"Ничего, ничего, нужно взять себя в руки, пережить вторник и встретить среду. А в четверг я забуду произошедшее, вымету из памяти", — убеждала я себя. И после принятия внутрь упаковки валерианы убедила. Набрала номер Татьяны Леонидовны и почти спокойным, ровным голосом напомнила о себе.

— Да, помню, — заверила доктор и проинструктировала. — Завтра придете к десяти утра. Кабинет двадцать восьмой, второй этаж. Предупреждаю сразу, это уже стационар, поэтому вещи оставляете в гардеробе, внизу. Подниметесь, повернете налево и прямо до конца коридора. Подождете у кабинета. Выйдет сестра, скажет вам, где переодеться, и объяснит, что дальше. Вы, как наркоз переносите?

— Э-э, н-нормально…по-моему.

— С утра не кушать и не пить. Сердечная патология есть?

— Нет.

— Хорошо. Завтра в десять, не опаздывайте. До свидания.

Как сухо и черство!

А что я хотела?..

Напиться бы до беспамятства и заснуть, проснуться в среду, когда все плохое позади, и собраться в Бовец…

Начну сборы сейчас. Может, это занятие отвлечет меня? Да. Буду думать о прелестях горных пейзажей, крутых склонах и лихих лыжниках, одним из которых я стану через трое суток. Два дня. Мне нужно пережить всего лишь два дня.

Вот уж действительно, трудная задача…


— Анюта! Что я тебе купил! — Сергей бухнулся на диван и с загадочным видом вытащил из кармана пиджака тисненую коробочку. — Паучок от Сваровски! У меня Нинка — секретарша от зависти накладные ресницы потеряла!

Я фыркнула и не сдержала улыбки: Сережин восторг был неподдельным и превращал мужественного гиганта в эмоционально несдержанного юнца. Но и этот образ придавал ему очарование. Он был прекрасен, неповторим и неподражаем в любой ситуации, в любом возрасте: маленький взъерошенный мальчуган-задира, надменный юноша с кривой усмешкой и цепким взглядом, мощный парень с обветренной, огрубевшей кожей и едким прищуром внимательных глаз, мужчина с каменным и в тоже время живым лицом, на котором время уже расписалось парой морщинок на лбу и у линии губ, оставило мелкие штрихи у глаз.

— Чудная вещица! — заверил Сережа, протягивая мне изящного паучка из страз на тонкой серебряной леске.

— Чудная, — согласилась я, любуясь братом.

— Одень, котенок.

Разве я могу ему отказать в такой малости?


Сережа спал, а я не могла, сказывалось волнение. В ночной тишине квартиры бродили мои забытые и только что рожденные страхи. И покаяние, которое я вряд ли получу за тот проступок, что совершу завтра. Вернее, уже сегодня.

Всю ночь я неотрывно боролась с призраками прошлого, с собой и своими страхами. И слушала дыхание Сергея, которое, хоть и не надолго, успокаивало меня, направляло мысли в более оптимистичное, позитивное русло. Но заснуть так и не смогла.

Утром у меня началось незначительное кровотечение. Может, повлияли волнения, может природа таким образом лишала меня сомнений и ставила крест на бесплодных мечтах? Не знаю. Я четко поняла лишь одно — выбора у меня нет.


День, словно в насмешку мне, в противовес тому поступку, что мне придется совершить, выдался солнечным, по-весеннему теплым. Снег подтаивал, лежал мокрыми грудами на улицах, чернел у дорог, вяз под ногами прохожих и колесами проезжающих машин. Солнце слепило глаза, плавило наледь на крышах. Зима плакала сосульками льда, прощаясь со всей властью. Еще немного и проявятся пятна асфальта, пожухлой прошлогодней листвы. Месяц, и по серым лентам дорог застучат каблучки туфель, а не зимних сапог.

"Наверное, стоит пересмотреть гардероб. Завтра вытащу Ольгу в бутик и обувной салон. Совершим шопинг и забудем неприятности", — думала я, шагая по улице и разглядывая готовую ожить со дня на день природу. И почти заглушила страх и сомнения мыслями о фасоне сапожек, курток, костюмов, блейзеров, о бижутерии и косметике и прочих милых женскому сердцу мелочах.

На второй этаж больницы я ступила в почти стерильном состоянии разума. Прошла и смело постучала в дверь указанного мне кабинета. Выглянула молоденькая девочка с густо подведенными глазами, в надвинутой на самые брови белой шапочке.

— Татьяна Леонидовна назначила мне на десять, — сообщила, надменно разглядывая чудо в белом халате и храбро пряча волнение под браваду светской леди.

— Пойдемте, — кивнула девушка и провела меня к соседнему кабинету.

— Располагайтесь. Переодевайтесь: халат, тапочки, и посидите в коридоре, Татьяна Леонидовна вас вызовет.

— Она занята?

— У нее пациентка на девять, только начали. Вы рано пришли.

— Ничего, я подожду.

— Не волнуйтесь, — улыбнулась, вдруг, медсестра, видимо, по моему лицу, не сдержавшему маску наплевательства, угадав истинное состояние. — Первый раз? Не переживайте. Татьяна Леонидовна очень хороший специалист. Операция пройдет быстро. В четыре уже домой пойдете.

— А раньше?

— Возможно и раньше. Если от наркоза отойдете. Держать насильно не будем.

Улыбка у девушки была милой, располагающей, и я не вольно улыбнулась в ответ:

— Надеюсь. Спасибо.

— Да не за что, — махнула та ладошкой и выпорхнула вон.

Я не спеша, переоделась и заняла пост на кушетке у кабинета. 9.41- показывали часы над дверью прямо по курсу, в глубине коридора. Слева еще одни двери, перегораживающие проход, справа окно с видом на голые кроны деревьев. Минут пять лицезрения столь живописного пейзажа меня утомило, и я пожалела, что не прихватила с собой журнал или книгу. Но кто бы знал? Да и смогла бы я читать в состоянии непрекращающегося внутреннего тремора? Не факт.

Ожидание всегда меня нервировало и утомляло, а в данном случае еще и рождало желание сбежать, но я мужественно его преодолевала, занимая голову особо важными мыслями. Я составила список вещей, что займут внутренности походной сумки, так же мысленно прикинула, что завтра буду искать с Олей в бутике, и что куплю себе, любимой, в первую очередь, поздравив с окончанием самой паршивой полосы в моей жизни. А еще нашла массу изъянов в рисунке маникюра, педикюра и решила сегодня же посетить специалиста.

"Нет, поеду прямо в салон Клевицкой, пусть приведет меня в порядок", — решила и проследила взглядом за парой врачей, прошедших мимо из дверей слева в двери прямо по коридору. Потом пробежала медсестра, другая. А я все сидела и мучилась от страха и неизвестности, проклиная собственную глупость, что привела меня в столь неуютное место. К десяти своими переживаниями я заработала легкую мигрень и боль внизу живота. Она была еще слабой, далекой, но уже настораживала.

Я хотела постучаться в кабинет и вызвать Лазаренко, чтоб поведать о своем состоянии, но не успела и встать. Дверь в глубине коридора напротив меня с треском распахнулись, и помещение наполнилось гулом голосов и топотом множества ног. На меня двигалась целая делегация строгих мужчин и женщин в белых халатах. А во главе шел Алеша и что-то недовольно объяснял идущей рядом Галине, то и дело тыкая пальцем в тонкий журнал в своей руке.

Меня парализовало. В горле стало сухо, в голове тихо. Пара секунд Алешиного движения, неуклонного стремления ко мне и…Мама! Я сжалась в комок, не мечтая спрятаться под сиденье или изобразить композицию "Дикорастущий фикус из кушетки". Мне стало жарко, в горле возник спазм, в животе комок.

Я затравленно смотрела на приближающегося брата и не могла отвести от него глаз. И чувствовала себя преступницей, застуканной на месте преступления. Теперь мне не обойтись туманными ответами и витиеватыми фразами с уклоном в догадки и гипотезы.

Первой меня увидела Галина. И видимо, не поверила, что я не привидение. Лицо постепенно бледнело, взгляд наполнялся страхом, шаг замедлялся. Наконец, она застыла, не сводя с меня полных понимания и панического ужаса глаз, схватилась за горло. Алеша развернулся к ней, заметив отставание и проследя взглядом за тем предметом, что ввел в ступор его коллегу, увидел меня.

Теперь уже две фигуры в коридоре напоминали статуи. Вернее — три. Я боялась шевельнуться, забыла напрочь, что тело может двигаться, и лишь дрожала, видя, как сначала белеет, потом сереет лицо моего брата. Его неуверенный шаг ко мне, и мое сердце, дрогнув и не выдержав напряжения, ушло вниз, в район пяток и ножки кушетки. Алеша же ускорил движение и за долю секунды оказался рядом, навис, вглядываясь в мои глаза, медленно осел на корточки передо мной:

— Аня?.. Анечка, — прохрипел через силу, пытаясь дотронуться дрожащей рукой до моей ладони и удостовериться, что это я, из плоти и крови.

Мне стало до боли стыдно, что я ввела его в такой шок. И как я могла забыть, что по вторникам Алеша курирует центральный роддом!

Я отвела глаза, не в силах выдерживать его полный отчаянья взгляд, который буквально кричал от горя и непонимания.

— Анечка…что ты здесь делаешь, девочка моя? — его рука все же дотронулась до моей и ощутила прохладу кожи под пальцами. — У тебя руки холодные, — прошептал он.

Я не смело пожала плечами, голос сел, слова кончались.

— Анечка, что ты здесь делаешь? — переспросил Алеша более четким голосом. Взгляд больше не умолял, он настаивал на ответе. Ждал правды, иное его не устраивало. Галине же не нужны были слова, она опрометью бросилась обратно в двери, прихватив с собой пару строгих мужчин из делегации. Остальные оглядывались на нас с Алешей, переглядывались меж собой, не зная, не понимая, что происходит, и засуетились, поспешили кто куда. Еще двое пошли за Галиной, один молодой мужчина прислонился к стене и застыл в ожидании, женщина несмело приблизилась, встала напротив меня, разглядывая и вопрошая без слов. Я не раз видела ее в центре Алеши, но не могла вспомнить имя. Впрочем, это было и не важно.

Я поняла, что сейчас произойдет нечто из ряда вон, усугубив и без того отвратительную ситуацию, и в ту же секунду внутри меня словно что-то лопнуло от напряжения, разлилось неспешной обволакивающей болью и жаром от диафрагмы до колен. Меня затошнило и одновременно зазнобило. Алеша схватил меня за плечи и чуть встряхнул, уже не требуя — приказывая ответить. Но я лишь смотрела полными страха глазами и не знала, что сказать.

Однако ответ и не понадобился — двери кабинета N 28 распахнулись, и та веселая девушка, что ободряла меня тридцать минут назад, оповестила:

— Кустовская, проходите.

Алеша выпустил меня и уставился на довольное личико медсестры. Та потеряла свою веселость и смутилась под горящим взглядом грозного Шабурина. Следом появилась Татьяна Леонидовна в маске. Оглядела насупленного Алешу, покосилась на меня и немую пантомиму других сотрудников и, заподозрив неладное, спросила, снимая маску:

— Что случилось, Алексей Дмитриевич?

— Дайте историю болезни, — видя состояние шефа, попросила за него женщина. И я вспомнила как ее зовут — Тамара, подруга Галины. Она села рядом со мной и приобняла:

— У вас все хорошо? — спросила ласково, но настойчиво. Алеша получил историю болезни, уличающую меня во лжи, а я окончательно забыла, что умею разговаривать, и лишь кивнула в ответ на вопрос.

Видимо первое, что бросилось Алеше в глаза — срок беременности, что поставила мне Лазаренко. Он посмотрел на меня, и я подумала, что сейчас он заплачет. Но он вновь принялся изучать медицинский документ, нервно кружа меж окном и кабинетом, и то и дело бросал полные безумной тоски взгляды на меня, на Тамару и Татьяну Леонидовну, в окно. И, наконец, прекратил хождение, застыл перед Лазаренко и тряхнул перед ее носом историей:

— Что это?

Я зажмурилась — голос Алеши был полон нарастающего гнева. В таком состоянии он может легко сровнять не только женщину, но и само здание больницы с землей. Но другие видимо не были осведомлены об этой особенности шефа, и оттого не сбежали, не промолчали.

— История болезни… — принялась пояснять Лазаренко и смолкла, оглушенная Алешиным криком, потрясенная его реакцией и манерами. Он же кричал ей в лицо, потрясая в воздухе исписанные листы:

— Это квитанция за гроб!!! Путевка на тот свет!! Вы не гинеколог, вы патологоанатом!!! Да вас и в автоклав допускать нельзя!!..

И смолк, сорвав голос. Зажмурился и откинул ненужные бумажки. Они спланировали в кабинет.

С минуту стояла тишина. Я боялась смотреть на брата, он — на меня. Остальные просто онемели от потрясения. Первой пришла в себя Лазаренко и попыталась объясниться, узнать, за что, собственно, на нее кричат и оскорбляют?

— Алексей Дмитриевич, я не понимаю…

— Молчать!! — рявкнул Алексей и пояснил чуть тише, видя, что женщина готова расплакаться от несправедливого, по ее мнению, отношения к ней, как к человеку и специалисту. — Аня…больна. Болезнь Верльгофа. Вы понимаете, что могло случиться?…Может… на таком сроке… Господи!

— Алеша, она ничего не знала, — попыталась я вступиться, вспомнив, что умею говорить. Он застонал и потер ладонью лоб. Принялся отдавать распоряжения: