Антон Вереютин - Бальтазар

– Я наелась, – не придумав более удачного ответа, прошептала горничная.

– Я видел, что Вы не притронулись к еде, мисс Хартли.

– Что Вы хотите от меня услышать? – еле сдерживая себя, бросила девушка.

– Правду.

– Какое для Вас имеет значение причина моего ухода?

– Я сам не понимаю этого. Более того, после ночи Гая Фокса я совсем не хотел думать о Вас, – признался Бальтазар и подошел к Холанде.

– Чем же я посмела оскорбить Вас в ночь на 5 ноября? – спросила она, вновь надев на лицо маску безмятежности, хотя все ее тело дрожало.

– Своим молчанием, напускным равнодушием, своим отказом открыться мне.

– Вы считаете, я нарочно подогреваю Ваш интерес ко мне, сэр Барроу?

– О, нет, в этом Вас нельзя обвинить! – почти взревел собеседник. – Я считаю, что Вы оберегаете какую-то тайну. Именно она мешает Вам открыться мне. Скажите, Вы боитесь моего порицания? Или порицания окружающих?

– Если так, Вы оставите меня в покое? Оставите попытку внедриться ко мне в душу? – с мольбой в голосе спросила девушка.

– Нет. И Вы знаете это. Мне нужно услышать от Вас признание.

– Какое?

– Вы выдумали свое несчастное детство и кораблекрушение? Ведь Вы же жили жизнью обычной неблагородного рода английской подданной! А потом лет в 18 неудачно вышли замуж! Возможно даже, что ненавистный муж толкал Вас на оплату жилья и еды нечестным способом!

– Что Вы имеете в виду? Что я продавала себя за еду? – гневно выпалила горничная.

– Я не знаю! – метался по помещению Бальтазар. – Скажите мне! Мне нужно знать!

– Знать что? В чем я должна Вам исповедаться?

– Что вкус Вашего тела уже познали, – остановился, наконец, собеседник, и обернулся на мисс Хартли. – Мне нужно знать, остались ли Вы нетронутой… девственницей.

Девушка грузно села на стул, пытаясь подавить полыхающий внутри огонь, пытаясь дышать и не выдавать смятения, не выдавать обиды и всепоглощающей печали. Слезы комом подступили к горлу, но она держалась изо всех сил. Слава Богу, что в этот момент сэра Барроу искал Джереми Читер, которого на поиски дорогого гостя отправила изнывающая от скуки графиня.

– Господи! Я нашел Вас, наконец, – буркнул брат хозяйки. – Что Вы здесь потеряли и почему так долго не возвращаетесь за стол?

Потом он посмотрел на камеристку своей сестры.

– Холли, что здесь происходит? Почему он раздет? – шутливым тоном осведомился господин.

– Я отчищала верхнюю одежду сэра Барроу от следов вина, – взяв себя в руки, ответила служанка и, передав полумокрые вещи Бальтазара, удалилась.

* * *

Хозяин поместья Барроу-хаус крушил всё в своей комнате. Ему не давала покоя недосказанность между ним и Холандой. Если она к нему ничего не испытывает и не питает, то почему не скажет об этом в открытую. Почему прямым текстом не сообщит, девственна ли?

Внезапно Бальтазар покрылся испариной. Холодный пот прошиб его тело, в связи с тем, что отрицательный ответ не прекратил бы его страданий. Ведь он осознал, что даже в случае «использования» тела Холанды Хартли другим мужчиной, аристократ не смог бы её забыть. Между ними успела возникнуть невидимая связь, тонкой нитью проткнувшая сердца обоих.

Через несколько дней после Нового года сэр Барроу велел своей горничной передать от него записку мисс Хартли, в которой излагал собственные переживания без утаивания истинных мотивов. Он попросил служанку сделать так, чтобы никто из хозяев Боулз-Холла не заметил факта передачи письма, и мисс Барнс исполнила его поручение.

Холанда поблагодарила подругу и после ланча спустилась в свою комнату. Её сердце трепетало; она несколько долгих минут собиралась с духом прежде, чем развернуть излияния богатого представителя благородного рода на бумаге.

«Мисс Хартли, если Вы не порвали и не сожгли моё письмо, значит моя персона всё же Вам не безразлична. По крайней мере, я уповаю на это. Мы с Вами не так долго знакомы, но с момента нашей первой встречи я ловлю себя на мысли, будто знаю Вас вечность.

Прошу простить меня, если в имении Вашей хозяйки посмел оскорбить Вас. Вы не достойны пренебрежительного отношения к себе. Вы сочетаете в себе ум, женственность, чуткость, кротость и незлобивость. Более того, Ваш свет озарил мою больную душу. Да, именно Вы подарили мне смысл жизни.

Позвольте мне объяснить… Когда-то я был слишком глуп и инфантилен, верил в предсказания одной гадалки. Бог мой, как же стыдно сообщать Вам, что после смерти отца я попался на удочку юной шарлатанки, задурившей мне голову. Представляете, я верил, что родился для чего-то большего, вернее, для кого-то большего. Я верил, что все мужчины и женщины являются половинками целого человека, высшего существа. Только со своей половинкой я намеревался разделить свою жизнь. Но нарисовал себе образ идеально подходящей мне спутницы, особо не задумываясь над внутренним миром оной. Моей ошибкой было выбирать будущих жен, словно предмет интерьера или драгоценности, уделяя внимание лишь огранке. Я выбирал разумом, а не сердцем.

Перед моими глазами был пример крайне неудачного брака отца с матерью, и мне во что бы то ни стало хотелось доказать им способность мужа и жены любить друг друга – искренне, по-настоящему, без сожалений. Только я шел не по правильному пути и выбирал глупых, корыстных или бесчувственных женщин; желание доказать всем вокруг моё превосходство над остальными заставляло меня предаваться иллюзии семьи. Я был не прав.

Только когда моя последняя жена серьезно или в шутку пыталась отравить меня, я наконец осознал, что свернул с правильного пути. Из-за глупого пророчества умалишенной девчонки я потерял столько времени, в течение которого мог бы просто наслаждаться жизнью. Но цель была высока, и я стремился к ней.

Лишь с Вашим появлением во мне что-то перевернулось. Я словно переродился. Мне вдруг стало всё равно, кто и что подумает обо мне. Когда Вы рядом, мне просто хорошо, и я осознаю себя здесь и сейчас. Единственное, что мне не давало покоя до сегодняшнего дня, это Ваша непостижимость для меня. Все мои жены так или иначе были предсказуемы и заурядны. Я наперед знал о них всё, чтобы успокоить свой ум и сердце: они из хорошей семьи, целомудренны и довольствуются тем, что видят.

Но Вы… Вы намного сложней, Холанда Хартли! В вашем взгляде сквозит стремление знать всё, из Ваших уст звучат только обдуманные и взвешенные слова, Вы улыбаетесь только, когда смешно, и замыкаетесь, если кто-то посторонний посягает на Ваше личное пространство. Боюсь, этим варваром был я, каждый раз переходя тонкую грань дозволенности.

Простите меня! И примите моё признание в искренней, чистой и независимой любви! Только сейчас я понял, что мне не важны Ваши секреты, что меня не волнует Ваше прошлое. Я готов к тому, что никогда не узнаю о Вас больше, нежели Вы способны открыть. Для меня важно лишь Ваше благополучие. Я не представляю себе жизни без Вас, и если Вы испытываете ко мне ту же привязанность, то будьте со мной.

Искренне Ваш, сэр. Б. Барроу».

Камеристка леди Боулз заперлась в своей комнате и разрыдалась. Её бросало то в жар, то в холод. Как же ей хотелось открыться этому антиподу высокомерных английских аристократов, которые за маской добродетели причиняли ей столько боли и страданий. Она ненавидела себя за то, что изо всех сил закрывалась от Бальтазара, хотя его голос с первого мгновения их знакомства внушал ей доверие.

Все дело в том, что внешность сэра Барроу напоминала ей образ недочеловека, который в прошлом не просто отказался помочь тогда еще юной мисс Хартли, оказавшейся в плену обстоятельств, но и воспользовался её беззащитностью. В прямом и переносном смысле 13-тилетняя девушка стала заложницей в чужом краю, но никто не пришел ей на помощь, вследствие чего она была вынуждена совершить шаг в бездну.

Холанда поклялась тогда не доверять мужчинам, а особенно британцам, и научилась скрывать свои чувства от других. Ей были знакомы чувства утраты, отчаяние от потери близких и ненужность, но она научилась ими пользоваться, чтобы стать сильнее. Теперь же это мешало молодой женщине доверять кому-либо и чему-либо. Она не стремилась сближаться с чужими людьми и благополучно справлялась на примере господ Боулз, однако появление в её жизни Бальтазара Барроу сыграло с ней плохую шутку. Сердце кровоточило от доводов разума, которые запрещали ей влюбляться.

Успокоившись, она села за небольшой столик, чтобы на дешевой бумаге написать владельцу Барроу-хаус ответ. Мисс Хартли не стала пачкать лист множеством слов, лишь указала время и дату, когда она придет на кладбище Миддлсекса, чтобы убрать самодельную могилку от снега и грязи. Небольшое письмо она также вручила через единственную подругу Энн Барнс.

Бальтазар стоял в нерешительности. Из-за пронизывающего холода и пустого желудка его шатало, но он не терял из виду фигуру Холанды, склонившейся над деревянным крестом. «Только не моргай, чтобы она не исчезла», – звучало в его мозгу.

Мисс Хартли оглянулась сама. В её глазах стояли слёзы. Как же она была прекрасна в этот момент. Мужчина неспешно подошел к ней и поцеловал руку, но не успел отдернуть свою, – девушка сжала его холодный кулак в своих ладонях и поцеловала костяшки пальцев. Сэр Барроу не мог больше сдерживать чувств и присел возле Холанды на колени. Мокрый снег вмиг его взбодрил, отчего он скороговоркой произнес:

– Я не желаю больше никого искать. Вы единственная цель моей жизни.

Мисс Хартли туже укутала шею Бальтазара его же шарфом и открыла было рот, чтобы что-то сказать, но смолчала.

– Говорите, милая Холли! Я внемлю Вам! – умолял спутник, глядя ей в глаза.

– Вы были правы, сэр Барроу. Я давно не девственна, – глубоко дыша, сообщила чужая горничная.

Бальтазар встал с колен, поскольку биение его сердца отдавалось по всему телу: в груди, в горле, в голове. Он пытался дышать, жадно вдыхая январский мороз, чтобы не выдавать смятения. Но владелец Барроу-хаус был к этому готов, так почему же сейчас слышать эти признания ему так больно. Потому что эти признания принадлежали любимой женщине – любимой, дорогой, родной.

– Однако Вы были не правы в том, когда и в связи с чем я лишилась девственности, – продолжала мисс Хартли. Меня лишили детства очень рано и насильно.

Бальтазар нахмурил брови, но не перебивал несчастную.

– После кораблекрушения я очень долго плыла на плоской дощечке от чьего-то затонувшего сундука. Плавать я не умела, поэтому лишь звала мать, тоже очень долго, пока были силы. В конце концов, я сдалась и отпустила… отпустила и доску, и ситуацию, так как смирилась с неизбежным. Я не помню, кто и как меня подобрал, но очнулась я в странном месте. Вокруг меня блестели огромные глаза на черных лицах, словно вымазанных в саже. Они говорили на незнакомом мне языке, и было очень страшно. Несколько дней я пыталась им объяснить, что плыла на огромном английском судне в Индию, и спрашивала, являются ли они жителями британской колонии. Ничего не добившись, я вынуждена была работать на них. Мне приходилось таскать тяжелые камни, прибираться в их шатрах, готовить еду, следить за их детьми и скотом. Я усердно выполняла все поручения, которые мне удавалось понять из языка жестов, но они всё равно меня били. Однажды в мою палатку зашла устрашающего вида старая негритянка с татуировками и кольцами в носу и ушах. Она силой задрала мне юбки и стала там трогать. Больно мне не было, но неприятно очень. В то же мгновение вошли еще двое африканцев, которые, взглянув туда, поморщились и показывали ей отрицательные жесты. Было видно, что она им что-то предлагает, но они высоко задирали руки, словно говоря, что я слишком взрослая.

Холанда подняла взор на сэра Барроу и попросила его не смотреть на нее, иначе она не сможет продолжать. Он понимающе кивнул и отошел назад.

– Только прочитав книги в библиотеке леди Боулз, я поняла, от чего спаслась. Как оказалось, я стала пленницей сомалийцев, которые были кочевниками, в тот период времени проживающими на берегах Аденского залива. Их хижины назывались аккалами, а тот бесчеловечный обряд, которому они, оказывается, подвергали своих женщин в юном возрасте, но побрезговали применить в отношении меня, назывался «обрезание»[11]. В возрасте 5-ти лет африканским девочкам удаляют некоторые части половых органов, а рану зашивают, оставляя лишь… Простите, мне очень сложно говорить об этом, потому что однажды я видела эту жестокую традицию своими глазами! Это ужасающе, что они творят с невинными крошками!

Бальтазар хотел обнять мисс Хартли, но побоялся ставить ее в неловкое положение, и лишь шепнул: «Мне очень жаль».

– Тогда я подумала, что спаслась, – через минуту взяв себя в руки, продолжила Холанда, – но как я ошибалась. Сомалийцы поставили себе цель получить от белой заложницы пользу, и они её достигли. Где-то через год или полтора, когда я уже потеряла счет времени, на африканский континент приплыли британцы. Увидев их, я просто ликовала, но несколько недель меня прятали от их глаз, на всякий случай испачкав моё лицо и шею в грязи, хотя я и так за время нахождения у них стала очень смуглой. Английские корабли приплывали и уплывали, каждый раз унося с собой мою надежду на свободу. И вдруг однажды мне удалось сбежать от бдительного ока охранника. Я вломилась в ближайший шатер, откуда доносилась английская речь. Как же я была счастлива, увидев белого Капитана с моей Родины! Но краем глаза заметила рабовладельца в пёстрой одежде. Они оба что-то живо обсуждали, пока я не ворвалась. Не позволив своему мучителю выволочь меня, я стала говорить и говорить: рассказала, кто я и откуда, что меня больше года удерживали силой, что меня били и пытали, заставляли тяжело работать и измазали в глине, чтобы скрыть светлый тон кожи. То, что произошло дальше, я не могла предположить даже в самом страшном сне. Британский офицер обернулся на африканца и спокойно спросил: «Это она?», и тот кивнул. Я наблюдала, как англичанин вложил в темную ладонь несколько монет, а потом велел подготовить меня. Сейчас мне уже легче вспоминать, как меня мыли, расчесывали и одевали для последующих утех чужеземного захватчика, ставшего для рабовладельца источником дохода. Не имеющий чести Капитан стал моим первым мужчиной, – прошептала девушка и обессиленно рухнула на снег.