— Да. Капитан с Петровки ждет, когда с тобой можно будет поговорить.

— Уже можно. Вера Игоревна, попросите его зайти минут через пять.

Она повернулась идти, но я остановила ее:

— И еще, пожалуйста, найдите и передайте с ним досье по Юрмале.

Вера вышла. Я села на диване, поправляя одежду и прическу.

Костя сел рядом, внес свою лепту, погладив меня по голове и застегнув одну из пуговок на платье.

— Ты думаешь, это Пуппинь?

Я не ответила, обняла мужа за шею, заглянула в глаза:

— Костенька, у нас будет ребенок.

В синих глазах метнулся ужас. Я невольно улыбнулась.

— Я не сошла с ума. Нашего сына зовут Костя.

Ему семь месяцев. Он очень похож на тебя.

Я отвернулась от потрясенного мужа, чтобы дать ему возможность переварить услышанное. В это время дверь открылась, и я встала навстречу входящему в комнату мужчине.

Милиционер выглядел лет на тридцать и казался усталым, много повидавшим и ко всему готовым.

Я протянула ему руку, он пожал ее, явно смиряя силу, и назвал себя.

Я вернулась на диван к Косте и предложила сесть вошедшему, где ему удобнее. Он огляделся, выбрал один из стульев и, поставив его напротив меня, сел, устойчиво расставив ноги.

Дождавшись его взгляда, я заговорила:

— Этого человека зовут Влад. Очевидно, Владислав. Фамилия либо Прохоров, либо Прохоренко. Он живет в Риге. Работает на человека по фамилии Пуппинь. У нас есть его фото.

Милиционер по-прежнему прижимал к боку папку, которую принес с собой. Он смотрел на меня с хмурым удивлением и не сразу понял, чего я хочу, когда я потянула папку за уголок.

Получив папку, я раскрыла ее, и из конверта, прикрепленного к внутренней стороне обложки, достала пачку фотографий. Перетасовав их, одну протянула капитану.

Снимок был сделан мной в Женеве из окна отеля.

На фоне машины стояли два парня. Я ткнула пальцем в левого, щеголеватого белокурого красавца.

* * *

— Алло?

— Елена Сергеевна? Это Бронштейн. Добрый вечер.

— Левушка, голубчик! Вас сам Бог послал.

— Как вы? Я слушаю в машине радио. Только что в «Новостях» передали про покушение…

— Спасибо за звонок. Я уже сама вам звонила. И домой, и на работу. Вас нигде нет.

— Что случилось? Вам нужна моя помощь?

— Да. Левушка, они меня не пускают!

— Кто не пускает? Куда? Ну-ка возьмите себя в руки и объясните толково.

— Да. Сейчас.

Я несколько раз глубоко вздохнула и, кажется, действительно взяла себя в руки.

— Лева, мой телохранитель помещен в реанимационное отделение. Меня к нему не пускают.

— И не пустят. Существует правило. В реанимацию допускается только персонал отделения.

— Но что же мне делать? Я должна его увидеть.

Сделайте что-нибудь. Пожалуйста, помогите мне! Они никого не слушают. И денег не берут.

— Хорошо. Я ничего не обещаю, но попытаюсь.

Позже позвоню. Держите себя в руках.

Не знаю, что он сделал, но мне позвонил сам заведующий отделением и сухо сообщил, что завтра после обеда меня пропустят к их пациенту.

— Не более пяти минут. — И, не слушая мои всхлипы и благодарный лепет, отключился.

Олег повез меня сам. Влад все еще скрывался. А возможно, он покинул Москву, хотя милиция заверила нас, что делает все возможное.

Никто и не сомневался.

Я понимала, как господину Скоробогатову хочется запереть меня в «домушке» под охраной взвода автоматчиков. Но он молчал. И когда я собралась в больницу, тоже ничего не сказал. Только вскинул на меня несчастные серые глаза.

Конечно же, Олег поехал со мной совсем не потому, что не доверял своим ребятам. Просто он надеялся прорваться к Юре. Но Олега не пропустили в отделение. Он остался в коридоре, а я вошла, и дверной замок щелкнул за моей спиной.

Не помню, как и куда я шла. Не помню, как выглядели помещения. Я просто шла, не глядя по сторонам, и остановилась, увидев Юру.

Юра лежал на непонятном высоком ложе и был опутан проводами и трубками. Его неподвижное тело напоминало огромную муху, запутавшуюся в гигантской паутине.

Он был без сознания. Прикрытая простыней грудь поднималась редкими толчками.

Я сделала шаг к изголовью и с болью вглядывалась в знакомое лицо. Оно казалось чужим. Бледное, невероятно худое, с черными провалами глазниц. Изо рта и носа куда-то в сторону тянулись тоненькие трубочки-катетеры.

Юра выглядел беспомощным и беззащитным. И еще очень юным.

Я с щемящей болью смотрела на моего спасителя, и во мне зрел протест.

— Юра, не умирай. Слышишь, мальчик? Вернись ко мне. Пожалуйста. Ты нужен мне. Прошу тебя, Юра!

Я прошептала свою просьбу истово, как молитву.

Женщина-фельдшер положила мне на локоть теплую жесткую ладонь и вывела из палаты.

Олег обнял меня, и я уткнулась лицом ему в плечо.

Мы постояли так какое-то время, и я услышала голос фельдшера:

— Не плачьте, женщина. Может, еще выкарабкается ваш парнишка. Я здесь за двадцать лет чудес навидалась. Да и доктор говорит: «Раз до сих пор не помер…»

* * *

Прищурив яркие глаза, полковник Ершов в упор, не скрываясь, разглядывал меня.

Я, в свою очередь, разглядывала полковника. Посмотреть было на что.

Сидящий передо мной мужчина оказался победительно-красив. Темные горячие раскосые глаза, нос без изъяна, смуглая гладкая кожа и неожиданно нежные, пухлые, слегка надутые губы. Над высоким лбом копна жестких волос «перец с солью». Стройная шея, широкие плечи, сильные руки.

Вот это экземпляр! Не ожидала встретить такого в МУРе. Вообще не верила, что подобные водятся в живой природе.

На первый взгляд я определила его возраст в районе сорока, приглядевшись, поняла — ближе к пятидесяти.

Наглядевшись на меня и, очевидно, составив обо мне мнение, полковник скучным, но приятного тембра голосом задал мне стандартные вопросы.

И получил стандартные ответы.

Покончив с рутиной, Ершов отложил ручку и немного отодвинулся от стола.

Я поняла, что настало время «неформальной беседы». Все повадки моего собеседника выдавали в нем большого «знатока» женской души. И похоже, его жизненный опыт приучил полковника относиться к своей внешности как к беспроигрышному аргументу в дискуссиях с дамами (особенно предпенсионного возраста).

Я позволила себе расслабиться, когда полковник начал разговор в манере «крутого интеллигента» (если такие возможны).

— Вы по-прежнему утверждаете, что в Куликова стрелял именно этот человек?

Ершов повернул ко мне фотографию, лежащую перед ним. Я взглянула на нее и кивнула.

— Вы знакомы с ним?

Я снова кивнула. Полковник едва заметно поморщился, недовольный моим немногословием.

— Как давно?

Пришлось открыть рот. Можно было, конечно, показать на пальцах, но я решила заговорить:

— Менее двух месяцев.

Полковник обрадовался, услышав мой голос, и поспешил использовать согласие говорить.

— Где и при каких обстоятельствах вы познакомились?

— В Женеве. Совершенно случайно.

— Как в дальнейшем развивались ваши отношения?

— Никак. Отношений просто не случилось.

— И тем не менее вы уверены, что в Куликова стрелял именно он.

— Уверена. Стрелял именно он, но не в Куликова, а в меня. Юра меня прикрыл.

— Почему?

— Потому что охранять меня — его работа. Юра — профессионал.

— Нет, почему этот человек стрелял в вас?

— Вы полагаете — я это знаю?

— Уверен.

— А я не уверена. Хотя предположения у меня есть.

— Поделитесь со мной?

— Пожалуй.

Я помолчала, собираясь с мыслями. Мой взгляд устремился внутрь меня, туда, где складировались воспоминания о похищении. Глаза же невидяще уставились на графин с водой, стоящий на углу стола.

Я настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда Ершов неожиданно встал и, с графином в одной руке и стаканом в другой, начал огибать стол.

Он оказался очень высоким, гораздо выше, чем я себе вообразила. Двигался он резко, каждым движением демонстрируя скрытую силу.

Встав передо мной, полковник налил полстакана воды и протянул мне. Я, запрокинув голову, ошарашенно смотрела на длинную руку с не очень чистым стаканом в ней.

Он что, с ума сошел? Предлагать мне теплую некипяченую воду в общественном стакане…

Я была шокирована и не собиралась этого скрывать.

Глаза полковника хищно блеснули, он вернул графин на место и присел на край стола, держа стакан по-прежнему в руке.

Его обтянутое светлыми брюками колено покачивалось в полуметре от моего носа. Мне стало смешно.

Методы полковника Ершова никак нельзя назвать традиционными.

Видимо, по его расчетам, столь опасная близость с его мужественным телом должна была деморализовать меня.

Я решила не разочаровывать великого психолога и задержала на лице обиженно-оторопелое выражение.

— Я слушаю вас, — напомнил о себе полковник, качнул ногой и отпил из предназначенного мне стакана.

Вообще-то я люблю следить за реакцией собеседника, для чего во время разговора смотрю ему в лицо.

В данном случае от этой привычки пришлось отказаться. Полковник был настолько высок, что видеть его лицо я могла, только сильно запрокинув голову.

Но это, во-первых, неудобно, а во-вторых, некрасиво.

Я решила отнестись к нашему разговору как к телефонному, то есть определять реакцию собеседника только по его репликам, сопению и ритму дыхания. Для полного антуража я села так, чтобы видеть телефонный аппарат.

— Человек с фотографии мне известен как Влад.

Фамилию свою он мне не называл, но я случайно слышала что-то вроде Прохорова или Прохоренко. Он работает на конкурента моего мужа в Риге.

Я сказала то, что полковнику по идее должно было быть известно из рапорта капитана, допросившего меня сразу «по горячим следам». Тем не менее он довольно натурально удивился:

— Конкурента? Это интересно. Какие у вашего мужа дела в Риге?

— Ну вообще-то такие вопросы как-то не принято задавать. Но вам я отвечу. Никаких. Речь идет о крупном международном заказе. На него претендовали мой муж и хозяин Влада. Получил заказ господин Скоробогатов. Это стало известно накануне покушения.

— Стрелять из-за заказа?

— Задействованы десятки миллионов долларов, Убивают и за меньшее.

Я была терпелива, разъясняя очевидное. Полковник зашел с другой стороны:

— Почему стреляли в вас?

— А в кого надо?

— Ни в кого не надо.

Ершов поерзал на краешке стола. Я перевела взгляд на его колено. Мужской голос повторил мне в макушку:

— Ни в кого не надо. Но логичней было в Скоробогатова.

— Меня проще достать.

— Нет, не думаю.

— Не хотели никого убивать. Просто пугали.

— Кого?

— Мужа.

— Зачем? Заказ-то уже все равно его. Да и стреляли на поражение. Парень хотел убить. Вас.

— Почему меня?

Я все так же не видела лица Ершова. Мне это неудобства не доставляло. А полковнику доставляло.

Я совсем не стремилась смотреть ему в глаза. А вот он видеть мои глаза стремился. Ему это было необходимо.

Поэтому полковник протянул руку, ухватил за спинку ближайший стул, поставил его напротив моего и сел верхом, положив на спинку руки, а на них подбородок.

Теперь я оказалась глаза в глаза с милиционером.

Очень любопытным и очень неглупым милиционером.

— Почему меня?

— Не знаю. А вы?

— И я не знаю.;

— Вообще странная история, вот вы говорите, что это происки обойденного конкурента вашего мужа. — Полковник выпрямился и теперь сидел, придерживаясь за спинку вытянутыми руками. — Я бы принял эту версию, если бы… — Он поднял вверх указательный палец. Красивое задумчивое лицо озарилось легкой улыбкой. — Если бы киллер ждал вас, предположим, в подъезде и стрелял наверняка. Три пули в грудь и контрольный выстрел в голову.

Меня передернуло от его делового тона. Он заметил, довольно пожмурился и закончил:

— Но этот парень палил в центре Москвы, на глазах толпы людей, рискуя не попасть в вас, зато попасть в милицию.

Собственный каламбур понравился Ершову, и теперь его лицо светилось улыбкой от уха до уха.

Удивительно несимпатичный мужчина!

Ершов легко поднялся со стула и снова присел на край стола, постукивая кулаком по колену.

— Нестыковочка выходит.

Зато у меня в этот момент все состыковалось! Вспомнился взгляд Влада, самый последний, в Рижском аэропорту. Направленный на меня взгляд загнанного, но не укрощенного зверя.

Значит, не Виллис послал Влада рассчитаться со мной. Я почувствовала облегчение и радость. Во всей этой истории меня больше всего угнетало, что Вилька-латышонок мог приговорить меня.

Нет, это не он. Убийцу никто не посылал. Его пригнала неукротимая, нерассуждающая злоба. Наверное, он не собирался стрелять там, просто хотел посмотреть, разведать, но, увидев меня, потерял способность думать. Его единственной мыслью, единственным желанием было убить.