На ходу я скрывала стручки гороха, шелушила их и бросала горошины в рот.

Луна слабо освещала известную мне до мельчайших подробностей местность, и я легко ориентировалась, чувствовала себя спокойно и уверенно.

Когда-то в течение многих лет я проводила все свои отпуска в доме свекрови. После ее смерти дом остался Сереже, а от него перешел Ляльке.

Лялька дом любила, содержала в порядке и приезжала сюда всякий раз, когда выдавался случай. Уже третье лето в доме жили арендаторы — супружеская пара из Бронниц.

Я подобралась к дому со стороны задней калитки, изредка подсвечивая себе фонариком. Усадьба еще Сережиным дедом была разделена на две части. Та, на которой росла картошка, отделялась от другой, с садом и огородом, забором.

У арендаторов была собака. Она бегала всюду, но на картофельное поле не допускалась. Причиной служило то, что маленький метис фокстерьера за неимением лис охотился на кротов и разрывал картофельные посадки.

Просунув руку между досками калитки, я отодвинула щеколду и, приоткрыв калитку, пролезла в щель.

В это мгновение луна засияла ярче, видимо, выйдя из-за невидимого облака, и осветила цель моего путешествия. Я быстро и насколько возможно бесшумно пробежала по борозде.

Мои тапочки и джинсы промокли от росы.

Вот и голубятня. Я задрала голову, но не увидела ее верхней части. Голубятня являлась гордостью деда и до сего дня оставалась самым высоким строением деревни. Я прижалась спиной к лестнице и прислушалась.

Стояла та тишина, которая свойственна ночной деревне. Шумели деревья под пробегающим ветерком, перебрехивались собаки, квакали лягушки.

Не снимая спортивную сумку с плеча, я сдвинула ее со спины на живот и поставила ногу на нижнюю ступеньку лестницы. Мои пальцы ухватились за шершавую деревянную планку.

Единственное, чего я боялась, — это появления фокстерьера. Было не ясно, как он себя поведет, ведь мы виделись всего один раз четыре года назад. Что, если собачка не признает нашего знакомства, поднимет лай и привлечет ко мне внимание?

Этого, к счастью, не случилось. Я сделала то, что намеревалась, и покинула усадьбу. Мои руки были сбиты и кровоточили, но боль мало волновала меня, как и следы моего пребывания, которые, возможно, остались.

Лялькины арендаторы — люди сугубо городские, огородничество только осваивают, едва управляются с овощными грядками и картошку каждый день не навещают.

На обратном пути в чистом поле я неожиданно вспомнила о своей нужде и присела рядом с тропинкой.

Удачное выполнение задуманного сделало меня беспечной. Я даже не Посветила себе фонариком. Луна спряталась, кругом была беспросветная мгла. Моя душа пела.

Что-то мокрое легко коснулось моего обнаженного тела, и тут же мягкое, нежное скользнуло, словно дуновение ветерка.

Я одной рукой заглушила крик, рвущийся из груди, другой натянула джинсы и, не застегивая «молнию», ломанулась неизвестно куда по полю, запуталась в овсе и в своих ногах и свалилась во весь рост, громыхнув по хребту сумкой и придавив что-то небольшое, живое и верткое. Существо взвыло от страха. Я взвыла в ответ и закрыла глаза.

Фокстерьер, покинувший дом в поисках ночных приключений, набрел на меня в поле, обрадовался (узнал?) и подошел поздороваться. Когда я перестала бегать, орать и падать на него, а просто спокойно легла поперек тропинки, он поприветствовал меня вежливым повизгиванием и облизал мое лицо.

Я села, погладила пса по влажной жесткой шерсти.

Он забрался ко мне на колени, тычась в меня мордой.

Сосиску, прихваченную мной специально на случай такой встречи, пес проглотил мгновенно, а потом проводил меня до машины.

Обратная дорога показалась мне много легче и заняла меньше времени. Сразу за Бронницами я развила космическую для себя скорость в 70 километров и уже очень скоро въезжала в Москву.

Москва оказалась непривычно пустынной. Видимо, наступил тот самый «мертвый час», когда вчерашний день закончился, а сегодняшний еще не начался.

Мне удалось въехать в гараж. Когда двери закрылись, я включила свет и оглядела машину. С ней все было в порядке. Я отключила аккумулятор, переоделась, собрала в сумку мокрые вещи и вышла из гаража.

Двор был пустынен и тих. Я пробралась в подъезд.

Он оказался практически неосвещенным, только где-то наверху слабо горела лампочка. Я крепко ухватилась за перила и начала осторожно подниматься, считая ступеньки.

В квартире художника я еще раз переоделась, развесила мокрые вещи в ванной и, теперь уже в халате и шлепанцах, проникла в свою квартиру.

Костя мирно спал, приоткрыв рот и раскинув руки.

Я подошла к окну и отодвинула штору. Ночь за окном начала сереть в ожидании близкого рассвета. Меня не было дома около четырех часов.

* * *

Костя выглядел вялым и недовольным. Он отхлебнул кофе и с раздражением отставил чашку.

— Что? — заботливо спросила я.

— Мерзость, — коротко ответил мой муж и потер ладонью левый глаз.

У меня тоже слипались глаза и кружилась голова.

— Мы вчера выпили слишком много шампанского.

— Много? Я пару бокалов. А ты вообще не пила.

— Пила, — запротестовала я. — Ты просто не помнишь.

— Верно. Я отключился. Голова сегодня будто отсиженная. Надо перед работой заскочить в поликлинику, измерить давление.

Ой-ей-ей! А врач предложит сделать анализ крови, а Костя сделает, а в крови снотворное. И мне конец.

Господин Скоробогатов вытрясет из меня душу и, конечно, чистосердечное признание.

Да лучше умереть, чем признаться мужу, что я темной ночью в течение четырех часов одна разъезжала на машине и расхаживала пешком по Москве и окрестностям. А как признаться, для чего я это делала? Нет, лучше умереть.

Господин Скоробогатов мне не простит. Я лишусь остатков его доверия и остатков свободы. Муж посадит меня на цепь или замурует в квартире. А может, в «домушке». В город будет вывозить в бронированном автомобиле и в наручниках.

От страха я проснулась и почувствовала прилив сил.

— Тебе не следует сразу бежать к врачу. Мнительность для организма губительней болезни. Лучше сделай легкую гимнастику, прими прохладный душ…

— Что у тебя с руками? — прервал меня муж.

Его глаза были прикованы к моим рукам, прижатым к груди. Все пальцы густо залиты йодом, ногти коротко острижены. Вся на нервах, я забыла прятать руки и попалась.

— Что у тебя с руками? — повторил муж. В его голосе я не уловила ни заботы, ни сочувствия. Интересно, что он думает, что у меня с руками? Ответ я придумала, но уверенности, что он понравится, не было.

— Чистила сковородку сутужной мочалкой.

— Чем?

— Сутужной мочалкой. Так бабушка звала железную щетку.

— С утра пораньше?

— Ну и что? Настроение было.

— Обалдела? На фига тебе драить сковородку?

— Она закоптилась.

— Выброси. Купи новую. Мы что, не можем себе позволить?

Он закрыл глаза и прижал пальцы горсточкой к виску. Сердиться было больно, и, на мое счастье, разборка закончилась.

Я, вся забота и нежность, захлопотала возле занедужившего мужа.

— Милый, иди в ванную. Раз кофе тебе сегодня неприятен, я сделаю чай. Через пятнадцать минут все будет готово.

На кухне у меня целая полка с лечебными травами. В основном для косметических целей. Вот и земляника, засушенная целиком, с ягодками, цветочками, листиками и стебельками. Прекрасное мягкое мочегонное. Я пью землянику иногда, чтобы убрать мешки под глазами.

Для мужа заварю побольше. Пусть побегает в туалет, зато снотворное выведется.

Через полчаса несколько приободрившийся господин Скоробогатов готов отбыть на работу. Его задерживает отсутствие Юры. Как всегда, при необходимости ждать муж раздражается.

Я успокаиваю его, поглаживаю по плечу. Он успокаиваться не желает, дергает плечом.

— Какого черта этот парень шатается где-то до сих пор?

— У него увольнительная до девяти. А сейчас восемь двадцать. Если спешишь — иди, я побуду одна.

Муж смотрит на меня как на внезапно помешавшуюся и возвращает плечо под мою руку. В благодарность я целую его надутые губы и воркую нежно:

— Костенька, если к обеду не расходишься, обратись к врачу или попроси Веру Игоревну измерить тебе давление.

Но Костя уже забыл обо всем. Уткнувшись лицом в мои волосы, он, посапывая, трется носом и губами о мою макушку.

Звук открываемой двери заставляет любимого разжать руки и поднять разгоряченное лицо. Я, на ходу поправляя блузку и прическу, выскакиваю в прихожую.

Разочарованный муж, подтягивая узел галстука, идет, следом.

Под его бдительным взглядом мы с Юрой не говорим друг другу ни слова. Но Юра ободряюще мне кивает и протягивает газету.

— Что это? Начинаешь день с чтения газеты? — насмешливо щурится господин Скоробогатов. Я не отвечаю. В нетерпении, со страшной скоростью проведя обряд прощания, я практически выталкиваю обескураженного мужа из квартиры.

* * *

Репортерша выполнила свое обещание. На первой странице газеты, там, где помещается хроника текущих событий, под заголовком «Загадочная смерть» я нашла коротенькое сообщение.

"Не так давно Москва прощалась с молодой успешной предпринимательницей. Еще за пару месяцев до этого специалистка по народным промыслам чувствовала себя здоровой. Ее внезапная смерть потрясла всех, кто знал эту жизнерадостную энергичную женщину. Одна из близких родственниц покойной сообщила нашему корреспонденту, что в семье сомневаются в естественности смерти.

Наследником процветающего бизнеса стал муж предпринимательницы ".

Я прочла заметку несколько раз. Меня заколотило.

Юра в упор смотрел мне в лицо.

— Ты все успел?

Он кивнул.

— Тебя никто не видел?

Он отрицательно мотнул головой.

— Спасибо, дружок. Я твоя должница.

Парень расплылся в широкой улыбке и ускакал куда-то в глубь квартиры.

Я включила компьютер и села за работу.

После десяти начал звонить телефон. Мне было слышно, как Юра отвечает на звонки.

— Нет, ее нет дома. Ее нет в городе.

— Нет, ее нет.

— Да, она дома. Я передам. Она читала.

— Нет, ее нет.

— Да. Да. Работает. Нет. Я знаю. Читала.

— Нет. Не плачет. Я передам. Хорошо.

— Нет. Ее нет.

— Нет. Ее нет в стране.

— Нет, мне ничего об этом не известно.

— Да. Хорошо. Сейчас. Елена Сергеевна, вас просит Клара.

Ага! Вот оно. Я глубоко вздохнула. Раз, другой, успокаивая сердцебиение.

— Спасибо, Юра. Алло, Кларочка, здравствуй.

— Елена Сергеевна! Вы читали?

— Клара, ты откуда звонишь?

— С работы.

— Уйти можешь?

— Да. Через полчаса.

— Тогда слушай инструкции.

Я передала Юре трубку, он назначил Кларе свидание на углу, описал машину и водителя. Затем, не кладя трубку, позвонил Олегу и попросил его послать Кешу на «Жигулях» за Кларой.

— Переведи телефон на автоответчик, — попросила я. Юра кивнул.

Я пошла за ним в кухню, села у стола и стала смотреть, как он ставит чайник.

— Как ты думаешь, если знать нашу семью, кто «близкая родственница»?

— Вы.

— Еще?

— Татьяна Ивановна.

— Еще?

Он сделал сложное движение, одновременно качнув головой и пожав плечами.

Я поняла. Кто же еще? Никто.

Что ж, Танька не подведет. Хотя я ее ни о чем не предупреждала.

* * *

Кеша поднялся вместе с Кларой. Она не могла отвести взгляд от белокурого красавца атлета. Кеша обожает женское восхищение и готов ответить на ее призыв немедленно. Клара это почувствовала и потянулась к нему всей своей девичьей душой. И телом.

Юра, не раз бывавший свидетелем подобных романов, откровенно ухмыльнулся и отправил Кешу ждать в машине.

Кеша театрально вздохнул, метнул Кларе томный взгляд и удалился. Юра успокоил приунывшую девушку:

— Он подождет вас в машине, потом отвезет куда скажете.

Клара приободрилась, и мы с ней направились в гостиную. Юра принес с кухни приготовленный мной поднос, поставил его на столик и покинул нас.

Поблескивая зеленоватыми глазами, Клара начала свой рассказ:

— Я нашла газету на столе, как только пришла на работу. У нас персонал начинает работать в разное время от девяти до одиннадцати часов. Сегодня к десяти собрались почти все. На каждом столе лежала газета. Все газеты были сложены так, что заметка бросалась в глаза.

Патрон приехал сразу после десяти. Как всегда, ни на кого не глядя и не здороваясь, прошел в свой кабинет. Мы все притихли, только переглядывались. Почти сразу раздался визг по селектору:

— Клара!

Я, под откровенные усмешки и ободряющее подмигивание, прошла в кабинет.

Михаил Павлович стоял за своим столом, опершись на ладони, лежащие на газете. Он весь трясся, челюсть ходила ходуном, глаза выпучились.