!!! Какие еще дамы? Надзирательницы! Даша посмотрела на Анну Михайловну, и ее молодое лицо показалось ей слащавым, лживым и злобным. А девчонки-то! Рабыни! Заключенные! Клеточки на юбочках вместо арестантских полосок! И ни у кого нет ни сережек в ушах, ни колечка на пальце! И даже у старшеклассниц на лицах ни грамма косметики!

Видимо, Даша так затравленно озиралась по сторонам, что Лера сочувственно спросила:

– Неужели в самом деле не знала?

– Нет, – Даша изо всей силы помотала головой, чтобы сдержать готовые брызнуть из глаз слезы.

Лера хотела еще что-то сказать, но раздался треск микрофона, а потом голос Александры Модестовны:

– Дорогие воспитанницы!

Во дворе мгновенно смолкли голоса, классные дамы заняли позиции у рядов своих девочек, а директриса продолжила:

– Мы рады, что за лето никто не выбыл из наших классов. Это говорит о том, что, открывшись только в прошлом году, школа сразу стала на верный путь. Прошлый учебный год мы закончили без неуспевающих. Хочется, чтобы в этом году у нас прибавилось еще и отличниц! Красные доски в классах ждут новые фамилии!

Директриса что-то говорила дальше, а Даша, зацепившись мыслью за выражение «красные доски», продолжила свой внутренний монолог. Красные доски! Совсем с ума сошли! Может, у них еще и доски в цветочек есть? Интересно, что девчонки здесь по вечерам делают? Наверно, вышивают крестиком или салфеточки вяжут. Мамзели! Безмозглые тупые курицы!

После директрисы выступал еще какой-то смуглый черноволосый дядя в темном костюме, с яркой белозубой улыбкой и с золотой булавкой на галстуке. Солнечный луч, отражаясь от ее блестящей полированной поверхности, посылал веселых зайчиков прямо в глаза Даше. Она лишь хмурилась, жмурилась – и мгновенно возненавидела дядю с булавкой!

– Это настоящий владелец нашего пансиона, – шепнула вдруг Даше в ухо Лера, – а Модестовна только руководит.

– Плевать мне на ваших владельцев и руководителей, вместе взятых, – сердито отозвалась Даша, а Анна Михайловна, строго посмотрев на нее, приложила палец к губам.

Даша уже плохо понимала, что происходит. В голове билась настойчивая мысль о коварных родителях, которые ее предали, заточили в средневековый женский монастырь, а сами уехали за границу, чтобы жить в свое удовольствие, то есть припеваючи…

После белозубого владельца пансиона выступали сначала девочки в сарафанчиках, потом – девочки в юбочках, потом – девушки в форменных платьях. И все представительницы разных возрастных категорий пели дифирамбы замечательному и единственному в своем роде пансиону А. М. Бонч-Осмоловской.

После короткого заключительного слова директрисы классные дамы повели воспитанниц в классы.

Даша поднималась по широкой лестнице на третий этаж и мимоходом вяло отмечала золоченые перила, настенные светильники в виде старинных канделябров со свечами, многочисленные зеркала и мраморные, в античном стиле скульптуры в неглубоких нишах. Да-а-а! Видимо, владелец пансиона – дядя неслабый! Влетел ему этот пансион в копеечку! Прямо музей! Эрмитаж! И тем не менее Даша сейчас же с удовольствием вернулась бы обратно в свою старую типовую школу, облицованную по фасаду красно-коричневыми плитками, с выщербленными ступенями крыльца, с облупившимися стенами коридоров. Конечно, к новому учебному году наверняка и в старой школе что-нибудь побелили и покрасили, но зеркал не навесили и коврами, как здесь, ступеньки не устелили. Это уж как пить дать!


В классе, куда вслед за Лерой вошла Даша, стояли одноместные парты белого цвета, замечательным образом гармонирующие с белоснежным тюлем, лепниной на потолке, голубым цветом стен и даже с синими костюмами учениц и платьем классной дамы. Когда Даша села на указанное ей место у окна, то взгляд ее уперся в неожиданно белую доску. Интересно, как на такой писать мелом? Цветными мелками, что ли? Что-то там, на линейке, говорили про красные доски… Даша покрутила головой и увидела эту красную доску в одном из углов класса. Она стояла на подставке. Кричаще красное пятно нарушало бело-голубую гармонию кабинета, но, может быть, именно этого и добивались. Фамилии лучших учениц должны бросаться в глаза, и они, написанные витиеватыми буквами с завитушками и росчерками, действительно бросались. Внизу, под тремя фамилиями, было еще много свободного места для новых отличниц. Даша ненароком опустила глаза на свою юбку и поразилась тому, до какой степени в этом пансионе все было продумано. Клеточки на синем фоне юбки были прочерчены широкими белыми и тонкими красными полосками. Голубые стены – синие наряды. Много белых парт и белого тюля – широкие белые полоски на юбках и белые гольфики учениц. Одна небольшая красная доска – тоненькие красные полоски. Даша посмотрела на свою школьную форму совсем другими глазами. Она перестала казаться ей нелепой.

Первым уроком был русский язык. С мелодичным звонком, который представлял собой часть музыкальной фразы «Гимна великому городу» композитора Глиэра, в класс вошла кругленькая плотная женщина тоже в форменном синем платье. Лицо учительницы по имени Ада Глебовна было невыразительным, со слишком светлыми серыми глазами и тонкими губами, неаккуратно намазанными морковно-рыжей помадой. Только волнистые густые волосы, уложенные в прическу, как у директрисы, могли привлечь к ней чье-либо внимание, но, конечно, отнюдь не Дашино. Казанцева по отношению к Аде Глебовне, как и ко всему остальному, что касалось пансиона, заранее была настроена недружелюбно и даже враждебно. Весь урок она пыталась найти какие-нибудь огрехи в преподавании и очень надеялась, что оно будет таким же блеклым, как лицо Ады Глебовны. Но в конце концов она неожиданно обнаружила себя втянутой в спор о неологизмах и засилии иностранных слов в современном русском языке. К концу урока преподавательница уже казалась ей почти хорошенькой, а если бы она поровней намазала на губы помаду, так и вообще – красавицей.