Диана Гэблдон - Барабаны осени. Книга 1. На пороге неизведанного

Он сам наткнулся на эту газету по чистой случайности. Искал слова старых баллад, чтобы разнообразить свой репертуар, и перебирал песенники. На иллюстрации к тексту был снимок с газеты, в которой его впервые опубликовали, и тут взгляд Роджера, лениво скользящий по строчкам, набранным витиеватым старинным шрифтом, зацепился за фамилию Фрейзер.

Первый шок прошел, но горе прочно угнездилось где-то в желудке и разъедало, точно язва. Роджер был ученым и сыном ученого; он вырос в окружении книг, в нем с детства жил священный трепет по отношению к печатному слову. Чувствуя себя преступником, он достал перочинный нож и вытащил лезвие, настороженно оглядываясь по сторонам. Шестое чувство подсказывало, что следует исключить всякую случайность: скрыть тела, уничтожить все следы.

Роджер вышел из библиотеки на дождливые улицы Оксфорда. Карман жгли скомканные страницы. Прогулка успокоила его, он вновь обрел способность мыслить логически. Надо разработать план, как защитить Брианну от горя, которое, конечно, было бы гораздо глубже и серьезнее, чем его собственное.

Роджер проверил выходные данные на первой странице – выпущена в 1906 году небольшим британским издательством, тираж небольшой, и все же Брианна в поисках могла на нее наткнуться. Вряд ли она станет специально искать книгу, которая называется «Песни и баллады восемнадцатого века», но Роджер прекрасно понимал, куда могут завести исторические расследования.

Какой-то прохожий случайно толкнул его, и он вдруг обнаружил, что уже несколько минут стоит на мосту, облокотившись на перила, и бездумно следит за дождевыми каплями, кругами расходящимися по воде. Роджер медленно побрел по улице, рассеянно скользя взглядом по магазинным витринам и раскрытым зонтикам.

Нельзя гарантировать, что Брианна не наткнется случайно на какой-нибудь из экземпляров книги. Может, сохранился всего один, а может, сотни, которые разложены по библиотекам Соединенных Штатов, словно бомбы замедленного действия.

Кишки выкручивало все сильнее. Роджер насквозь промок и продрог, но внутри стало куда холоднее, когда он подумал о том, как поступит Брианна, если вдруг узнает.

Сперва она будет раздавлена горем. А потом? Лично он был уверен, что прошлое изменить нельзя, и то, что рассказывала Клэр, только подкрепляло эту уверенность. Они с Джейми Фрейзером безуспешно пытались предотвратить жестокую резню при Каллодене. Чтобы спасти Фрэнка, будущего мужа, Клэр хотела уберечь его предка Джека Рэндалла, однако все попытки оказались тщетными. Выяснилось лишь, что Джек на самом деле не был прямым предком Фрэнка, он женился на юной возлюбленной брата, к тому времени беременной, когда брат погиб.

Нет, прошлое может укладываться кольцами, подобно змее; изменить его никто не в силах. Но Роджер сомневался, что Брианна разделит его убеждения.

Если бы только не было этих камней у Крейг-на-Дун и опасного искушения призрачной надеждой все изменить.

Клэр прошла через камни почти два года назад, когда жгли костры на Самайн, кельтский новый год, что празднуется в первый день ноября.

Когда Роджер думал об этом, на затылке начинали шевелиться волосы. Погожее осеннее утро на рассвете Дня Всех Святых, ничто не нарушало покой зеленой лужайки, которую оцепили строгие камни… Ничто, только Клэр прикоснулась к одному из камней – и исчезла в прошлом.

Казалось, земля разверзлась у Роджера под ногами, в ушах раздался рев ветра. Он ослеп от вспышки яркого света и мгновенно наступившей темноты. Инстинктивно он крепко сжал ладонь Брианны, несмотря на то что все чувства отказали. Его словно бросили в глубины ледяной воды. Голова кружилась, он буквально остолбенел, не ощущая ничего, кроме страха. Стоял ослепший и оглохший, утративший разум и чувства, а в голове вертелись две мысли. «Я умираю», – очень спокойно подумал он. И вторая мысль: «Не отпускай».

Лучи восходящего солнца осветили широкую расщелину в камне, и Клэр туда вошла. Когда Роджер наконец смог пошевелиться и поднял голову, солнце находилось в зените и озаряло все вокруг золотисто-розовыми лучами, а тот самый камень казался совсем черным на фоне ясного неба.

Он накрыл Брианну своим телом. Она была без сознания, лицо в обрамлении рыжих волос отчаянно побледнело. Роджер жутко ослаб и не донес бы ее на руках до машины, что стояла у подножия холма; к тому же ростом Брианна пошла в отца – добрых шесть футов, лишь чуть ниже, чем сам Роджер.

Он склонился над ней, положил ее голову к себе на колени, дрожа, гладил по лицу, и так, пока солнце не село. Тогда Брианна открыла глаза, такие же темно-синие, как сумеречное небо, и спросила:

– Она ушла?

– Все в порядке, – прошептал Роджер, наклонился и поцеловал ее в прохладный лоб. – Все хорошо, я с тобой.

Он действительно хотел помогать и заботиться. Но как это сделать теперь?

К тому времени, как Роджер вернулся в общежитие, на улице стемнело. В столовой гремела посуда, пахло запахом ветчины и печеной фасоли, однако не ужин занимал его мысли.

В хлюпающих ботинках он добрался до комнаты, стянул с себя мокрую одежду и бросил на пол. Потом вытерся насухо, обнаженный, сел на кровать, забыв про полотенце в руке, и уставился на крышку стола, где стояла деревянная шкатулка с письмами от Брианны.

Он сделает все, чтобы оградить ее от горя. Он бы сделал больше, лишь бы миновала угроза, исходящая от каменного круга.

Клэр вернулась, как он надеялся, из 1968-го в 1766-й. А в 1776-м погибла. Теперь шел 1970-й. Человек, который сейчас отправится в прошлое, попадет, скорее всего, в 1768-й. Время еще оставалось. Черт возьми, в этом-то и загвоздка. Еще оставалось время.

Даже если Брианна согласится с Роджером, что прошлое неизменно, как ей жить все семь лет, понимая, что с каждым днем ускользает возможность узнать отца и в последний раз повидаться с матерью? Что ей делать?

Роджер знаком с Брианной несколько лет, и вот уже два года как они вместе. Конечно, они неплохо узнали друг друга. А как же иначе, ведь им довелось пережить такое!.. Еще были письма – дюжины писем, по два, три, четыре в неделю, были короткие отпуска, которые они проводили вместе, разрываясь между счастьем и отчаянием, а остальное время он безнадежно тосковал по ней.

За спокойствием Брианны скрывалась сила, которая не позволит предаваться горю и сидеть на месте без попытки что-либо изменить. Если уж Брианна на что-то решалась, то неизменно воплощала решение в жизнь. Если она отважится на переход, ее не удержать.

В уме формировался план…

Роджер встал и обернул полотенце вокруг бедер.

Одним письмом делу не поможешь. Тут нужно действовать постепенно, убеждая и разъясняя, что надежды, в общем-то, мало. Это не сложно; за целый год поисков в Шотландии Роджер нашел лишь краткое упоминание о том, что в Эдинбурге сгорела типография Фрейзера. Теперь, конечно, ясно почему; наверное, вскоре после этого они уехали в Америку, хотя их имен в списках пассажиров того времени не оказалось.

Надо предложить Брианне отказаться от поисков. Пусть прошлое останется в прошлом. Продолжать розыски перед лицом очевидных фактов – глупость, путь к сумасшествию. Он мягко убедит ее в том, что постоянно копаться в прошлом – ненормально, сейчас время смотреть в будущее, а не растрачивать жизнь в бесплодных попытках что-либо разыскать. Ее родители тоже были бы против.

Неужели утаить ужасную правду – значит солгать? Что ж, если так, он солжет. Поступать дурно – грех, это он усвоил еще в детстве. Но ради Брианны он готов рискнуть бессмертной душой.

Роджер полез в ящик в поисках ручки. Затем помедлил и опустил руку в карман мокрых джинсов. Страницы книги промокли и отсырели; не колеблясь, он разорвал их на мелкие клочки, не обращая внимания на холодный пот, стекающий со лба.

Я сказала Джейми, что ничуть не возражаю, если мы поселимся вдали от больших городов. Врачу все равно, где жить. Есть люди – есть работа.

Дункан сдержал слово; весной 1768-го он вернулся в сопровождении восьмерых бывших узников Ардсмура и их семей, готовых к обустройству на земле Фрейзер-Риджа. Так в округе оказалось порядка тридцати человек. Мне то и дело приходилось обрабатывать раны, снимать жар, вскрывать загноившиеся нарывы и резать воспалившиеся десны. Среди женщин две были беременны, и ранней весной я помогла произвести на свет двух здоровых младенцев – мальчика и девочку.

Слава обо мне как о лекаре – если можно так выразиться – пошла далеко за пределы нашего крошечного поселения, мне приходилось отправляться на помощь все дальше и дальше, чтобы лечить людей на уединенных фермах, разбросанных тут и там в лесистой горной местности. Кроме того, я изредка ездила с Иэном в Анна-Уку, чтобы повидать Найавенну, и возвращалась всегда с полной корзиной целебных трав.

Сперва Джейми настаивал, чтобы он или Иэн обязательно сопровождали меня в поездках, однако вскоре стало ясно, что они больше нужны на месте: пришла пора рыхлить и боронить землю, сеять маис и ячмень. Хватало и повседневных хлопот по хозяйству. У нас были лошади и мулы, мы приобрели цыплят, а также черного хряка для компании нашей свинье, который смотрелся истинным дамским угодником, а еще – вот уж истинное роскошество – молочную козу. Всех нужно было кормить и поить, следить, чтобы они не передрались, охранять от медведей и диких кошек, и я все чаще пускалась в путь самостоятельно.

В один прекрасный день на пороге возник незнакомец и спросил доктора или акушерку. В журнал Дэниэла Роулингса давно пора было записать что-нибудь новенькое. К тому времени наша кладовая ломилась от ветчины, оленины, мешков с зерном и связок сушеных яблок, которые пациенты дарили мне в благодарность за лечение. Я никогда не просила об оплате, но, так как мы были бедны, с удовольствием принимала все, что мне посчитали нужным отдать.

Пациентов хватало: немцы-лютеране, квакеры, чистые шотландцы, люди шотландско-ирландского происхождения и целое поселение моравских братьев в Салеме, которые изъяснялись на странном наречии, – полагаю, на чешском. Несмотря ни на что, обычно я справлялась; иногда находился переводчик, в худшем случае изъяснялись на языке жестов. А вообще вопрос «где болит?» понятен на любом языке.

Я продрогла до костей. Пальто билось за спиной, как парус, то и дело задевая парнишку, который шел рядом, а меня сносило с курса, словно корабль в ураган. Дождь молотил по телу тысячью ледяных иголок. Я промокла насквозь задолго до того, как мы добрались до ручья Мюллера.

Ручей бурлил, как сама жизнь. В кипящем потоке мелькали вырванные с корнем юные деревца.

Съежившись и натянув фетровую шляпу на самые брови, Томми Мюллер смотрел на ручей. В каждом изгибе его фигуры читалось сомнение. Я наклонилась поближе и крикнула ему прямо в ухо, стараясь перекрыть ревущий ветер:

– Со мной не надо!

Томми что-то крикнул в ответ, но я не расслышала. Я решительно покачала головой и указала на путь вверх по ручью: берег размывало на глазах, комья земли превращались в жидкую слякоть.

– Возвращайся! – крикнула я.

Томми многозначительно указал сперва на себя, а потом назад в сторону фермы и схватил коня за поводья. Ясное дело, он считал, что пускаться в путь слишком опасно, и звал переждать ненастье у них дома.

В общем-то, у него были на то основания. С другой стороны, стихия разгулялась не на шутку, бурлящая вода шаг за шагом поглощала податливый берег. Если выждать, никто не сможет переправиться на другую сторону еще несколько дней. После подобного потопа вода с неделю стоит высоко.

При мысли о том, что я могу оказаться в заточении в крошечном домике Мюллера на четыре комнаты в компании десяти человек, все сомнения ушли прочь. Я вырвала у Томми поводья и направила коня к ручью; тот тряхнул головой и осторожно пошел по жидкой грязи навстречу дождю и ветру.

Мы взобрались на холм, с которого сбегал ручей. Благодаря толстому слою опавшей листвы на земле коню стало удобнее шагать. Я повернула его, отодвинула с пути Томми и склонилась вперед, как жокей на скачках, упершись локтями в мешок с ячменем, что был привязан к седлу передо мной, – оплата за услуги.

Внезапно я ощутила толчок, конь заскользил, и нас увлекло вниз под откос. Мы ехали по грязи, словно на санках. Удар, несколько секунд головокружительного падения, всплеск… и я по бедра оказалась в ледяной воде.

Мои заледеневшие руки, похоже, срослись с поводьями, но я не имела ни малейшего представления о том, куда следует направить жеребца. Я ослабила хватку, предоставляя животному возможность сориентироваться самостоятельно. После нескольких минут борьбы с течением конь заржал, копыта заскребли по дну, и мы выбрались на сушу. Вода стекала с нас ручьем. Я повернулась в седле. Томми Мюллер стоял на другом берегу, и челюсть у него отвисла до самых колен. Я не сразу дернула поводья, сперва церемонно поклонилась Томми и пустила коня вверх по тропинке, намереваясь попасть домой вне зависимости от того, идет дождь или нет.