Глупые мысли, совершенно беспочвенные опасения. Но разве я это понимала? Ведь я, как и он, хотела решить все разом и понимала не хуже него, что иначе мы можем просто ничего не решить. Отсрочка на руку судьбе, а не нам. Она искусна, виртуозна в создании всевозможных препонов. Стоит чуть отступить, чуть успокоиться, и, как камнепад, обрушатся одни обстоятельства за другими, погребая под собой любую мысль, любое желание, не давая возможности не то, что решать, но и думать в том направлении. И так до бесконечности — то мы придумаем отсрочку, то нам ее создадут, то замешкаем, то побоимся, и, в конце концов, не сможем, не захотим, замрем на мертвой точке, уже не зная — а стоит ли двигаться? Жизнь…

Но на эту тему мне думать не хотелось — мрачно там, не радостно.

Я думала о хорошем, старалась, заставляла себя вернуться мыслями в позитивное русло — внутри меня жила надежда, полнокровно и жизнеутверждающе. Она еще питала меня, еще гнала кровь по жилам, а мысли в поисках лучшего, оптимального для всех выхода. Того, что не скрывает за собой минное поле, на котором неизбежны потери. Того, что схоже с ковровой дорожкой в небеса. Без потерь, без потрясений. И чтоб для всех — к лучшему.

Я открыла двери, приглашая внутрь Алешу, и подивилась стылому воздуху в квартире. А может быть по этому помещение казалось чужим, не жилым. У меня возникло чувство, что меня не было здесь не три дня — три года, и все вокруг — из другой, давно забытой жизни.

Я постояла, оглядываясь в недоумении — что на меня нашло? И двинулась в комнату, чтобы закрыть форточки.

Алеша шагнул в кухню, чтобы заняться продуктами.

— Анечка, ужин приготовить?

— Нет.

— А чай? Ребята твой любимый торт купили "Снежная королева".

Понятно, Алеша хочет поговорить. Просто лечь спать не входит в его планы. Я согласилась на ночное чаепитие, переоделась и, вздохнув, двинулась на кухню.

— Не грусти, и не расстраивайся, все наладится, — сказал он, по-своему расценив мой уставший вид.

Как ему объяснишь, что меня расстраивает совсем другое?

Сережа. Прошел уже час, как мы расстались. Час, как из головы не выходит его прищур, надменный, обиженный и одновременно испытывающий. И пустые, ничего не значащие фразы.

Олег? Да, он занимал меня, но все меньше и меньше. Я боялась из-за него потерять Сергея. И боялась из-за Сергея оказаться виновной в смерти Олега. Замкнутый круг. Еще один.

— Алеша, как ты думаешь, Олег может повторить суицид?

— Может. Если поймет, как это на тебя действует, — без раздумий ответил брат и отвел взгляд, пряча внимание к интересующей его теме в чашке с чаем.

— Ты хочешь сказать, что он специально? Назло мне?

Алеша пожал плечами:

— Не исключаю.

Я испугалась, сообразив, чем это мне грозит. Нет, нет, только не так. Я не хотела быть привязанной к Олегу насильно. Да — я благодарна ему и не оттолкну сейчас, помогу, буду помогать. Но могу остаться его женой лишь на время реабилитации. А дальше нельзя. Ни мне, ни ему. Его нужно избавить от нас, меня от него. Наш брак превращается в антиутопию. Нужно спасать не его, нужно спасать нас самих. Вернее, то, что еще от нас осталось. От Олега.

Мой приступ благородства, обуявший меня в больнице — закончился. Перспектива жизни с неудавшимся самоубийцей — пугала. Но еще сильней пугала мысль, что Сергей не проймет меня и не дождется. Он гордый, самолюбивый….а потом еще явется мама. И отец. Нет, нам нужно успеть уехать до того, как они вернутся.

Но как бросить Олега сейчас, в таком состоянии?

Невозможно.

— Алеша, сколько длиться период реабилитации самоубийц?

— Трудно сказать: когда месяц, когда год. У некоторых всю жизнь.

— Только не это!

— Да, перспектива не радостная. Но что здесь можно сделать?

— А если…если я уйду? Дождусь, когда он будет в хорошей форме, оставлю ему все, что нужно. Квартиру, например. Пусть хоть завтра приводит подругу и начинает новую жизнь. Это ведь правильное решение, Алеша? Так Олегу будет лучше, правда?

— Ты действительно решила уйти от него? — Алеша не верил, как ни хотел. Его взгляд сканировал. И подозревал, что за моими словами стоит лишь минутная слабость, а не зрелость и осознанность решения.

— Да, Алеша, хочу. Мне страшно. Я не смогу жить, постоянно контролируя себя. И терпеть. Это невозможно. Я теперь буду бояться лишний раз слово ему сказать и вздрагивать, заходя в квартиру, постоянно ждать худшего и думать — что он совершит в следующую минуту? Как интерпретирует простое действие.

— Данная проблема разрешима, Анечка. Если действительно твердо решила с ним расставься, мы поможем.

Я внимательно посмотрела на брата. Мне почудился в его голосе нехороший подтекст. И тут же вспомнилось замечание Олега: "Они могут убить меня!"

Нет, нет, ерунда. Я становлюсь параноиком. Только этого мне и не хватало.

— Я сказал что-то ужасное? Почему ты, так посмотрела на меня?

— ИзвиниЈ Алеша. Кажется, я становлюсь мнительной, как Олег.

— Неудивительно. Анечка, тебе нужно будет обязательно лечь в клинику на обследование.

— Только не сейчас. Ты ведь понимаешь, сейчас важнее Олег. Давай сначала вытащим его, а потом…потом, — мне вдруг пришла в голову отличная мысль. Немного абсурдная, но вполне исполнимая. Она решала массу проблем разом. И я озвучила ее, не вдумываясь в смысл. — Алеша, а если нам найти Олегу женщину?

Алеша замер, хмуря брови. Взгляд озабоченный, с флером истинно врачебной привычки на ходу дифференцировать клинику заболевания. И видимо отдифференцировал, потому как нахмурился сильней, тяжело вздохнул, отводя озабоченный взгляд и пряча готовый диагноз:

— Анечка, поясни, пожалуйста, что ты имела ввиду? Прости, но как ты себе это представляешь?

— Можно дать объявление: молодой, красивый мужчина с квартирой и без финансовых проблем для создания семьи познакомиться с хорошей женщиной.

Алеша не сдержал улыбки:

— Анечка, ты вслушайся в то, что говоришь.

Теперь вздохнула я: действительно — глупейшая идея. Но тогда где выход? Не могу же я бросить его просто так, потому что боюсь с ним жить. Вернее, не могу и не хочу. Потому что хочу к Сереже.

И как объявить истинную причину Алеше?

— Анечка, давай не будем спешить! Его выпишут к Рождеству, к тому времени ты все обдумаешь, и я решу вашу проблему тихо, мирно. Предоставь это дело мне, хорошо? Как только ты дашь мне знать, я поговорю с твоим мужем и обещаю, он не будет обделен. Претензий не возникнет. Ему, как и любому из нас, ясно, что ваш брак, увы, потерпел поражение. Он уже не жизнеспособен, если так можно выразиться. Больно, Анечка, знаю. Но боль пройдет, а вот сожаление, как и жалость, погубит уже не брак, а вас. Пока вы молоды, у вас есть шансы устроить свою жизнь. Я ведь говорил тебе, что ваше решение о совместной жизни поспешно. Предупреждал, что вы не подходите друг другу. Тем не менее, вы проигнорировали мое мнение…На данном этапе, Анечка, как бы ни было стыдно признать фиаско, лучше все-таки посмотреть правде в глаза и честно разойтись.

— Значит, ты — за?

— Анечка, я не «за» и не «против». Я так, как лучше тебе. А лучше тебе жить одной, чем с самоубийцей. Неизвестно, что он предпримет, что и в каком направлении сложится в его голове. Он в последнее время, слишком много себе позволял. Его хамство стало возмутительным. Это регресс. Дальше будет только хуже. Ты же понимаешь, человек с годами меняется лишь в худшую сторону.

— Но Олег не был таким…

— Он всегда был таким. Эгоистичным, просчитанным, капризным, самолюбивым. Просто ты была влюблена и не видела его истинного лица. Ты часто идеализируешь людей, Анечка. Это не плохо, но и не хорошо. Пора взрослеть, милая.

А ведь он прав. Мне двадцать девять по паспорту, а на деле…порой десять, порой пятьдесят. В этом отношении природа удивительно не гармонично отобразилась на моей личности. Мне стало грустно.

— Я, пожалуй, лягу спать. Утро, говорят, мудренее вечера.


Неделя прошла не заметно и вообщем-то непримечательно. Сергей, подтверждая мои самые худшие опасения, исчез, уехал в командировку. Я понимала — работа. И все равно переживала — ведь он даже не позвонил перед отъездом. Правда, он заезжал. Мы долго целовались в машине и поклялись, что будем вместе, несмотря ни на что. Очень скоро и навсегда. Я видела — он верит в то, что мое решение твердо. И готов ждать…

И исчез, не сказав ни слова, не предупредив.

Я терялась в загадках, мучила сотовый и… шла к Олегу.

Его выписали шестого. Рождество мы встретили с братьями, на удивление, мирно и потому приятно. Даже — замечательно, если б с нами был и Сергей. Но он лишь поздравил меня по телефону, гудящему и шумящему, как трансформаторная будка. В этом шуме я с трудом различила: "люблю, скучаю, буду двенадцатого". Мне было довольно услышанного, чтоб весь день ходить с блаженной улыбкой абсолютно счастливого человека.

Да, те дни были удивительно безмятежными. На работе — два проекта, которые без суеты и спешки планировалось сдать к концу февраля.

Дома — Олег. Милый, тихий, вежливый и мягкий, как тающий воск. Ни одной колкости, ни одной грубости и взгляды преданной собаки.

Мне было стыдно смотреть в его глаза. Они будили во мне воспоминание о жутком, потрясшем меня в свое время до глубины души фильме "Белый Бим, Черное ухо". Я смотрела на Олега и чувствовала себя самой низкой предательницей, обрекающей его на серьезные и совершенно незаслуженные испытания с тем же жестоким равнодушием, что и персонажи того фильма. В какой-то момент я даже готова была вызвать Олежку на разговор, открыться, попросить прощения. И все же не решалась. Уговаривала себя, глядя, как он чистит палас, что самое время, что нужно, необходимо сделать это сейчас. И приводила доводы: Олег в благодушном настроении и в состоянии, если не спокойно, то, во всяком случае, нормально воспринять неприятное известие. А завтра появится Сергей, и неизвестно, что натворит, узнав, что я так и не поставила мужа в известность об уходе.

Тихое жужжание пылесоса сбивало меня с мысли, мешало сосредоточиться. Я разозлилась на себя — что за глупая оговорка? Вот уж действительно нашла виновного в собственном малодушии — пылесос!

И резко села.

— Мешаю тебе отдыхать? — тут же забеспокоился Олег, виновато поглядывая на меня. — Извини, еще пару минут, и я его выключу.

Господи, ну, и что на это ответишь?

Куда же исчез тот Олег, что за последний год буквально замучил меня своими придирками и ворчанием? С ним бы я поговорила без сантиментов. А с этим…

Этому же, давно забытому и словно специально, наперекор нам с Сережей, восставшему, как феникс из пепла, я могла лишь улыбаться, проявлять внимание и заботу, одаривать, как добрыми новостями, так и приятными сюрпризами.

Несправедливо! — решила я и почувствовала, как к горлу подступает тошнота от безысходности, стыда и волнения. Мрачная необходимость расстроить мягкого и доброго человека угнетала меня до физического дискомфорта. Я поняла, что не сдержусь — меня либо стошнит, либо я расплачусь и начну каяться в тех грехах, что и не совершала, лишь бы загладить свою вину, которая растет час от часу. Быстро направилась в ванну и чуть не упала у дверей — буквально на пару секунд голову обнесло, появилась слабость.

Что это со мной? — спросила я у своего отражения в зеркале и включила холодную воду, чтобы освежить лицо.

— Анечка, с тобой все нормально? — послышалось за дверью.

— Да! Да…

— Я выключил пылесос, можешь отдыхать.

Да что ж ты такой заботливый! — с яростью подумала я, бросив сердитый взгляд на дверную поверхность, и вновь почувствовала тошноту. Мой желудок взбунтовался против столь непривычного внимания.

Минут пять я приходила в себя и все думала — что ж я съела? Омлет? Да, Олег приготовил на завтрак омлет, а мне хотелось каши, и обязательно с чем-нибудь острым, например, с китайской морковкой. И спаржу, и…Стоп. Что за странные пристрастия в пище?

Я вынырнула из ванной и спросила:

— Олег, у нас спаржа есть?

— Спаржа? — его взгляд ощупал меня с ног до головы, лицо приобрело испуганное выражение. Что же он такое нашел в моем облике?

— Анечка, ты ведь терпеть не можешь спаржу.

— Да? Значит, спаржи нет, — не сдержала я вздоха сожаления.

— Нет, но я могу купить. Сейчас, — он закрутился в коридоре, спешно натягивая пальто, ботинки. — Может что-нибудь еще? Сладкое?

— Нет! — ответ прозвучал слишком резко. Олег выронил сапог и подозрительно уставился на меня:

— Аня, ты как себя чувствуешь?

Отвратительно! — чуть не сорвалось с моих губ.

— Сносно. Если ты не будешь упоминать о сладком.