Ну, и как после этого я могу сказать ему? Что? Как можно отплатить ему черной неблагодарностью за столь уникальное благородство? До какой степени нужно опуститься, чтобы откинуть протянутую руку, бросить того, что и в мыслях не допускал поступить так же?

Что же мне делать?

Этот вопрос измучил меня настолько, что буквально через два дня я уже не могла есть и нормально спать. Меня постоянно мутило. В голове вертелись варианты диалогов с Сергеем и Олегом, один бредовее другого.

Я твердо знала, что хочу быть с Сережей, это желание не гасло, не меркло даже в свете нового имиджа мужа. Но так же твердо я осознавала, что не могу бросить мужа.

Я сильно любила Сережу, но так же сильно была привязана к Олегу. И порой уже путалась — а не наоборот ли?

Я все порывалась объясниться с Олежкой, но отступала в последний момент, не решалась и терялась. Ждала возвращение брата, уже не понимая, с чем больше — со страхом или с нетерпением? Моя фантазия живо рисовала картины нашей встречи, где за бурными выражениями чувств, объятьями и нежным воркованием начнутся столь же бурные выяснения отношений. Сергей начнет нервничать, махать руками и пытаться втолковать мне необходимость разорвать отношения с мужем. Я буду кивать, вяло оправдываться и все больше впадать в уныние. Он раздражаться, потом дуться, зло щуриться и упрекать. Потом обнимет, сделает вид, что смирился и…объявит решение сам, подкараулив Олега в отделении или на улице.

Нет, я, конечно, могу переубедить его, вернее — убедить в том, что нужно подождать еще немного. Но чем аргументирую?

Да и действительно — что ждать? Кого? Возвращения родителей? Вмешательства братьев?

Господи, ну почему именно я должна это решать?!

К тринадцатому января я уже довела себя до того, что не смогла подняться с постели и заставить себя пойти на работу. Позвонила Лене и наплела что-то про недомогание, слабость, почти полное вымирание. Олег молча выслушал мой диалог с сослуживицей и принес градусник.

Температура имелась, всего 37,1. Ерунда, но меня она подивила, а Олега взволновала настолько, что он тут же начал звонить Алеше. Через час, после нудных препирательств с братьями, прибывшими в составе двух, и мужа я была доставлена в клинику под бдительное око местных светил медицинских наук. Конечно же, мне это не понравилось, но на сопротивление сил не хватило, и я лишь обиженно надулась и, отвернувшись от заботливых родственников, заснула.

Сергея я встретила мысленно в местном санузле. Смотрела на свое отражение и пыталась отыскать в нем причины повторяющегося желудочного бунта. И не находила. Утро, желудок пуст — что ему могло не понравиться? Температура? Ее нет. Завтрака — тоже. Запах лекарств? Да — раздражающий, слишком резкий и неприятный, но с ним придется смириться на ближайшие две недели. Раньше меня не выпишут. А скорее и много позже, если я оповещу Алешу о своем мутном состоянии.

А какие еще могут быть причины?

Простыла? Да. Но нет и малейших катаральных проявлений.

Сказываются волнения последних недель? Да.

Нервное перенапряжение? Да.

И в тоже время — нет. Я чувствовала это кожей, каким-то необъяснимым образом. И села на край ванны, от одной мысли, что причина может крыться совсем в другой плоскости. В том направлении, что я считала для себя закрытым. Моя рука невольно накрыла низ живота и по позвоночнику пробежали мурашки — беременность?

Я жду ребенка?

Внутри что-то дрогнуло, губы изогнулись в улыбке, а глаза увлажнились. Я жду ребенка?!

Мне стало и страшно, и радостно. Я боялась пошевелиться, спугнуть столь приятную мысль. Пусть только мысль, только предположение. Пусть на минуту, секунду. Но в эту минуту я чувствовала то, чего была лишена, с чем смирялась, скрипя всеми фибрами души, но так и не смирилась, лишь загнала в глубь, прикрыла, огородила от посторонних взглядов. Я чувствовала себя будущей матерью! Я! Буду матерью! У меня! Будет ребенок! Вопреки всем диагнозам, запретам и преградам!

Я жду ребенка!

И прочь сомнения и глупые страхи! Уйдите хоть на минуту, оставьте меня в покое хоть в этот миг. Дайте напиться этим счастьем, прочувствовать восторг, что овладел всем существом! Не омрачайте эти минуты!

О, спасибо ворчанию Олега, его упрямству и напору. Ночи кроликов Кентукки — спасибо!

Главное пока никому не говорить.

Молчать. Ни вздохом, ни взглядом…

Тихо, малыш, мама с тобой.

Мама?

А если это действительно всего лишь простуда?

Но у меня сбой цикла!

Бывает. Перенапряжение, стресс.

Но…нет! Нельзя же так жестоко обманывать! Поманить, а потом раздавить. Я ведь могу стать очень хорошей матерью. И стану. Только ребенок! И муж. Конечно, Олежка…Прости, Сережа! Но Олег отец ребенка. Ребенку он нужен. Он — родной. Я…Мы…Потом все как-нибудь решится. Или…

Ты поймешь меня. Должен. И простишь. А нет… Главное — ребенок. Мой! Мой маленький, славный ребенок. Девочка, мальчик — лишь бы был, лишь бы здоровый, лишь бы выносить и дать ему жизнь. И увидеть его улыбку и почувствовать его вес на своих руках, оттереть слюнку с губ, поддержать, когда он шагнет в первый раз.

О, сладкие мечты — лишь бы вы сбылись!

Господи, если ты есть, если слышишь — не лишай меня этого счастья, оставь, прошу! Молю! Я брошу Сергея и не помыслю о нем, переживу, перетерплю. Я стану самой благочестивой, добропорядочной, самой доброй и верной женой, самым человечным человеком, только сохрани за мной право стать матерью!

Я заплакала, кусая губы и сложив ладони, как католичка, молила в больничный потолок с исступлением фанатика. И улыбалась, уверяя себя, что мне не откажут.

И принялась лихорадочно соображать — что нужно ребенку для полноценного развития? Фрукты, соки — витамины. И никаких волнений…Тест, глупая! Есть же тест на беременность!

А если он покажет, что ничего нет?

Меня опять замутило, и я заставила себя улыбнуться, приняв эту реакцию как сигнал от ребенка, что ему не нравиться мой страх и сомнение. Значит?…Значит нужно купить тест. Внизу есть аптечный киоск. Только когда он начинает работу?

Я быстро привела себя в порядок и вышла в коридор. Милая девушка, дежурная медсестра поведала мне, что киоск открывают в девять, но если мне что-то нужно, она с удовольствием это предоставит.

— Спасибо, — улыбнулась я в ответ.

Еще не хватало. Только шепни, как Алеша тут же о том узнает и начнет трястись и белеть на глазах, и стращать, и тащить к знакомым профессорам. И естественно не даст ни выносить, ни родить. Нет. Незачем им знать. Вот придет время — там посмотрим. Но до этого далеко. Правда, я худенькая, месяца четыре и уже живот не скроешь…А я уеду на курорт, потом еще куда-нибудь. И так, пока не придет время рожать. Работа? Переживем. Скажу, что не могу больше работать, хочу отдыхать. Братья мне в финансовой поддержке не откажут и против слова не проронят.


Я познала истинное счастье. Оно было абсолютным и бесконечным, как вселенная.

И поняла, что все, что испытывала раньше, все, что принимала за него по неосведомленности, а может, по скудости мышления, лишь бледное подобие, тень от его истинной сути.

Сомнений больше не было — я стану мамой.

Мой ребенок.

Наш.

Часть меня и Олега.

Дитя долгожданное, заведомо любимое и обожаемое, уже росло, уже жило, имело место быть.

— У меня будет ребенок, — повторяла я как мантру, пытаясь увериться, что это не сказка, не сон. Держала руку на животе и прислушивалась к токам внутри. Конечно, он еще не мог подать мне знак, не мог толкнуть изнутри, и все же, мне казалось, я слышу биение его сердца, чувствую пульсацию крохотных артерий.

Я разговаривала с ним, словно он уже родился, шептала ласковые слова, заверяла в любви и улыбалась, как мать Тереза. И умилялась своим грезам. В них я видела, как растет мой человечек, крепнет на глазах и превращается в еще несмышленную, но уже такую важную персону.

Кавалерия моих мыслей мчалась за облака, к тому хрустальному замку надежды, что поблек с годами. Сейчас он вновь сиял и манил на свою территорию. Родную — для меня, запретную — для других…


Около двенадцати скрипнула дверь, нарушая тишину палаты и мое мысленное единение с ребенком.

— Сережа!

Его почти не было видно под грудой пакетов и огромным букетом невесть откуда взявшихся георгин. Он скинул все это на стол и рванул ко мне, обнял и, оторвав от пола, закружил по палате:

— Анька! Анюта, котенок!

Я была так рада его видеть, что в тот миг забыла о своем состоянии. Передо мной был Сережа — его глаза, его лицо:

— Сереженька, Сережка…Ты как? Тебя кто встретил? Сам добрался?

— Андрюха встретил. А я тебя ждал! Представляешь, выхожу, а там Андрюха! А тебя нет. Меня чуть инфаркция не хватила! "Что с Аней"? "Приболела, температурит, в клинике лежит". Ты чего это болеть надумала? А ну вон все хвори — не нужны они нам!

Я рассмеялась — Сережа сиял, даже глаза светились от радости, став светлыми, почти как янтарь. Как он красив — подумала я, и в тот же момент его губы накрыли мои. Ах, как он скучал. Как соскучилась я. Сережа, Сереженька…

Мы ничего не видели вокруг, не слышали, не знали. Нас было двое на все пространство. Мы и наша любовь. Любовь, у которой не могло быть будущего.

Я очнулась, с трудом отодвинулась от него:

— Не надо, Сережа…

— Думаешь, кто-то зайдет? Ну и что? Что с того, котенок? — он тяжело дышал, сжимая меня в объятьях. И не понимал, не хотел понять, что продолжения не будет, как и не будет нас с ним. Он был почти безумен от страсти, почти слеп. И я, вглядываясь в его лицо, чувствовала лишь одно — я не могу его оттолкнуть, не могу отдать, не смогу отпустить. Если б он вернулся вчера, если б вернулся двенадцатого!

Нет, я не должна так думать. Я должна помнить о ребенке. Ради него я смогу, сделаю. Отрину, брошу, буду жить без него — смогу, свыкнусь. Ради ребенка.

Но почему же так больно?!!

Я заплакала, цепляясь руками за Сергея, прильнула к груди, пытаясь запомнить как можно четче последние мгновения, что нам отмерены — его запах, его нежность. Его мечту, что разобью. Его любовь, которую убью. Которую должна убить.

— Ты что, Анюта? Ну-у, ну, ты что, а? — испугался Сергей, начал гладить меня по голове и убаюкивать, словно маленькую девочку. Впрочем, именно ребенком я чувствовала себя в эти минуты. Очень испуганным, замученным, неприкаянным ребенком, чужим себе и миру.

— Почему так, Сереженька? Почему?

— Что «так», что "не так"? О чем ты, котенок? Ну, елы, Аня, перестань, а? Блин, да, что с тобой? Я что-то не так сделал?.. Тьфу, не надо было мне уезжать! Ань, ну перестань, а? Не могу я смотреть, как ты плачешь! Аня, ну Ань…ну, хватит. Объясни, что случилось? Ты из-за меня, что ли? Так я тут, вот он. Или косинус этот?…А?…

— Прости меня Сережа, прости.

— Уй, ё! Ты ему ничего не сказала? Ха! Ну, и ладно, я скажу. Вот проблема! Из-за этого слезы лить, ну, ты даешь, котенок! Я уж думать что не знаю, ревешь, словно схоронила кого.

А так и есть. Я хоронила нашу мечту, наше будущее. Я оплакивала то, чему не суждено было свершиться. Еще пара минут и перечеркну то, что связывает нас крепче любого каната, то, к чему мы стремились, огибая преграды, перешагивая людскую молву и муки совести. Все это так и останется — запретным. Невысказанным, закрытым от чужих глаз. Оно останется в нас, но будет поделено на два сердца, которые по-прежнему будут искать друг друга в ночной тиши, в глуши жизненных дорог, но больше никогда не соединяться.

Сейчас я бы легко объяснилась с Олегом, у меня было желание и нашлись слова. Но он уже был застрахован от их жестокости. Теперь они предназначались Сергею.

Сейчас мне не было дела до чувств Олега. Он казался мне пустым и ненужным, как далекое облачко на небе, и все же он был неотъемлемой частью того, что зародилось в моем теле. А значит — частью сообщества. Если б на его месте был Сергей…Нет, только не это!

Нет, связь с братом сама по себе предосудительна, а еще и ребенок…Природа мудра, она прокляла нас преступной любовью, но спасла наше будущее. Обрекла нас на страдания, но дала шанс иметь крепкое, здоровое потомство. Я знала точно — моя болезнь останется мне. Она не перейдет малышу по наследству, он не встанет на ту дорогу, по которой иду я. И я никогда не увижу, как мой малыш захлебывается кровью. И ради этого мне нужно оттолкнуть Сережу, причинить боль и себе, и ему, совершив еще один низкий поступок. И пусть он будет последним. Я замолю его.

И сохраню тепло и радость этих дней в своей памяти, как сохраню в ней Сергея и нашу любовь. Я не смогу вырвать его из своего сердца, и он будет жить в нем и в моей душе таким, как есть — пылким, добрым, цельным — совершенным. Придет время, и эти сильные руки будут держать моего ребенка, спасать его, как спасали меня от жестокости мира, от ран и увечий.