* * *

Теплая душистая пена ласкала тело, а синие Костины глаза душу. Я протянула ему губку:

— Потрешь жене спинку?

Он улыбнулся и окунул губку в ванну. Его руки были нежными и знакомыми, их прикосновения разливались теплом внутри меня.

— Леночка, Лена, — приговаривал Костя севшим от сдерживаемого желания голосом. — Горяченькая, голенькая, чистенькая…

Его губы скользнули по моей щеке, шее, плечу. Я сдула пену с его лица, поцеловала полуоткрытый смеющийся рот.

— Какого черта! — внезапно разгневался мой муж. — Ты там и вся в пене, а я здесь и в халате.

Почему нам поставили такую маленькую ванну? Ведь можно купить любую, хоть десять квадратных метров, хоть двадцать…

— Конечно, — с подъемом поддержала я, — и устраивать групповые заплывы.

— Групповые? — неприятно поразился муж. — Откуда эти извращенные фантазии?

Он гневно уставился на меня. Я покаянно повесила голову. И Костя постановил:

— Ничего группового. Парные заплывы. Только ты и я.

— Дивно. Но пока ты не можешь прийти ко мне, я приду к тебе. Иди, все приготовь и жди меня.

Я взяла в руки душ. Костя, нажав на мое плечо, немного притопил меня. В отместку я, ударив ладонью по воде, направила в его сторону веер брызг. Муж отпрыгнул к двери, закрываясь от брызг ладонью, подмигнул мне и исчез.

Это была самая лучшая моя ночная рубашка: прозрачная бледно-сиреневая с белыми кружевами. Она приятно струилась по телу до самого пола. Я ужасно понравилась себе в этой рубашке, с распущенными по плечам волосами и с удовольствием постояла перед зеркалом.

Выйдя из ванной, я постояла, ориентируясь в квартире. И обнаружила, что гостей ждали не в гостиной.

Из-за гостеприимно распахнутой двери спальни лилась тихая музыка и приглушенный свет.

Костя, в пижамных брюках, с обнаженным мускулистым торсом и босиком, что-то поправлял на туалетном столике. Именно там он сервировал свое угощение: бутылка шампанского в серебряном ведерке, ваза с моим любимым виноградом, коробка конфет.

В полумраке комнаты Костя казался совсем юным, и меня охватила странная робость. А скрипки пели нежно и печально. И все, что происходило, было нежным и печальным.

Костя протянул мне бокал и притронулся к нему своим. Раздался мелодичный звон. Я отпила глоток.

Костя обнял меня. Его горячая грудь прижалась к моей.

Я танцевала, закрыв глаза, подчиняясь сильным рукам мужчины и ненавязчивому ритму музыки.

Легко кружилась голова. Костя целовал меня. Его губы были сухими и легкими. Мои ладони скользили по его плечам.

А скрипки все пели и пели, жалуясь на то, что не сбылось, а обещало быть таким прекрасным.

Что-то мешало отдаться сладкой грусти. Мне удалось сохранить романтически-торжественный вид, когда Костя шагнул ко мне с бокалом шампанского.

Пижамные брюки были не единственной его одежкой, на его стройной обнаженной шее лихо топорщилась бабочка. Край галстука царапнул мою щеку, я не удержалась от смеха и отвела голову, чтобы видеть лицо мужа.

Лицо было торжественным и лукавым, именно таким, какое должно быть у человека с голым брюхом и галстуком-бабочкой.

— Что явилось причиной столь сугубой элегантности?

— Что у тебя за сленг?

— Так говорит продвинутая молодежь.

— Правда? Где ты с ней разговариваешь?

— Я читаю периодику.

— Брось. А кстати, куда эта молодежь продвинулась?

— Не знаю. В будущее. Или нет? Чего ты мне голову морочишь? Зачем галстук-то нацепил?

— Василий Иваныч так делал.

— Какой Василий Иваныч?

— Чапаев.

— Анекдот? Расскажи.

— Лето. Жара. Вечер. Петька встречает Василия Иваныча. Тот идет по улице в трусах и галстуке, «Ты куда, Василий Иваныч?» — «В клуб на танцы». — «А чего без штанов?» — «А на фига в такую жару? Баб-то все равно не будет». — «А галстук-то зачем?» — «Ну вдруг придут».

Я счастливо смеялась, обхватив руками шею мужа, а он крепко сжимал мою талию и Кружил меня под тихую музыку скрипок. —.. ;., А потом мы лежали в постели. Я почти забыла обо всем, кроме человека, который был рядом. Мой мужчина, мой муж, единственный, любимый… Часы показывали, что мне пора. Костя не мог угомониться. Его губы и руки оставались жадными и не хотели отпустить меня. Я мечтала: пусть так будет всегда.

Но не сегодня.

— Принесу еще шампанского.

Я встала, обвязалась простыней и под растроганным взглядом мужа вышла на кухню.

Когда я вернулась, в каждой руке у меня было по бокалу. Один я поднесла к своим губам, другой протянула мужу. Прежде чем выпить, он обнял меня и усадил рядом. Выпив шампанское залпом, он снова приник к моим губам. Я ответила на поцелуй, желая, чтобы он никогда не кончился. Стрелки на часах торопили меня.

Наконец снотворное подействовало, и Костя уснул.

Сон настиг его внезапно. Он лежал на спине, откинувшись на подушки, с легкой улыбкой на четко очерченных губах и с завитком черных волос на высоком лбу.

Я поцеловала его в висок, щеку. Не удержалась и коснулась губами теплых губ.

* * *

В кабинете я надела заранее приготовленную одежду, взяла уложенную спортивную сумку и, неслышно ступая туфлями на резиновой подошве, покинула квартиру.

Для бегства я выбрала уже опробованный путь через квартиру художника. Но на этот раз мне предстояло воспользоваться не только его квартирой, но и его машиной.

«Жигули» пятой модели стояли в железном гараже позади дома, У меня были ключи и от машины, и от гаража.

Кроме того, у меня была доверенность на мое имя на управление машиной. Все очень просто. Гараж во дворе был построен без необходимого разрешения, и муниципальные власти грозили его снести. Я обещала художнику, если катаклизм произойдет, перегнать машину к себе на дачу.

В основе моего плана лежал тот факт, что никому в целом свете не известно, что у меня во владении имеется автомобиль.

К нынешнему варианту плана я пришла не сразу. Поначалу я хотела обратиться за помощью к Юре. Скорее всего, хорошенько взвесив свои возможности, я бы так и поступила. Но его горячечный шепот: «Лена, Леночка! Я убью его… Ты только скажи. Я убью его!» — сделал обращение к нему невозможным.

Меня и сейчас еще начинало колотить от воспоминаний.

Можно было попросить Лидуниного Лешку. У него есть машина — новый «Москвич». Но это значило втянуть в дело его и Лидуню. Нет уж. Это только мое дело. Я сама не знаю, чем все это может кончиться. И так страшно. За себя. А если еще за Лешку и Лидуню бояться, я не выдержу.

Я сделаю все сама. Никому ничего не скажу. Сразу обо всем забуду.

В принципе, конечно, в чем проблема? Есть машина. Есть пять часов времени. Есть известный маршрут.

То есть известно, как ехать и что дорога не должна занять более трех часов в оба конца. Сама операция, именно то, ради чего все затевается, займет от силы полчаса.

Ну и зачем мне Юра или Лешка?

А вот затем. Все хорошо. Кроме того, что плохо. А плохо я вожу машину. В последний раз я сидела за рулем три года назад, когда возила Костю на дачу. Но тогда было раннее утро и рядом был человек, умеющий водить.

Этой ночью Мне предстояло пересечь центр. Конечно, ночью на улице машин мало. И пешеходов мало.

Зато много пьяных водителей.

Готовясь к реализации своего плана, я утром, сказав Юре, что пойду поухаживаю за цветами художника, почитала его книжку о «Жигулях». Книжка, вернее, огромный альбом, всегда лежала под столом в прихожей. Я ее заметила, бывая прежде в квартире.

Мне было известно, что художник отключил аккумулятор и слил бензин. Эти сведения он сообщил мне среди остальных, столь же ненужных, передавая хозяйство при отъезде.

«Учись, — говорила мама. — Не бывает ненужных знаний». И как в воду глядела. Теперь я знаю, что необходимо подключить аккумулятор и налить в бензобак бензин из канистры, что в углу гаража за досками.

А не знай я этого, как бы я поехала?

Ободряя себя таким образом, я вышла из соседнего , неохраняемого подъезда и через кусты посмотрела на смутно темнеющую у моего подъезда машину.

Свет в салоне не горел. Доблестная Костина стража скорее всего спала без задних ног.

Но с другой стороны, чем черт не шутит? Вдруг парни бессонно и напряженно вглядываются во тьму?

Береженого Бог бережет. Тоже мама говорила. И я по узенькой асфальтовой дорожке вдоль стены дома добралась сначала до угла, а потом до противоположной стены, а уж здесь, найдя прогалину в густо растущих кустах и спугнув с полдюжины кошек, прокралась к гаражу.

У дверей гаража я оглянулась на Покинутый дом.

Он был темен, и только четыре длинных вертикальных полосы освещали его — это вполнакала горел свет в подъездах.

Смазанные маслом петли не скрипнули, двери гаража отворились, пропуская меня внутрь, и снова закрылись. Я помнила, что выключатель слева от двери, и почти сразу нашарила его.

Машина показалась неожиданно большой, а моя затея безумной и невыполнимой. Пришлось постоять, собираясь с силами. Я стиснула зубы и принялась за дело.

Удалось все. Я подключила аккумулятор (при этом сбила косточки на левой руке и сломала ноготь на указательном пальце правой), налила бензин (на пол и себе на тапочки тоже), переоделась, положила в «бардачок» документы, бросила на заднее сиденье сумку с инструментами, села за руль, глубоко вздохнула и повернула ключ зажигания.

Мотор заурчал, я вытерла о джинсы вспотевшие ладони и положила их на руль. Предельно собравшись, я задним ходом выехала из гаража. И ни за что не задела!

Я сумела закрыть гараж, сумела выехать со двора и развернуться по движению и теперь медленно ехала вдоль тротуара.

Боже! Какое счастье, что ночью нет автобусов! Какое счастье, что люди ночью не бродят по улицам!

Какой это кошмар — вождение автомобиля! Руки потные, спина потная, пот заливает глаза. Глаза, боясь что-то пропустить на дороге, вылезают из орбит. Пальцы мертвой хваткой сжимают руль. Я чувствую, как они немеют от напряжения.

«Правая нога — тормоз, левая — газ», — шепчу я себе и тихонько подвываю от ужаса происходящего.

Как же жарко! Я не смогу открыть окно. Мне ни за что в жизни не отцепить пальцы от руля. Теперь уже никогда, до самой смерти.

Ой, как ноет желудок!

За окном фонари, огни реклам. Слева пролетают автомобили. Для меня они тоже огни. Ну к чему столько огней? В стране энергетический кризис, а они светят вовсю. Отвлекают. Световая реклама. Кошмар. Убийство. Почему ее не запретят?

А у меня самой что-нибудь горит? А что должно гореть? Фары… Как долго еще я смогу ехать по прямой? А вдруг это не тот ряд?

Мамочка! Что же это такое? Ну почему, почему я не садилась за руль все эти годы?

С удивлением замечаю, что постепенно дело, однако, налаживается. Руки уже не стискивают баранку руля, ноги автоматически нажимают на нужную педаль.

Некоторую часть пути преодолеваю в фарватере «Запорожца». Лучшего попутчика трудно придумать. Раздолбанный ветеран отечественного автомобилестроения (а ныне иномарка) потихонечку трухает впереди меня именно на той скорости, которая устраивает меня как нельзя больше. Я повторяю все его маневры у светофоров и на поворотах.

Но счастье не может длиться вечно, и я с грустью провожаю взглядом своего лоцмана, свернувшего на боковую, улицу.

Маршрут, разработанный мной накануне, когда я ползала в течение часа по карте Москвы, позволил мне обогнуть наиболее опасные места, используя малолюдные улочки и переулки. Чтобы пересечь город и выехать на Варшавское шоссе, мне понадобилось времени в два раза больше, чем любому другому автомобилисту.

И все-таки это не мешало мне гордиться собой.

* * *

Первое, что я сделала, оказавшись на нужном мне шоссе, — съехала на обочину и заглушила мотор.

Я сидела в машине, откинувшись на спинку сиденья и бросив на колени дрожащие кисти рук.

Было тихо, темно и страшно. Шоссе убегало в темноту и выглядело пустынным, но местность вокруг наполняли неведомые и оттого опасные звуки.

Мне хотелось посетить заманчивые кустики, темневшие неподалеку, но я не осмелилась.

И вот я снова не спеша еду по дороге в направлении Бронниц. Несколько раз меня обгоняли машины, дважды ослепили фары встречных. Всякий раз я обмирала от страха. Одна на безлюдной дороге, я была совершенно беспомощной и с моим умением водить стала бы легкой добычей для любого обидчика.

Бронницы ничем не напоминали Москву. Город спал.

Я пересекла его насквозь и через полкилометра свернула на первую же грунтовую дорогу. На мое счастье, дождей давно не было, и грунтовая дорога по твердости не уступала асфальтовому шоссе.

Проехав около километра, я съехала в редкий перелесок и, остановив машину, выбралась на тропинку, ведущую к деревне. Оставить машину было не страшно, в окрестностях жило не много людей, в основном одинокие старухи. Не страшно было идти по тропинке, по обе стороны которой тянулось поле овса с горохом.