Олег посмотрел на него, как Лермонтов на Мартынова, и покорно двинулся по указанному адресу — в пустоту и мрак гостевой спальни…


— Что молчишь? Может, в партизан и гестапо поиграем? — напомнил о себе Сергей.

Андрей глянул на него и сел напротив:

— Не знаю я, что у него в голове не сошлось. Мила за тобой пошла, а там этот верещит и в сторону трассы снег кидает. Весь в крови. Ворота нараспашку, вас нет. Она за нами. Тот Алешу увидел, давай на него кидаться, не знаю, с чего он решил его на роль виновника записать, да и спрашивать желания не было. Леша не церемонился, дал пару оплеух и к стене притиснул для закрепления внушения. Долго ему что-то пенял. Но тот притих лишь на пару минут, потом опять начал концерт. Пришлось буяна наверх вести да спать укладывать. Примерно часа в четыре я Аглаю послал глянуть, как он там. Не верилось, что притих, успокоился, думал, что-нибудь обязательно еще начудит. Так и случилось. Аглая поднялась и закричала. Прибежали, а он…дергается уже. Первую помощь Алеша оказал, Борзов скорую вызвал. К приезду этот был уже вполне вменяем. Но Алеша решил его в больнице подержать, для профилактики повторного суицида. Потом два дня вас найти пытались. Я уж, грешным делом, подумал — не на Кипр ли вы отправились? Не-ет, всего лишь на елку.

— Обтекаемо, — кивнул Сергей, принимая версию брата с осторожностью опытного человека. Андрей одарил его холодным взглядом и отвернулся.


Голос Алеши плавал в тумане, покрывшем мое сознание, и разрывал его, рождая лишь одно желание — сбежать от него, исчезнуть, оглохнуть, в конце концов, но не слышать.

Мне было холодно до озноба, до дрожи не только снаружи — внутри. Бедная валериана, придавленная чаем, бунтовала и сообщала о несовместимости с данной жидкостью. А может, это совесть бунтовала, не принимая успокоительный психотренинг Алеши?

— …у каждого человека бывают минуты слабости. Потом, мы жалеем и даже стыдимся того, что совершаем в стоянии аффекта, но суть не в этом. Суть, Анечка, в том, что все зависит не от окружающих нас людей или проблем, с которыми мы сталкиваемся, а от нас самих. Если человек самоодостаточен и силен, он не станет поддаваться порыву, подумает о других, а не о себе. Собственная боль не станет превалировать в принятии решения. Но…Олег другой. Он слабый. И ты это знаешь, и я. Все осведомлены об особенностях его характера. Он бы сделал это в любом случае. В лю-бом. Понимаешь, Анечка? Это его решение. Даже не как слабого человека, а как, прости, гнусного человечка. Он просто пожелал отомстить, таким образом, всем нам. Мы не поняли его пьяный кураж, не выказали уважение его персоне, а ты еще посмела обидеться на его хамство и оскорбление. Он инфантилен и ведет себя соответственно, как капризный избалованный ребенок. Я предупреждал тебя, что эта претензия на личность не может дать тебе ничего, кроме разочарования и дополнительных хлопот.

Сколько раз я слышала это?

И безропотно принимала его точку мнения зрения. Разве могло быть иначе? Разве могла я сомневаться в утверждениях, суждениях брата хоть на грамм? Тогда — нет. Ведь я порвала с Алешей, предала, пусть и оправдала, оправдывала себя, называя свой уход и увлечение Олегом всего лишь неизбежным и закономерным финалом нашей запретной, скандальной связи. Освобождением во имя жизни. Наша агония расставания и так затянулась, переросла в патологическую болезнь, грозящую вернуть все на круги своя, опять в тот же круг запретных объятий и тайных надежд. Несбыточных, ставящих крест на будущем каждого — и меня, и его.

Если безоговорочной верой я могла немного успокоить его и задобрить свою совесть, то почему — нет? И потом, разве мой брат — мой кумир, фактически бог, мог врать? Умный, опытный и желающий мне только добра человек ошибиться не мог, а вот я, глупая, прикрытая спинами братьев от всех волнений и грязи реальности девчонка, с минимальным опытом общения с чужаками — могла. И ошибалась. Что опять же подтверждало правоту Алеши, его заботу и понимание.

— ….думаю, какие-то отклонения в его психике были заложены еще в детстве…

А у нас — нет?

Впрочем, разве я спорю? Спорила?

И сейчас молчала. Хотя сомневалась в истинности его слов, потому что не видела разницы меж нами и Олегом.

Того воспитывали в тепле и заботе полной семьи, холили, лелеяли, но не баловали. Внушали уважение к себе и окружающим его людям, прививали основы принятой морали добропорядочного гражданина своей страны. Его любили, с ним считались, им гордились, с ним носились.

Нас не любили, нас чурались, нас не замечали.

Он рос, как оранжерейный цветок, как чудо селекции. Мы, как сорняк у дороги.

Но разве он слабее нас? Разве мы сильнее, крепче? И чем он хуже нас, чем ненормальнее?

Тем, что устал? Поддался эмоциям и, не ожидая милости от Бога, решил поставить точку на черной полосе, что посетила его жизнь? Тем, что решил покончить со всем разом? Всем тем, что мучило каждого из нас и не давало выбраться на открытое пространство, жить без оглядки, стыда и сомнений. Жить, как нормальный человек, а не прокаженный, проклятый собой и людьми.

Но если отложить фальшивые маски благополучия, быть честным перед собой, то станет очевидным, что мы, как и он, стоим на краю, и, как его, нас все рьяней толкает к краю то же, что уже столкнуло его. Это жуткое слово — любовь. В нем вся страсть мира, накопленная за века вся ненависть и боль, страх и иллюзии, миллиарды преступлений во имя нее или против. И мы лишь маленькое зернышко, что вариться в этой адской каше, заваренной еще Создателем.

Нет, Олег не ненормален, просто он — один. Ему не за кого было зацепиться в последнюю минуту перед роковым прыжком. А у нас — было. Ведь прыгнуть одному из нас означает увлечь за собой других, тех, кто рядом, плечом к плечу, рука в руке, из года в год. У каждого из нас висело по три гири на шее, но и по три парашюта за спиной.

Мы топили друг друга и друг друга же спасали, вытаскивая на поверхность, когда против воли оного, когда и за….

— …мне трудно понять причину его поступка. Их может быть масса и найти в их нагромождении ту единственную, что побудила его на столь опрометчивый шаг, сложно. Но цель, подозреваю, одна и сугубо эгоистичная…

О-о! Как витиевато! Да скажи проще — он не мог пережить, что я уехала с Сергеем, бросив его в таком виде и состоянии. Уехала с тем, кто его избил, с тем, кого он ненавидел, как любого в том доме. Бросила ради того, кто унизил. Его — законного мужа, интеллигентного человека, поменяла на брата, криминального элемента с большой дороги.

В этом был весь Олег. Он оскорблял, но не был готов к ответным оскорблениям. Он нападал, но не был готов к ответному нападению. Он мстил за придуманную им же обиду, загоняя в капкан своей мести всех, кто его окружал, но попал в него сам вопреки хитроумной продуманности плана. Сценарий его куража перекосило. Я вышла из-под контроля и перестала играть роль, написанную им специально для меня. Она мне больше не нравилась — утомила. Я выскользнула, капкан захлопнулся, прищемив хозяина. И нервы Олега сдали.

Он хотел наказать, но оказался наказанным сам. Досада, накопившаяся за долгие годы ненависть и неудовлетворенность смешались с оскорбленным достоинством не лелеемого, а презираемого специалиста, родственника, мужчины. В кипящий котел его негодования добавилась болезненная любовь то ли ко мне, то ли к себе, страх потерять то ли меня, то ли положение, к которому привык. Все это умножилось на алкогольные пары и побрело в поисках достойного выхода, того, что предполагал раздачу призов каждому по делам, но при этом обелял его, превращая виновника в жертву…

— …в последние месяцы его ревность превратилась в столь явную патологию, что уже настораживала. Он давно не отдает отчет ни своим поступкам, ни своим словам и мыслям….

Как легко судить.

Но разве нельзя сказать тоже самое про любого из нас? Разве мы отдаем отчет своим поступкам и словам? Разве каждый из нас не заражен язвой ревности? Разве она не диктует нам свои условия, не является порой главным мотивом поступка? И, как правило, не во благо себе и тем более предмету своего внимания.

Я ревную ко всем, кто с моей точки зрения представляет опасность для нашей с братьями общности, к каждому, кто покушается на их внимание и любовь.

Они ревнуют меня, категорически не принимая любое новое лицо, появляющееся рядом. Будь на месте Олега гений, миллиардер, Аполлон или сам Господь Бог, они бы все равно не приняли его. И ревновали.

Олег, естественно, ответил тем же. Но эта патология не досталась ему от папы и мамы. Он заразился ею от нас, с тем же наивным неверием в то, что это может быть заразно, как порой не верят специалисты, что безумие опасно для окружающих, как любая инфекция. Прошли годы, прежде чем он стал таким же, как мы, с тем же изъяном, с той же вечной болью в душе и вечным страхом потери, которая пропитала нашу ауру, насытила ее своими миазмами и принялась щедро одаривать ими ближайший круг. Он вступил в него, проникся, подчинился и получил в награду все то, что переполнило нас, извело и изъело плоть и душу.

Замкнутый круг наших отношений с трудом принял его и легко оттолкнул. Принял, чтобы искалечить, и оттолкнул, чтобы забыть. Он был чужаком, чужаком остался. Никто из нас не пытался понять, что он уже один из нас, с тем же тавро любви и ненависти в душе, с той же дикой болью, одной на всех.

Действительно — одному не интересно.

Гораздо слаще делить боль на двоих. А еще лучше на троих.

Жаль, что одну боль не поделишь на весь мир…

— …мне кажется, вы подошли в своих отношениях к естественному финалу…

Да-а…

Как ты об этом мечтал, как стремился! Ждал терпеливо, как охотник в засаде. Не менее терпеливо, чем Андрей, и прятал свое желание более искушенно, чем Сергей, завуалировав его под вполне понятную, искреннюю заботу о сестре. Но мечтал вернуть женщину.

Олег мог это не понимать, если б был, слеп и глух. Впрочем, и тогда он бы понял, почувствовал. Те токи, что мы излучаем по отношению друг к другу, невозможно не чувствовать — они осязаемы почти физически.

Я устала от этой грешной привязанности к каждому и всем разом и отошла всего лишь на минуту. Всего лишь на миг отдалась и мыслями, и чувствами лишь одному… и забыла, что порочный круг не разорвать, из него не выбраться…и была насильно возвращена, вновь встала в ряд стоящих на краю. Но уже с большим грузом грехов.

Мне ли не знать, что любую проблему нужно решать в истоке, не ждать, когда она расширит свое русло и хлынет водопадом на головы малодушным слепцам. Но я не стала, я понадеялась, что все утрясется само собой, и получила закономерный финал, в котором уже не было места моей иллюзии о спокойной счастливой жизни с Сергеем.

А ведь еще Сент-Экзюпери сказал: "мы в ответе за тех, кого приручили". Выходит, никто из нас, его не читал? Или читал, как читают сейчас — в краткой интернет-версии? Жил-был маленький принц, чистил планету и говорил умные вещи…

Интересно, а сколько строк займет биография семьи Шабуриных — Кустовских? Все наши печали, заботы, волнения, те интриги, что плетем ежедневно и во зло себе, назло другим, те итоги, что сами подводим, те мечты, что так и остаются мечтами?

Жили-были четыре мальчика и девочка…и умерли, как жили — незамеченными. Ничего особо умного не говорили, ничего особо ценного не совершили.

Разве то, что всю жизнь с чем-нибудь или кем-нибудь боролись и так увлеклись этим, что за неимением оппонента на всем обозримом просторе, искали его за горизонтом и благополучно находили.

Вот только во имя чего они вели эту борьбу?

Спасая себя или других? От скуки или от жестокости?

Во имя любви или из-за ненависти?

Сколько еще мы придумаем поводов и доводов к продолжению этой бессмысленной, изнуряющей борьбы и оправдаем каждый свой шаг и жест, будем стремиться к фальшивой победе, такой же призрачной, как миражи в пустыне. И не видеть, что реальный пейзаж уже обезображен трупами тех, с кем мы не боролись, а просто не заметили в этой борьбе…и оттого потеряли.

А я не хотела никого терять. Я хотела всего лишь найти покой да пару ответов на вполне внятные вопросы. Но видимо этого мне было не дано с рождения, как и многого другого. Например — здоровья.

"У тебя совершенно нет здоровья. Не заложено, не дано от рожденья. Совсем. Даже не ноль, а минус ноль", — заявила мне Ольга, когда в порыве энтузиазма просчитала мою матрицу судьбы по тем схемам, что им преподали на лекциях в институте.

"Тогда объясни, психолог ты мой недоученный, как же я болезная, еще живу?" — спросила я.

"У тебя очень, очень сильный ангел-хранитель. И не один. Вот это тебя и спасает".

Удивила.

Я вижу этих ангелов-хранителей каждый день, и даже знаю их имена: Алеша, Андрюша, Сергей. А потом появился четвертый — Олег.