Мне захотелось повеситься, но для начала даже не из вредности, а в назидание, перестрелять всех ораторов в белых халатах, которые словно назло мне решили не раньше, не позже собраться всем вместе и сдать какой-то особо нужный предмет.

Понятно, что ничего подобного я не сделала, просто прислонилась к единственному пустующему подоконнику и стала ждать, в надеже поймать пробегающего медработника, чтобы узнать о местопребывании моего брата или хотя бы спасительных таблеток от головной боли.

Ближайшая ко мне стайка студентов, состоящая из трех девушек и двух разнокалиберных юношей, видимо не на шутку заинтересовалась моей потрепанной особой и принялась усиленно обстреливать взглядами, шептаться.

Меня в ответ начало одолевать естественное раздражение, и я уставилась на яркий, висящий на стене напротив меня плакат с мудрым, но в данном случае запоздавшим пожеланием — "Брось сигарету!" Вид тлеющей палочки с ядом на едко — желтом фоне, усилил спазмы желудка и одарил уверенностью, близкой к самой твердой клятве: никогда больше не буду пить, курить и посещать увеселительные заведения.

Я сглатывала слюну и бодала взглядом плакат, мечтая увидеть его творца и задушить в порыве благодарных чувств. И уже почти достигла цели, как мою радужную медитацию прервал возмутительно приятный мягкий баритон, сильно напоминающий мне голос Андрея. Но в тот момент он поразил меня еще и тем, что, прозвучав над ухом, произвел эффект гула сваеукладочного автомата.

— Вам плохо?

Я вжала голову в плечи и повернулась, желая сообщить его владельцу, что его место на заводе, а не в интеллигентном кругу медицинских работников.

— Могу чем-нибудь помочь?

Ах, какая забота! — скривилась я и одарила доброхота из той стайки красноречивым взглядом Анки-пулеметчицы. Правда шапочка на его голове не вспыхнула и халат не превратился в дуршлаг, да и сам он не отпрянул, а лишь полез пальцами в свой нагрудный карман и вытащил конвалютку таблеток. Я посмотрела на нее, как голодный на горбушку хлеба, и облизнулась. Парень улыбнулся, протянув мне спазган. Только этого я как раз уже не видела. Его улыбка была уникальна, неповторимо изумительна и подкупающе — открыта. Ни до, ни после я не видела такой. И была поражена, фактически сражена. И заметила, наконец, что парень весьма приятен лицом и статью — спортивная фигура, как у всех Шабуриных, но мельче ростом. Лицо с четкими линиями, обезображенное интеллектом и интеллигентностью. Глаза наивны и чисты.

— Берите же, — почти насильно вложил мне таблетки в ладонь. — Это спазган. Устроит? Могу еще что-нибудь поискать…

— Устроит, — буркнула я. В том состоянии, что я находилась, меня б и лассо на шею устроило.

Вот его он мне и накинул, улыбнувшись вновь:

— А хотите инъекцию поставлю? Глюкоза с аскорбинкой, и интоксикации, как не бывало.

— Зачем мне ваша глюкоза? — нахмурилась я, не понимая причину столь пристального внимания, но заподозрив деятельность парочки острозубых сплетниц местного отделения.

— Чтоб снять алкогольную интоксикацию…

— О-о! Вот значит как? Все уже в курсе? Или только вам посчастливилось краем слышать?

— Почему? — смутился парень. — Все знают. А что стесняться? Со всеми бывает.

— Что бывает? — решила уточнить я, а заодно выяснить, насколько быстро распространилась информация и какого качества.

— Похмельный синдром…

— У меня?

— Да. Вы ведь сестра самого Шабурина? Правильно?

С моего лица спала краска, коей и так было немного. И тот самый синдром исчез вместе с ней, зато проснулась совесть и заклацала челюстями, предвкушая сытый ужин. Мне стало неуютно, и не просто стыдно, а до омерзения. Каковы бы ни были наши отношения с Алешей, я даже в самых вольных фантазиях не желала ему зла, и тем более не хотела быть предметом его стыда и неприятностей. Мне захотелось скользнуть за дверь, в палату, прикрыть вход, закрыть на замок, запор, щеколду, придвинуть шкаф, создав баррикаду, и нырнуть под одеяло, матрац. А еще лучше, было бы оказаться по ту сторону планеты…

Я гордо вздернула подбородок и снисходительным тоном великосветской девицы заметила:

— Собирать сплетни — дело сугубо женское, мне же показалось, что вы представитель благородного семейства мужчин. С кем не бывает?

— Вы зря переживаете… Аня, правильно? А меня Олег зовут. Будем знакомы? Так что с капельницей наведаться?

Я бросила на него уничтожающий взгляд и от души хлопнула дверью в палату.


Спазган мне помог. Вскоре заглянула медсестра, принесла обед, озаботилась моим пульсом и предупредила, что явление брата пред мои светлые очи намечается не раньше, чем через два часа, так как он принимает зачеты у студентов. Это не новость — пожала я плечами и принялась ждать.

Скука одолела меня быстро. Тени на больничном потолке больше не привлекали, недра тумбочки хранили журнал двухлетней давности, половину, из которого кто-то щедро использовал не по назначению. Перечитав оставшееся, я поняла, что мне осталось только расписать стены палаты от скуки на манер узника замка Иф или свить из простыни веревку, и повторить дорогу Овода.

Прошло три часа, пошел четвертый, и я решилась выйти и поторопить Алешу.

В коридоре было тихо, толпа студентов схлынула в известном направлении — на свободу и дальше по списку. Но один все ж остался. На подоконнике, напротив палаты сидел Олег и хмуро обозревал больничный парк в окно.

— Привет, — бросила я и подошла, отчего-то решив, что он ждет меня. И уверилась в этом, глядя, как он обрадовался моему появлению.

— Привет. Лучше стало?

— Угу. Таблетки отдать?

— Зачем? Оставьте.

— О-о, я просто сражена вашей щедростью.

Он улыбнулся, умиляясь то ли моему игривому настроению, то ли сияющей физиономии. А я вздохнула — судя по улыбке, этот молодой человек кладезь самых раритетных достоинств человечества:

— Что домой не идешь?

— Так, — мгновенно заскучал он.

— А что «так»?

— Жду одного человека, — и судя по лицу, далеко не любимую девушку.

— Зачет не сдал? — догадалась я.

— Да, знаешь…на ерунде завалился. Прогулы еще. Два. У других по десять и ничего. Но опять же — сам виноват. Надо было не праздновать, а учить.

— Кому сдавал?

Олег посверлил меня внимательным взглядом и протянул неуверенно:

— Алексею Дмитриевичу.

— Тогда беда поправима. Пошли, — взяла его за руку.

— Куда?

— К Алеше. Пересдашь прямо сейчас.

— Нет. Нет, подождите, Аня, это неправильно…

— Правильно, правильно. Ты же не хочешь, чтобы я чувствовала себя твоей должницей? Ты меня от смерти спас, оторвал от сердца спазган, в ответ я помогу, спасу тебя от незачета.

— Что вы с этими таблетками? Ерунда, право…

А я уже толкнула дверь Алешиного кабинета и просунула голову, чтобы обозреть пространство — никого. Интересно, куда господин преподаватель исчез?

— Ладно, проходи, подождем.

— Нет, нет…

— Да что ты робкий такой. Боишься?

Конечно, это была провокация. Какой парень ответит — «да»? Только тот, что рядом со мной не окажется. И естественно Олег шагнул за мной в пустоту кабинета и застыл, чувствуя себя неуютно. Подозреваю, Алеша внушал ему вполне объяснимый трепет.

— Лешенька, — пропела я и принялась кружить по кабинету, заглядывая под стол, стулья и бумаги на столе. — Ау-у-у!

Села прямо на стол, развернувшись лицом к Олегу:

— Ненути грозного препода, — развела руками, скорчив рожицу.

Парень осмелел, улыбнулся и шагнул ко мне:

— А вы веселая.

— Не то слово. А еще я вязать умею, ромбиком по диагонали… А ты веселый или как жизнь повелит?

— Странный вопрос. Я — разный.

— Пятнистый? Или в полнолуние оборотнем становитесь?

— Ага, в полнолуние — оборотнем, в новолуние — вампиром, остальные дни — скука учебного процесса, — он оказался совсем близко от меня и почти касался. Это «почти» мне и не нравилось, а остальное — очень. И хотелось продолжения знакомства:

— В столь плотном графике на личную жизнь время остается?

— Святые праздники, — кивнул он, пристально разглядывая меня. Было в его взгляде все, что хотела бы видеть женщина: восхищение, сродное обожанию, задумчивая печаль, робость и желание прикоснуться. — А ты красивая, — выдохнул он в лицо. И пахло от него мятой и анисом. Любимый запах детских капель от кашля.

Я невольно поддалась к Олегу.

— И что?

— Удивительно. Красивая, но словно не настоящая. Кожа у тебя светиться. У нас дома, статуэтка есть, маме подарили: Диана — охотница из горного хрусталя. Ты на нее похожа.

— Такая же крепкая и большая?

— Хрупкая настолько, что прикасаться страшно.

— Вот и держите руки подальше от ценного экспоната.

— Хорошо, — согласился он. Присел рядом на стол, смирно сложив руки на коленях. Я немного огорчилась и сама не могла объяснить отчего?

— Ты вообще, надолго здесь? — спросил Олег.

— Как Алеша скажет, — буркнула я.

— Строг?

— Справедлив. Напроказничала я, вспомнить стыдно.

— По этому поводу жить здесь останешься?

— Нет, надеюсь выбраться еще до июня.

— Как выберешься — позвонишь?

— Зачем?

— Отметим освобождение. Соком, понятно.

— Да, на остальное у меня стойкая непереносимость образовалась.

И тут появился Алеша. Вошел и застыл на пороге.

— Э-э-э..я… Извините, Алексей Дмитриевич, — вскочил Олег и получил недовольный, презрительный взгляд и повелительный кивок головы — вон!

— Подожди! Алеша, прими, пожалуйста, пересдачу…

— Вы свободны молодой человек, — процедил он, и Олега смыло за дверь.

Я вздохнула:

— Лёшенька, зачем так-то? Мальчику нужен зачет.

— А тебе — мальчик.

— Ревнуешь? Глупо. Твой студент спас меня от синдрома похмелья, а ты бросил меня — бессердечный. Должна же быть хоть какая-то компенсация спасителю?

— Обойдется, — бросил Алеша и согнал меня со стола, делая вид, что ищет особо ценные бумаги.

— Это несправедливо. Я чуть не умерла, а ты и спасибо Олегу не сказал, за помощь мне.

— Олегу? Ах, да… Анечка, а кто виноват, что ты "чуть не умерла"?

— Вино-водочные изделия, — буркнула я и принялась ластиться к брату, чувствуя безмерную вину перед ним. Он выглядел очень уставшим. — Алеша, я больше не буду, клянусь! Честное имиджмейкерское!

Алеша качнул головой, вяло улыбнулся. Я возликовала — сдается! Почти простил. Что еще нужно для полного счастья? Ах, да…

— Алеша, ваши саблезубые сплетницы вывесили транспаранты о том, что я прибыла в ваше отделение в нетранспортабельном виде.

— Пусть.

— Тебя это не беспокоит?

— Нет, абсолютно. Нужно же о чем-то говорить? Сегодня о тебе, завтра обо мне, послезавтра о прелестях стирального порошка.

Я облегченно вздохнула — минус одна забота. И вина.

— Лешенька-а…ну, поставь ты ему зачет? Пожа-алуйста-а…

— Анечка…

— Нет, я, правда, больше так не буду, честно, честно!

Алеша приобнял меня, с улыбкой заглянул в глаза:

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Обезьянку. Анекдот такой есть: "Лев попал в яму, мечется по ней, а выбраться не может. Обезьянка увидела и давай на ветке скакать: вот ведь какая тупица! А еще царь-зверей! Как же ты в ловушку-то угодил? Вот глупец какой! Идиот! Ни глаз, ни ума. А сук взял и подломился. Обезьяна в яму ко льву упала. Лев к ней, а она — Лева, ты не поверишь! Все поняла, все осознала — спустилась извиниться!"

Я засмеялась — Алеша был не подражаем в роли изворотливой обезьянки.

— Хороший анекдот, но не про меня. Я действительно все осознала. И ты уж поставь бедному студенту зачет, по доброте душевной, а? Ну, или в честь столь знаменательного события?

— Анечка, этот студент самая серая посредственность третьего курса. Я поставлю ему зачет лишь за крепкие знания, а не за красивые глазки.

— А у него красивые глазки? — округлила я свои. Алеша успокоенно вздохнул и обнял меня. С минуту мы молчали, и тут я некстати спросила:

— Алеша, а если он мне понравился?

— Чем? — мгновенно насторожился брат.

— Не знаю. В том-то и дело, что не знаю.

— Тебе многие нравятся.

— Нет, Алеша, так — никто. Здесь что-то другое…


Именно так все и началось. Я еще не поняла, что грядут перемены, а Алеша уже прочувствовал их, предугадал, и затаился. Стал с особым вниманием отслеживать каждый мой шаг, каждый телефонный разговор, каждую встречу. Третировать Олега с той особой изощренностью, что невозможно четко обозначить и вменить в вину. Ему понадобилась одна фраза, сказанная в задумчивости, чтобы понять последствия этой встречи, просчитать возможные варианты. Мне — два года, прежде чем я поняла, что Олег — это серьезно. Это не детская любовь в пику братьям, не увлечение во имя становления личности. Это — не прошлое, а настоящее и, возможно, будущее. То, что и могло меня либо окончательно спасти, либо окончательно погубить.