— Ань, все? — он оттер мои слезы и подал полотенце. И посматривал с отеческой улыбкой на губах. Ему были смешны мои слезы и страхи. Он не знал их причины. Если б я дальше могла хранить их в тайне от него и оградить от боли, что должна была причинить. Я бы вынесла ее одна, за двоих — так мне было бы легче….

— Сереженька, — я действительно не смогла ему сказать.

— Понял уже. Ну и ладно. Я сам скажу Ань, не стоит расстраиваться из-за пустяка. Так и должно быть — это мужской разговор, зачем тебе оно? Сядем, поговорим и все решим. Честно — без рук и грубостей. Вот клянусь! Чтоб гипотенуза катетом стала!

Я фыркнула, не сдержав улыбки — милый мой Сереженька! Как он был забавен, обманывая меня, и верил в то, что говорил. Но знал, как и я — мирного русла беседы на столь животрепещущую тему быть не может. Тем более меж ним и Олегом.

Они невзлюбили друг друга фактически сразу, как только я их познакомила. Я хорошо помню, как Сергей осмотрел его с ног до головы с наглым прищуром и…выплюнул жвачку прямо под ноги:

— Фраер!

И обошел, кинув мне на ходу:

— Через час, чтобы дома была, а эту рожу подари подруге, которую душевно ненавидишь.

Олег так и остался стоять с вытянутым от удивления лицом. Через пару минут, когда Сергей скрылся за углом нашего дома в обществе двух столь же развязных и объемных друзей, он выпалил:

— Я б ему показал фраера…

Да-а, Сергей умеет произвести впечатление на собеседника, еще не начиная разговора. И почему мне не досталась и толика подобного таланта?

Я вздохнула, решаясь:

— Сережа, не нужно говорить с Олегом. Вообще, ничего не нужно.

— Поясни? В смысле, он уже в курсе? Кто доброжелатель? Букет ему отправлю. И премию. Леха? Ну, Андрюха-то точно ничего не знает. А-а, Ольга, да? Молодец, психолог! Я ей крокодильчика куплю, плюшевого, пойдет?

— Ольга ничего не знает. И братья тоже. И Олег. И не должны знать, — это признание далось мне с трудом и согнуло мою голову почти до колен Сергея.

— Та-ак, — протянул он. И смолк. Ему понадобилось не меньше пяти минут, чтобы переварить услышанное, и озадачиться, занервничать. Он не понял, о чем речь, но интуитивно почувствовал угрозу нашим планам. — Ты тонко намекнула, что пока я в Москве делом занимался, у вас с этим призраком неудавшегося самоубийцы опять любовь-морковь образовалась? Ага?

Его голос чуть дрогнул от волнения. В нем еще не было боли и страха, лишь подозрение и нежелание верить, в то, о чем он правильно догадался.

Что такое искреннее сожаление? Полнокровное чувство вины, непоправимости свершаемого и стыд, горящий внутри, сжигающий в пепел саму суть человеческую?

Разве я знала до этой минуты?

У меня в буквальном смысле сдавило горло:

— Сережа, я остаюсь с Олегом, — прохрипела я через силу и еле сдержала слезы, противоречащий сказанному крик, отвергающий стройную логику моих недавних рассуждений — я люблю тебя! Эти слова я больше не смогу, не имею права ему говорить.

Мне было горько.

Но где найти слова, что не ранили бы наши души в кровь, не терзали их, как стая голодных акул, а объяснили, успокоили, оставили пусть зыбкую, но надежду?

Сергей встал и нервно заходил по палате, не зная, куда деть руки, куда деться самому. Его взгляд то и дело останавливался на моем лице и пытливо сверлил, словно еще надеясь отыскать под скорбной маской печали частицу нужных и так важных ему чувств. Он пытался найти фальшь в истине, а истину в фальши и не хотел видеть иного.

Я готова была провалиться сквозь пол, прямо в ад, уже уготованный мне за одно только это преступление. Да что провалиться? Спуститься самой! Лишь бы приглушить наши мученья хоть на секунду, вытеснить душевную боль физической.

Сергей остановился у окна, отвернулся от меня, чтоб скрыть искаженное нервной судорогой лицо:

— Почему? Аня, ты можешь объяснить — почему?! Что такого случилось за эти дни?! Ёлы! Восемь дней!…Всего. Ты настолько ветрена? Что, блин, вообще происходит?! Ты. ты хоть понимаешь, что говоришь?! Я фактически все сделал, я перевел счета, нанял бригаду…За восемь дней, Ань!!…А ты… — у него не было слов от возмущения. Голос хрипел в отчаянной попытке достучаться до моего разума. Но он был глух, ему не было места в сфере чувств и эмоций.

— Анюта, тебя кто-то накрутил? — шагнул ко мне Сергей, склонился, навис. — Ну, скажи, котенок, я честно пальцем не пошевелю, только скажи — кто?!

— Никто, Сережа…

— Тогда, черт возьми, как это назвать?!! Вчера — люблю, сегодня — пшел вон!! Я что, игрушка?!

И смолк, сообразив, что пугает меня своим криком, присел на корточки передо мной, взял мои руки в свои ладони:

— Все, котенок, все, я спокоен. Почти, как удав. Правда. Ты только объясни мне, а? Ну, что случилось-то? Ань, я ведь жить без тебя не смогу, ты же знаешь это. Я ведь, блин, с малолетства только о тебе и думал, для тебя только и дышал. Нет у меня никого, во всем мире ты одна. Что мне теперь? Как? Ты с этим, а я… Не смогу я так, понимаешь, Анюта? Я ведь все для тебя, за что ж ты так? Может тебя шантажируют, а, Ань? Нет, правда? Ну, не молчи, пожалуйста!

— Сереженька, Сережа…Я люблю тебя! Я очень сильно люблю тебя, но не мучай меня! Пожалуйста, прошу тебя! — заплакала я. Мне невыносимо было видеть его горе, слышать отчаянье в голосе. Искреннее, надрывное. Мы топтали друг друга, жгли души в пепел. И еще минута этих страданий, и я не смогу устоять.

— Ладно, Анюта. Все, тихо. Не плачь. Давай успокоимся, да? Я сок там принес, будешь?

Какой сок?!!

— Ань, перестань, а? Я все, что угодно — только не плачь!

Я с трудом взяла себя в руки, вытерла лицо, выпила сок. И мы долго сидели с Сергеем на постели, не разнимая рук, в тишине и немоте обуявшей нас печали.

— Почему, Ань? — он так и не мог понять. Но уже не требовал, не сопротивлялся — просил, почти умолял — объясни.

— Я хочу ребенка, Сережа. И Олег. Пойми, это естественное желание любой женщины. Но нам с тобой…если нам нельзя и любить друг друга, то тем более нельзя иметь детей. Ты ведь понимаешь, что мы можем произвести на свет лишь генетических уродцев. Я и так могу наградить ребенка болезнью крови, но если он будет от тебя — это уже будет не «если», а так и есть.

Он смотрел на меня и хмурился.

— Тебе нельзя иметь детей, — напомнил известное всем.

— Алеша мог ошибиться.

— Кто тебе сказал? — прищурился Сергей, взгляд стал недобрым, колючим и холодным. — Этот? Он совсем головы лишился? Ань, ты соображаешь, на что он тебя толкает?

— Он меня ни на что не толкает! Я! Я сама хочу ребенка! Я женщина, понимаешь?!

— Нет. Что, женщина обязательно — мать? А просто женщиной жить в лом, да? Лучше умереть от прихоти отмороженного энцефала?!

— Не кричи на меня! Это не его прихоть — это мое желание!

— Ага? А Леха в курсе вашего желания? Спорю — нет. Вот зуб на рельсы — узнает, голову твоему катету открутит! А я помогу! И Андрюха подключиться.

— Ты не посмеешь. Если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я…пожалуюсь маме!

— Ага. Уже проникся и начинаю дрожать, — сверкнул глазами Сергей. — Еще какие репрессии придумаешь?

— Я перестану с тобой разговаривать. Клянусь.

— Угу. Действует. Уже лучше. Прямо сразу душа не на месте и желание рот зашить, а язык откусить. Стра-ашно. Правда, триллер. Ладно, ты пофантазируй пока, а я пошел, переварю услышанное.

Я подозрительно уставилась на него — мне очень не понравилась та легкость, с которой он собрался покинуть меня, с которой прекратил разговор. И загадочный блеск в глазах, чуть изогнутые в усмешке губы. Он что-то задумал. Нашел выход из того тупика, в который я его загнала. В котором нахожусь сама.

— Что ты задумал, Сережа? — с тревогой спросила я.

— Поспать. Пункт первый. Думаю, это займет сутки. Пункт два — …Да не бойся ты, ничего я твоему гоблину не сделаю. Даже близко не подойду, с ребятами немым буду, как Герасим. Честно. Ладно, давай. Отдыхай тоже, завтра поговорим, ага? — чмокнув меня в щеку, направился к дверям.

— Сережа?!

— Отдыхай. Да, температура у тебя сегодня как? Субфибрилишь, Андрюха говорил.

— Что? — растерянно нахмурилась я. Что он спрашивает? О чем говорит?

— Нормально, значит? Ну и, слава богу. Пока. Вечером звякну. Отдыхай.

И вышел, оставив меня в совершеннейшем отупении. Он ничего не понял? Или я?


Сергей чинно прикрыл дверь палаты и дал марафон по больничному коридору, сшибая медсестер и больных. Он почти не замечал людей, таранил преграду, словно ледокол арктические льды, и стремился добраться до выхода. Ему нужно было срочно увидеться с Алешей. Не просто срочно — вчера.

Разговор с Аней взволновал его больше, чем она могла себе представить. Особенно ужаснуло последние известие — "я хочу ребенка. И Олег". Он прекрасно понял — только Олег. И вспомнил то, что хотел бы забыть, чтобы не бередить душу — ее приступы, кровь, сочащуюся из пор, бегущую ручьем. Бело-серое лицо и глаза — огромные, молящие. И самое отвратительное состояние, когда ты понимаешь, что ничего не можешь сделать, ничем не можешь помочь и впадаешь в панику, находишься в непреходящем ужасе, наполняющем твое тело до самых кончиков волос, душу от первой до последней клетки, от одного взгляда на исходящую кровью сестру. И ненавидишь себя за бессилие, окружающих за бездействие, врачей за черствость и цинизм, весь мир за то, что он не знает тех мук, через которые проходишь ты. Через которые проходит Она.

Сергей вылетел на улицу и, шаря одной рукой в кармане в поисках ключей от машины, другой спешно набирал номер Алексея:

— Да? — тот был, как всегда, вежлив и спокоен, но Сергей находился в совершенно противоположном состоянии и оттого закричал в трубку, словно иначе брат бы его не услышал:

— Леха мне нужно поговорить с тобой! Срочно! Ты где сейчас?!

— У меня конференция, освобожусь через час…

— Нет у меня часа! Сейчас, понял?! Буду через десять минут.

— Ты не понял…

— Это ты не понял! Это важно! На счет Ани! Слышишь?!

— Подъезжай, — сухо бросил Алексей и отключил связь. Сергей, чертыхнувшись, завел машину и рванул по улице, словно пошел в бой.


Конечно, Алексей его не ждал. Сидел в конференцзале со своими коллегами и обсуждал какую-то особо важную научную тему.

Сергея это привело в бешенство. Он нагло рванул дверь на себя, взглядом остановив ретивую врачиху, пытающуюся ему воспрепятствовать, и ввалился в зал:

— Алексей Дмитриевич, прошу на выход.

Внушительная толпа в белых халатах всем составом заинтересованно уставилась на столь развязного посетителя, сильно напоминающего своей статью криминального отморозка из сериалов про братков. Алеша нахмурился, вздохнув, встал:

— Продолжайте, — обратился к выступавшему еще минуту назад лысеющему мужчине, который, судя по растерянному виду, вообще забыл, зачем вышел на импровизированную трибуну.

В гробовом молчании Алеша прошел по залу к выходу и, приказав брату взглядом освободить дверной проем, задвинув себя в коридор, вышел, плотно прикрыв дверь.

— Ты что творишь? — прошипел в лицо.

— Ага? Я? — качнул челюстями Сергей, перекидывая во рту жвачку, и зашипел в ответ. — Вы что творите?! Вы, блин, за Анютой присмотреть не можете!

— А что с ней такое? — нахмурился Алеша. — Ты от нее? Я утром Станиславу звонил — он сказал, что состояние нормализовалось, температуры нет.

— Да при чем тут температура, Леха? Ты в курсе, что она ребенка заводить собралась? Этот ее склоняет! А вы, блин, ерундой занимаетесь!

— От кого ж она рожать собралась? — выгнул бровь мужчина, сохраняя совершеннейшее спокойствие. Сергей возмутился:

— Ты глухой, что ли? От этого! Он ее подбивает! Ты соображаешь, чем может дело закончиться? — и чуть поддался к брату, понизив голос. Выдохнул в лицо, надеясь, что так он поймет лучше. — Он убить ее хочет. Не так, так этак! Гоблин, блин.

Алеша поморщился, не спуская взгляда с голых ветвей деревьев за окном:

— Чушь.

— Не понял? — озадачился Сергей. — Слушай, я отупел или вы все здесь с ума посходили за восемь дней?!

— Уймись, — с возмутительным равнодушием посоветовал ему Алеша и, заметив встревоженный, озабоченный взгляд Галины, внимательно следящий за ними из глубины коридора, кивнул, приглашая:

— Пошли в мой кабинет, там поговорим. Весь персонал мне перепугал.

Сергей недовольно скривился, но противиться не стал и, на удивление, молча дошел до кабинета.

— Рассказывай нормально, — попросил Алеша, присаживаясь за стол. — Только без этих твоих выдающихся словообразований, хорошо? И не дергайся — спокойно, внятно.