«А ты убил?»

Он вздрогнул, глаза в сторону метнулись, он задом дверь толкнул и выскочил.

Я плюхнулась на ближайший стул. Сижу, а между лопаток струйка пота течет, течет…

Роза Дмитриевна залпом выпила новую порцию коньяка. Было заметно, что ее отпустило. Дама развеселилась. Увидев входящего Юру, нагнулась ко мне и заговорщицки зашептала:

— Какой у тебя мальчишечка славный. Уступишь мне, а?

Я покачала головой. Захмелевшая бизнес-вумен огорченно похлопала коротенькими, густо накрашенными ресничками и предложила:

— Не хочешь отдавать, давай меняться. У меня знаешь какой красавчик? Хочешь, позову?

* * *

Я не сразу решила, стоит ли мне звонить репортерше. Позвонила, не будучи уверена, что поступаю правильно.

Она показалась мне озабоченной, когда, выслушав мою неловкую благодарность, негромко заметила:

— Елена Сергеевна, боюсь, что вы можете пожалеть о моем вмешательстве.

— Что случилось?

— Пока ничего. Но шеф-редактор рубрики нехорошо обрадовался теме. А он у нас, как бы это попонятней сказать.., борзый очень.

Прошло несколько дней, и стало ясно, что она имела в виду.

Статья называлась «Кошелек или жизнь». В ней описывалось несколько неясных случаев смерти богатых москвичей. В частности, скоропостижная кончина владелицы «Сибири». Была приведена беседа с соседкой по подъезду, не устававшей удивляться обстоятельствам смерти и похорон предпринимательницы.

* * *

Дом малютки ремонтировали югославы. Молчаливые черноволосые мужчины прилежно и настойчиво, словно муравьи, копошились в комнатах, сновали по коридорам.

Детей на время ремонта не выселяли, просто переводили из комнаты в комнату. Сначала мебель перетаскивал персонал, состоящий на сто процентов из женщин, потом строители стали это делать сами.

Я ходила по дому с прорабом, проверяя качество и объем выполненных работ. Ремонт оплачивал фонд.

Закончив дела, я зашла в бухгалтерию.

Марина вместе с пожилой женщиной склонились над заваленным бумагами столом.

«Им нужен компьютер», — подумала я и сделала очередную пометку в записной книжке.

— Я закончила, можно ехать. — Я стояла на пороге и не хотела проходить в крошечную, душную комнату.

Марина подняла золотоволосую голову:

— Мне надо еще полчасика. Подожди в саду.

Я кивнула и вышла в сад. До него у нас еще не дошли руки. Он довольно большой, заросший и неопрятный. Листва уже побурела от пыли. Скамейка, старая, давно не крашенная, но крепкая, стоит под тополем в самой гуще кустов.

Я пробираюсь к ней и сажусь, сбросив босоножки.

Земля на вытоптанном кусочке травы перед скамейкой теплая, и босые ступни наслаждаются прикосновением к ней.

Одиночество. Это именно то, в чем я нуждаюсь. Я позволила своему лицу расслабиться, скинув ставшую привычной маску спокойствия. Какое облегчение… Уголки рта опускаются, голова повисает, плечи ссутуливаются.

Голоса. Меня ищут. Я надеваю босоножки, провожу платком по лицу, руками взбиваю прическу.

Марина тревожно заглядывает мне в лицо и, успокоенная, улыбается. Со мной все в порядке. Спокойное приветливое лицо, прямая спина, гордо откинутая голова, уверенные движения.

Из машины я позвонила Милке на работу.

— Эмилия Владиславовна приболела, — пробасила трубка, и я набрала домашний номер.

— Алло? — хрипло вопросили после пятого гудка.

— Мил, ты чего, простыла?

— Ага, ангина.

— Навестить-то тебя можно?

— Навести. Я не заразная.

— Ладно. Сейчас приеду.

— Выпить захвати. И поесть. А то Танька мне одно молоко и бананы покупает. Вычитала где-то, что при ангине полезна банановая диета. На мне проверяет, дура. А у меня за три дня уже хвост прорезался.

Юра и Марина стараются не смеяться громко, уважая мои чувства к Милке.

Обобрав универсам и овощной рынок поблизости, добираемся до родной девятиэтажки.

Юра провожает меня до Милкиной квартиры. Хотя какой от него толк, если обе руки заняты пакетами. С другой стороны, пакеты кому-то носить надо.

Милка в длинном и, конечно же, красном халате открывает дверь. Юра опускает пакеты на пол в прихожей.

— Отвезешь Марину и займи себя чем-нибудь пару часов. Поешь, что ли, где-нибудь…

Мой телохранитель кивает, выходит и остается у двери. Милка, покачивая головой и похмыкивая, запирает все замки и засовы. Юра с той стороны толкает дверь плечом. Дверь сотрясается, но выдерживает.

Милка показывает мне большой палец. Мы тащим пакеты на кухню.

— Ты прости Юру, — говорю я. — Он действует по инструкции. У кормильца — паранойя.

— Да нет, — серьезно возражает Милка, — твой Скоробогатов прав. Береженого Бог бережет.

— А ничего, что ты ходишь? Температура-то у тебя какая?

— А… — беспечно машет рукой моя подруга. — Сейчас подносик создадим да пойдем в комнату. Я лягу, и ты рядом. Жрать хочется, моченьки нет. Танька-стерва голодом морит. Я хотела Лидуню позвать, да она на даче. Правда, Лешка набивался.

Она хохочет. Я тоже смеюсь.

Без малого тридцать лет назад Лешка был Милкиным мужем. Чуть больше полугода длился их брак.

Жизнь у них не задалась с первого дня. Лешка — удалой лейтенант из «уголовки» — был горяч, ревнив и не слишком образован. Интеллигентная, свободолюбивая умница Милка не долго терпела его эскапады и отправила «Отелло» восвояси.

На этом их история кончилась. А через пять лет началась другая.

Лидуня окончила медицинское училище и работала в поликлинике медсестрой. И вот однажды к ней в процедурный кабинет пришел парень. Они долго приглядывались друг к другу, но все-таки вспомнили о своем знакомстве.

Выяснилось, что Лешка ушел из милиции и, вспомнив, чему учился в техникуме, устроился прорабом на стройку.

За все пять лет после развода Милка с Лешкой ни разу не виделись и вообще не интересовались жизнью друг друга. И все равно, когда Лешка начал ухаживать за Лидуней, та страшно переживала, не знала, как сказать Милке, и для решительного разговора с ней брала с собой Таньку.

Все это давно быльем поросло. Лидуня вырастила из Лешки хорошего мужа. Но всякий раз на общих праздниках подвыпившая Милка начинает на глазах у всех клеиться к Лешке.

Лидуня делает вид, что ей это безразлично. Лешка крутится, как уж на сковородке, и смущается. Танька злится, а Милка радуется. Каюсь, я тоже веселюсь.

Милка устроилась в подушках, хлопнула рюмашечку водочки и впилась длинными желтоватыми зубами в изрядный кусок копченой курицы. Я очистила яблоко, потом грушу, разрезала на кусочки, придвинула к Милке.

Она благосклонно взглянула на меня и стала заедать курицу ломтиками фруктов. Она так любит. Я принялась чистить апельсин.

Милка запила съеденное томатным соком и откинулась на подушки, вытирая пальцы вафельным полотенцем. Она не наелась, просто сделала передышку. Ей хотелось поговорить.

— Что ты затеяла? — спросила подруга прокурорским тоном.

— Ты о чем это? — Я притворилась непонимающей, в лучших традициях ее постоянных клиентов.

— Не дури! — прикрикнула Милка. — Газетка — твоих рук дело?

Я кивнула, отпила пива и зажевала бутербродом с ветчиной.

— Ешь с огурцом, — велела Милка.

Я послушно откусила от огурца. По-Милкиному, ветчину надо есть с огурцом, паштет — с помидором.

Ну и так далее, всего не упомнишь.

— Зачем ты его дразнишь?

— Ты сама сказала, что если он испугается, то может наделать ошибок и выдать себя.

— А он испугался?

— Очень.

— Плохо.

— Почему?

— Слишком напуганный человек становится опасным.

— Или нет.

— Или нет. Ты веришь, что он виновен в смерти Ляльки?

— А ты?

— Пожалуй.

Она помолчала, потом сделала то, что было ей совершенно несвойственно. Обняла меня и положила голову мне на плечо.

— Я боюсь за тебя, Ленка. Держись от него подальше.

«Ну уж дудки», — подумала я и кивнула Милке, поглаживая ладонью ее длинную худую спину.

* * *

— Привет!

— Привет! Ты откуда звонишь? Из Берлина?

— Из дома.

— Тогда чего ночью? Часовые пояса перепутал?

— Да нет, я тебе с самого утра звоню. Как контору навестил.

— А что случилось?

— «Сибирь» покупает исключительно крутой пацан. Мой человек больше не может тянуть процедуру вступления в наследство…

— Что мне делать? Я не успеваю. Еще хотя бы пару недель…

— Исключено. Дней пять — семь от силы.

— Спасибо.

— Не за что. Не знаю, что уж ты там задумала, но все равно — удачи тебе! Целую.

— Я тебя тоже. Марине привет.

* * *

— Господи! Как же я устала! — сказала Клара и вздохнула мне прямо в ухо. Я немного отстранилась от телефона. — Он совсем обезумел. Готовит фирму ч( продаже. На нас рычит как зверь. Никому не доверяет.

Ирку выгнал из приемной. На коммутатор посадил Сюткину. Она всегда ему наушничала. Я теперь не смогу вам звонить с работы. Вы позволите в случае необходимости звонить вечером?

— Конечно, Клара, звоните всякий раз, когда захочется, даже если не будет повода.

* * *

Утром господин Скоробогатов брюзгливо сообщил мне, что недельный аналитический отчет не содержал ни анализа информации, ни самой информации.

Это было не правдой. Отчет, подготовленный нашей аналитической группой, был неплох. Я его прочла.

Костино недовольство мне понятно. Я в работе над отчетом не участвовала. А должна была. Господин Скоробогатов не переносит, когда манкируют должностными обязанностями.

Поскольку приходилось признать правоту кормильца, я покаянно потерлась носом о его шею, выпрашивая прощение.

Господин Скоробогатов ласку принял, но до конца меня не простил. Отбыл на работу суровый и насупленный.

Переполненная раскаянием и чувством вины перед персоналом офиса, я закопалась в куче газет и журналов на разных языках, отмечая что-то для себя, а что-то занося в компьютер для последующих отчетов.

Работа была привычная и, пожалуй, любимая. Но в это утро она меня не захватывала. Мысль то и дело соскакивала с того, чем мне надлежало заниматься.

Но вот стрелки на старинных напольных часах расположились в нужной мне позиции. Я бросила компьютер и набрала телефонный номер.

— Клара, это Елена Сергеевна, как дела?

— — Все по-прежнему, — сдержанно ответила Клара, не скрывая удивления, вызванного моим звонком.

— Что с продажей? — приставала я.

— Пока ничего. Какие-то сложности с наследованием. Прошел слух о наличии завещания.

— Откуда слух?

— Неизвестно, вроде от нотариуса. Но никакого завещания не обнаружено.

Кларин голос звучал все более сухо, но я никак не могла отвязаться.

— А где искали?

— О Господи! Ну откуда же я знаю? Наверное, везде.

— А ее сейф в нашем банке?

— А разве был сейф? — заинтересовалась Клара и, судя по характерному щелчку в трубке, кто-то еще.

— Да, конечно.

— Елена Сергеевна, я сейчас очень занята.

Клара довольно ясно давала понять, что разговор неуместен. Я соизволила наконец догадаться.

— Хорошо, Клара, извини. Я позвоню позже.

Я посидела, полюбовалась телефоном, размышляя, позвонить Яковлеву или нет. Идея распустить слухи о завещании принадлежала ему. Он сам и мы все рассказали о якобы существующем завещании всем, кому могли.

«Сибири» слух достиг в течение недели. Хорошо.

Решив не отвлекать от работы ни Яковлева, ни себя, я с чувством глубокого сожаления рассталась с телефоном.

После некоторого раздумья я сходила на кухню попить водички из-под крана и снова сделала попытку начать работать.

Журналы и газеты все так же громоздились на столе, экран дисплея приветливо и приглашающе светился.

Повозившись на стуле, я нашла положение, показавшееся наиболее удобным, и, придвинув к себе один из журналов наугад, приступила к чтению.

* * *

Время шло. Я трудолюбиво таращила глаза, стараясь уловить смысл прочитанного. Смысл с завидным упорством ускользал.

Я приходила в отчаяние, потом в бешенство, снова в отчаяние… Через какое-то время заставляла себя успокоиться и предпринимала очередную попытку начать работать.

Зажав ладонями уши, я с тупым упорством в третий раз прочла короткую английскую фразу и наконец поняла ее смысл. Почти одновременно поняла, что фраза написана по-французски.

Волна бешенства накрыла меня. Я размахнулась и что было сил метнула журнал в сторону двери.

Именно в этот момент дверь открылась. Журнал летел прямехонько в лоб Юры. Я, оцепенев, наблюдала полет, не в силах ни крикнуть, ни зажмуриться.

Юра ловко поймал трепещущий листочками журнал и спокойно сунул под мышку.

— Елена Сергеевна, там пришли.

Я продолжала злобиться, поэтому спросила строго:

— Кто пришел?