Но в воскресенье состояние нервного дребезжания каждой клеточки организма, вернулось вновь. И слезливость, и желание покаяться, и проститься…

Я с тоской смотрела на братьев и родителей, запоминала каждый вздох, каждый их жест.

Андрей, неотразимый в строгом сером костюме и серебристой шелковой рубашке с изящными брильянтовыми запонками. Его глаза загадочно блестят, почти как вино в высоком фужере. Он поднимает его и произносит тост, желая отцу здоровья и долгих счастливых лет жизни. Папа, чуть постаревший, но по-прежнему, полный сил, вальяжно кивает, улыбается, оглядывая свое потомство критическим взглядом, и переглядывается с мамой, словно говорит ей — смотри, какие у нас чудесные, заботливые и внимательные дети!

Та на удивление согласна. С ее губ не сходит улыбка, речь тиха и нетороплива, и никаких претензий, ворчания, нравоучений. Мирный разговор ни о чем, милый и необременительный поток слов, дежурных фраз и тонких замечаний. Сергей хитро щурится, поглядывая на меня через плечо Алеши. Мой милый, любимый Сереженька. Как он красив сегодня и кажется монументальным в своей неторопливости. Куда ушла порывистость движений и речей? Наглый прищур и презрительная усмешка? Теперь на его лице отдыхает блаженная улыбка совершенно счастливого человека. Мы смотрим друг на друга, перекидываемся признаниями в любви и самой крепкой привязанности, любуемся своей семьей, обсуждая каждого, оценивая по достоинству: Андрюшино обоняние, Алешину строгую красоту, безупречные манеры отца, удивительную мягкость мамы. И понимаем друг друга без слов.

— Я люблю тебя, — шепчет его взгляд.

— Нет, это я люблю тебя, — отвечает мой.

— Но я больше, — парирует его.

— Нет, я сильней, — не отстает мой.

Но единственное, что не замечает Сережа — мою тягучую, словно прощальная песня, тоску. Ее замечает острый взгляд Алеши. Он настороженно следит за мной и отмечает каждый нюанс моего настроения, теряется в догадках и тревожиться. Голубые глаза темнеют от беспокойства, приобретая оттенок грозового неба, и вопрошают — что случилось Анечка?

Когда большая мужская часть семьи двинулась на балкон, чтоб покурить, а мама пошла готовить чай и сладкое, Алеша сел рядом со мной, и тут же завладев моей ладонью, тихо спросил:

— У тебя все в порядке, Анечка?

Алешенька, милый мой, Алешенька, — прислонилась лбом к его плечу, ища защиту от всех бед и несчастий, сгорая от желания поведать ему, что со мной происходит, поделиться гнетущей тайной. Но нельзя, и, пожалуй, именно это меня и мучает сильней остального. Я не привыкла лгать Алеше, как не привыкла скрывать от него то, что лежит на душе, то, что приводит в смятение. Роль прекрасной маркизы, у которой все хорошо, раздражает. Она не моя. И даже в одноразовом исполнении претит всей моей сути. Но все же я выдавливаю лживое, но успокаивающее:

— Все хорошо, Алеша.

Вот только кого успокаиваю? Алеша видит гораздо глубже поверхностных слов оптимизма. Его не проведешь. Да и себя — не обманешь. А он и я — суть одно. Порежу я палец, он почувствует за тысячу миль, заболит у него душа, я узнаю о том, находясь и в околоорбитальном пространстве.

— Ты что-то скрываешь от меня? — насторожился он. Хотел бы обидеться, но понял еще лет десять — пятнадцать назад, что не может. Оттого больше и не пытался.

Я вздохнула и прижалась к его груди:

— Не могу сказать. Не спрашивай меня, Алеша. Я расскажу, но позже. Хорошо? И прости. Мне действительно сейчас очень трудно. Период психологического пике.

— Вижу. И молчу, как ты заметила, но уже на грани того, чтоб открыть рот и напомнить о себе. И о других. О тебе самой, в первую очередь.

— В последнюю, — поправила я. — Мы слишком много говорим обо мне, и совсем не говорим о вас. Согласись, это не правильно.

— Не могу согласиться. Что говорить о нас? Мы взрослые состоявшиеся мужчины.

— А я, взрослая, состоявшаяся женщина.

— Да? Допускаю, и все же — женщина. Слабенькая, порой глупенькая….

— Ага. Ага, — фыркнула я. — Не такая уж слабенькая и порой достаточно умная. Просто вы постоянно делаете из моей особы особо важную персону.

— Но это так и есть. Раньше тебя это не возмущало. Что случилось сейчас? Приступ самоуничижения нагрянул?

— Пожалуй. А может мне очень хочется поговорить о тебе.

— Пожалуйста. Что конкретно будем обсуждать?

— Что тебе не хватает для счастья Алеша?

Вопрос застал Алешу врасплох. Он с минуту изучал мое лицо, словно на нем был отпечатан ответ, и тихо сказал:

— Покоя.

Одно слово и, как камень на перепутье. Иди в любую сторону — не ошибешься и придешь в одну точку — ко мне. К такому же камню на перекрестке сомнений, с той же надписью — покой.

Он, как в песне, лишь снился нам. Мои братья так и не узнали, что это такое? Каждый день, каждый час нашей жизни был наполнен страхами, волнениями, размышлениями, сомнениями и тревогами. Порой пустыми, порой безотлагательными и важными.

Я еще могла определить вкус покоя, узнать его из тысячи расцветок ощущений, сравнив с безмятежной, глубокой тишиной в душе, которую рождала во мне близость Сергея, ласковые объятья Алеши и его мудрые рассуждения, нежность Андрюшиных глаз и тепло его понимающей и всепрощающей улыбки. Мне было с чем сравнивать. Моим братьям — нет. Вот и еще минус мне, как сестре и любящей женщине.

— Мне кажется, мы слишком заняты друг другом, слишком замкнуто и обособленно живем. Вам нужно жениться. Особенно тебе, потому что ты пример для подражания. Женишься, и Андрей с Сережей следом. Кандидатура есть. Галина славная, преданная женщина. Она достойна тебя и, уверена, будет рада ответить согласием на твое предложение. Заводи семью, жену, детей. Давно пора.

— Зачем? — глухо спросит брат. Он щурился, пытаясь понять, отчего данная тема так волнует меня, и действительно ли волнует?

— Как зачем, Алеша? Для того, чтобы жить и чувствовать себя живым! Неужели тебе не хочется увидеть свое отражение не в зеркале, а в колыбели? Пусть слегка измененное чертами жены, крохотное, но твое.

— Что за странные мысли, Анечка?

— Чем же они странные? Закономерные. Живешь один, работа и мы, все. Страшно так жить, Алеша, и не спокойно. А ты женись, — я оторвалась от его плеча и заглянула в глаза. В них удивление мирно соседствовало с подозрением и беспокойством.

— Обещай, что сделаешь Галине предложение! — приказным тоном заявила я. Мне было очень важно добиться согласия Алеши, потому что я знала — он человек слова. Значит, хоть за одного любимого я буду спокойна. Он будет счастлив, о нем позаботиться еще более верно и трепетно, чем он заботится обо мне.

— В чем дело, Анечка? Что за странная причуда?

— Поклянись, Алеша! Поклянись, что ты возьмешь Галину в жены.

— Нет, — отрезал Алексей. — Я не люблю ее. И не понимаю причину твоего внимания к моей личной жизни. Ты решила попробовать свои силы на ниве сватовства?

Я не успела ответить, мужчины вернулись в дом, и мама принялась расставлять чашки, нарочно громко звякая посудой. Ее укоризненный вид напомнил мне о прямых обязанностях дочери и женщины. Пришлось помогать.

Я пошла на кухню за тортом и чайником. Алеша хотел пойти следом и продолжить разговор, но мама не дала, заняла его пустой беседой. Андрей воспользовался ситуацией и двинулся за мной.

— Как на счет вечером посидеть у меня? — спросил вкрадчиво, между прочим, расставляя на подносе чайник, молочник, сахарницу.

С радостью, но вряд ли Сергею понравиться — подумала я:

— Да. Но завтра.

— Утомил прием? — понимающе кивнул Андрюша. — Хорошо, завтра. В одиннадцать заеду.

— Это вечер? — рассмеялась я.

— Нет, а что, у нас на утро планы?

— Пустяк — работа.

— Может стоит подумать о длительном отпуске? Или о смене деятельности? Я сколько раз предлагал тебе перейти ко мне в офис? Напомни?

— Раз триста. Андрюша, я ничего не понимаю в юриспруденции, зачем тебе профан на работу? Ради вывески, антуража?

— Ты не профан, ты моя сестра. И твой профессионализм меня не волнует.

— А что волнует? — лукаво улыбнулась я.

— Ты.

— Новость… ничего интересного, доложу.

— Отнюдь. Да, я так и не спросил вчера — ты на развод подавать собираешься? Могу помочь.

— Собиралась, Андрюша, но не могу найти свидетельства о браке.

— Любопытно, — задумчиво протянул брат. — Хорошо искала?

— Не поверишь, даже стеллаж сломала в пылу поисков. Каждый том проверила, все ящики. Нашла массу интересного, но свидетельства нет. Кстати, обнаружила любопытный документ, впрочем, ты наверняка в курсе.

— Нет, просвети.

— Справку нашла о том, что Олег стерилизовал себя.

— Не верь, — качнул головой Андрей.

— Мне Алеша тоже говорил, что это фальшивый документ, но он ошибся. Справка настоящая. Проверить не составило труда. Звонок в больницу. Теперь меня мучает вопрос, вернее несколько вопросов: зачем он это сделал? Зачем ушел к Гуле? И от кого она ждет ребенка? Алеша не знает. Может, ты мне ответишь на правах сыщика?

Андрей вздохнул и задумчиво посмотрел на меня:

— Слышу укор в твоем голосе. Гулю, так чувствую, ты мне не простишь.

— Простила. Но очень хочется пояснений, чтобы еще и забыть.

— Ультиматум? — вяло улыбнулся Андрюша. Я пожала плечами:

— Справедливость.

— О-о! Конечно. Хорошо, отвечу, поясню…с условием — завтра обедаем вместе.

— Принято, — кивнула с улыбкой.

— Тогда…

— Эй, вы здесь не умерли? — возник на пороге Сергей, придирчиво оглядывая нас.

— Как видишь, — с жесткой ноткой в голосе ответил Андрей и неприязненно уставился на брата. Тот ответил не менее задиристым взглядом с дичинкой ревности на дне зрачков.

— Сережа, бери торт, неси в комнату, а мы немного поговорим. У нас очень важная тема.

— И секретная?

— Нет.

— Тогда о чем речь? Я тоже хочу послушать и принять живейшее участие в столь «важном» разговоре, — Сергей прислонился плечом к стене и сложил руки на груди, всем видом показывая, что уходить не собирается. Я улыбнулась, любуясь его решительной позой и каменным лицом с отмороженным взглядом, который он мастерски изображал, пугая потенциальных соперников, недругов и прочие не приглянувшиеся ему личности. В такие моменты он напоминал мне самую безобидную австралийскую ящерицу-плащеносца, которая в минуты опасности раскрывает огромную складку вокруг головы и становится страшной. А еще она умеет шипеть и показывать язык. Первое Сергей умеет, а вот второе…Может, стоит обучить для полноты сходства картины?

Андрей хохотнул:

— Серый, пошли ко мне охранником? Я тебе за один только вид, как роте, платить буду.

Сергей подумал и… рассмеялся в ответ, расслабился:

— Подумаю, — прогудел со смущенной улыбкой. — Так о чем речь-то?

— Об Олеге, — пояснила я.

— Апс! И конкретно?

— Аня свидетельства о браке найти не может, чтобы развестись. Я ей помощь предложил, — пояснил Андрей.

— Соглашайся, не раздумывая, — тут же кивнул мне Сергей, заинтересовавшись. — Как думаешь, Андрюха, дней за десять реально их развести?

— Вполне. Если, конечно, свидетельство найдем, а нет, придется восстанавливать. В этом случае дней пятнадцать потратим.

— Так, мне пойти? Вы, я смотрю, уже без меня не плохо общаетесь, — немного обиделась я. — И развод, по-моему, только вас волнует, а меня, многоуважаемый Андрей Дмитриевич, другой вопрос интересовал. Напомнить?

— Ладно, Анюта, чего ты? — влез с примирением Сережа. И хотел обнять, но не успел, Андрей обхватил мои плечи и в насмешливом тоне заявил:

— Не менее многоуважаемая Анна Дмитриевна, охотно удовлетворю ваше любопытство: господин Кустовский, будучи с детства невменяемым, решился на акт вандализма в связи с ярко выраженной патологией во всех составных личности и некоторых аспектах анатомического строения, в частности, головного мозга, коего у него и так немного. Мазохист по натуре, сей дивный элемент мужественно лишил себя потомства, но перед тем, подстраховался, и все ж спарился с одной непритязательной мадам весьма забитой наружности. Плод сей страсти незамедлительно пустил корни в материнском лоне. Многострадальный папаша, подумав и сообразив, наконец, что приступ мазохизма, коему он предался в пылу заворота всех мозговых извилин, чреват огромными последствиями, воспылал привязанностью и любовью к еще не родившемуся, но уже ясно, что единственному отпрыску, и рванул в объятья Гульчаты, дабы взрастить посеянное семя. На сим столь грустная история заканчивается, ибо продолжение ее меня лично не интересует, как задействованные в рассказе персонажи.