— Ладно, хорошо. Мне следовало рассказать тебе о Бирнесе; это я действительно признаю. Но если бы я это сделал, ты бы туда поехала, даже если бы я тебе объяснил, что это судороги… а я хорошо знаю, что это такое, мне уже приходилось их видеть. Но ты, даже зная, что помочь нельзя, все равно бы туда отправилась, верно? Или нет?

— Верно. Даже если… ну да, я бы обязательно поехала.

На самом деле я вообще ничего не смогла бы сделать для Бирнеса. Тот тип обезболивающего, который использовал Майерс, не помог бы в случае столбняка. И ничто, кроме инъекции кураре, не смогло бы ослабить эти судороги. Я ничего не могла дать Бирнесу, кроме своего собственного присутствия, но весьма сомнительно, чтобы он смог это оценить… или просто заметить. И все равно я чувствовала себя обязанной быть рядом с больным.

— Я должна была бы пойти, — сказала я, уже несколько мягче. — Я врач. Неужели ты не понимаешь?

— Конечно, понимаю, — проворчал он. — Или ты думаешь, что я тебя совсем не знаю, Сасснек? — И, не дожидаясь ответа, он продолжил: — Там, на лесопилке, много было разговоров о том случае… ну, так оно и должно быть, правильно? И если бы этот человек умер в твоем присутствии вот такой смертью… ну, никто бы не решился, пожалуй, прямо заявить, что ты его убила… но люди вполне могли такое подумать. То есть не то, что ты его убила намеренно, а просто — решили бы, что ты позволила ему умереть самому, чтобы, так сказать, избавить его от веревки.

Я положила руки на колени и уставилась на них; мои пальцы были почти такими же бледными, как атласная ткань под ними.

— Вообще-то мне такое приходило в голову.

— Я отлично это знаю, — сухо произнес Джейми. — Я же видел твое, лицо, Сасснек.

Я втянула в грудь побольше воздуха, — как будто чтобы убедить саму себя, что вокруг не витает больше густой запах крови. Но пахло только смолой, чудесной сосновой смолой, — и это был чистый и живой аромат, немножко вяжущий, слегка щекочущий ноздри. Я вдруг очень живо припомнила свой госпиталь и хвойный дезодорант для воздуха, которым все пропиталось насквозь, но который все равно не мог уничтожить затаенный запах болезней.

Я сделала еще один освежающий вздох и подняла голову, чтобы посмотреть на Джейми.

— А ты удивился бы, если бы я убила его?

Он немного удивился.

— Ты могла бы это сделать, если сочла бы, что это к лучшему. — Сам по себе вопрос о том, могла ли я убить человека, он просто отмел, как несущественный, поскольку посчитал куда более важным другое. — Но мне кажется, не слишком мудро было бы с твоей стороны, так сказать, руководить обеими смертями, если ты понимаешь, о чем я.

Я поняла, и уже не в первый раз ощутила ту невидимую сеть связей, частью которой он был, а я не могла стать никогда. Эта страна и ее обычаи были такими же чужими для него, как и для меня; однако он не только знал, о чем говорят люди вокруг, — в конце концов, это можно было без труда выяснить, посидев в таверне или погуляв по рынку, — но и то, о чем они думают.

Но что меня раздражало куда сильнее, так это то, что ему прекрасно были известны и мои мысли.

— Значит, поняла, — сказал он, всматриваясь в мое лицо. — Я знал, что Бирнес наверняка умрет, и ты ему ничем не поможешь. Но если бы ты узнала о его болезни, ты бы обязательно отправилась к нему. А потом он бы умер, а люди… ну, может, они и не стали бы вслух рассуждать о том, как это странно, что оба мужика скончались, так сказать, под твоими руками, но…

— Но они бы об этом подумали, — закончила я за него. Теперь он уже улыбнулся по-настоящему.

— Люди за тобой наблюдают, Сасснек.

Я закусила губы. К добру ли, к худу ли, но на меня и в самом деле обращали внимание, и это внимание стало бы куда более пристальным, если бы я позволила себе совершить еще одно убийство.

Джейми выпрямился во весь рост и, ухватившись за ветку, чтобы не свалиться в воду, шагнул из лодки на берег и поплотнее завернулся в плед.

— Я обещал миссис Бирнес, что заберу вещи ее мужа с лесопилки, — сказал он. — Ты можешь не ходить со мной, если не хочешь.

Лесопилка мрачной глыбой вырисовывалась на фоне звездного неба. Она не могла бы выглядеть более зловещей, даже если бы очень постаралась. «Куда ты пойдешь, туда же и я».

Я подумала, что теперь знаю, что именно он делает. Он хотел увидеть все в целом, прежде чем принять решение; увидеть, осознавая, что все это может принадлежать ему. Шагая между цветочными клумбами и через фруктовый сад, проплывая в лодке мимо обширных сосновых лесов, посещая лесопилку — он оглядывал все это хозяйство, предложенное ему, взвешивал и подсчитывал, решая, с какими трудностями ему придется столкнуться и может ли и должен ли он принять этот вызов.

В конце концов, мрачно подумала я, дьявол тоже настоял на том, чтобы показать Иисусу все. Он постарался изо всех сил, и возвел Его на крышу храма, чтобы Он увидел все города мира и все его соблазны. Единственной проблемой в нашем случае было то, что если бы Джейми решил сигануть вниз, ему на помощь вряд ли явился бы легион ангелов, готовых поддержать его, чтобы он не сломал ноги — а заодно и все остальное — о плиту шотландского гранита.

Рядом с ним была только я.

— Погоди, — сказала я, выбираясь из лодки. — Я с тобой.


* * *

Горы пиленого леса по-прежнему лежали рядом с лесопилкой; никто не увез отсюда ни бревнышка с того дня, как я в последний раз была здесь. Ночная тьма поглотила все расстояния, лишив окружающее перспективы; кучи не так давно распиленных бревен, казалось, плыли над невидимой землей, то где-то вдалеке, то вдруг совсем рядом, так что я задевала их юбкой. В воздухе пахло опилками и сосновой живицей.

Я совершенно не видела, куда ступают мои ноги, — и из-за темноты, и из-за воланов собственной юбки цвета слоновой кости. Джейми держал меня за руку, чтобы я не споткнулась и не расшибла себе нос. Сам он, разумеется, никогда не спотыкался. Возможно, это было результатом того, что он всю свою жизнь прожил в глубоком убеждении: после захода солнца просто не может быть никакого света, и от этого в нем возникло нечто вроде радара. Ну да, подумала я, как у летучей мыши.

Где-то впереди, за хижинами рабов, горел костер. Было уже очень поздно; почти все должны были уже спать. В Вест-Индии в такой час стучали бы барабаны (впрочем, они стучали там все ночи напролет) и звучали бы ритмичные напевы; рабы причитали бы над каким-нибудь умершим, — такими причитаниями заканчивалась каждая неделя. А здесь было совершенно тихо. Ни звука, кроме шороха сосен, ни огонька, кроме костра на опушке леса.

— Они напуганы, — мягко сказал Джейми, останавливаясь на мгновение и прислушиваясь; я последовала его примеру.

— Чему тут удивляться, — пробормотала я. — Я тоже боюсь.

Он издал негромкий звук, как будто то ли хмыкнул, то ли коротко вздохнул, — и мне показалось, что в его голосе прозвучала усмешка.

— Ну, вообще-то и я тоже, — негромко произнес он. — Но только не привидений.

Он крепко взял меня за руку и толкнул небольшую дверь, которая вела в помещение под платформой лесопилки, — и я не успела спросить, чего же тогда он боится.

Тишина внутри была плотной, осязаемой. Поначалу я подумала, что это похоже на мертвую тишину поля битвы после сражения, но тут же поняла, что здесь все иначе. Эта тишина была живой. И что бы там ни скрывалось в ее мягкой массе это «что-то» не хранило полного молчания. И мне даже показалось, что я чувствую запах крови, все еще витавший в воздухе…

Я вдохнула поглубже — и холодный ужас охватил меня, заставив съежиться. Я действительно чувствовала запах крови. Свежей крови.

Я вцепилась в руку Джейми, но он и сам уже почуял кровь; его мышцы внезапно отвердели под моими пальцами, настороженно, как при близкой опасности. Не сказав ни слова, он высвободился из моих рук и растаял в темноте.

На мгновение мне показалось, что он и в самом деле растаял, и уже готова была удариться в панику, шаря в воздухе на том месте, где он только что стоял. Потом до меня дошло, что он просто набросил на голову свой темный плед, мгновенно скрыв светлые пятна лица и льняной рубашки. Я услышала его шаги, быстрые и легкие, — он едва касался ногами грязного пола, — но потом и шаги затихли.

Под платформой было жарко, неподвижный воздух насквозь пропах кровью. Жирный, сладкий запах, оставляющий на языке металлический привкус. И точно так же, как неделю назад, он вызывал видения. Все еще в тисках холодного ужаса, я повернулась и напрягла глаза, всматриваясь в дальний конец похожего на пещеру помещения, почти ожидая увидеть ту самую сцену, что впечаталась в мою память, как будто она могла вот-вот возникнуть в темноте… огромный крюк, раскачивающийся под страшным грузом…

Где-то неподалеку раздался тихий стон, и я чуть не откусила себе язык. В моем горле набух ком, готовый прорваться отчаянным визгом; и лишь испугавшись, что на мой крик кто-то выскочит из ниоткуда, заставил меня молчать.

Но куда подевался Джейми? Мне страшно хотелось позвать его, но я не решалась. Мои глаза уже немного освоились с темнотой, и я рассмотрела очертания пилы, — неопределенное пятно футах в десяти от меня, — но противоположный конец помещения по-прежнему оставался стеной непроницаемой тьмы. Я изо всех сил напрягла глаза, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, и тут с некоторым запозданием сообразила, что мое светлое платье может без труда заметить кто угодно, если этот кто угодно прячется где-то неподалеку.

Стон повторился, и я непроизвольно дернулась. Мои ладони стали мокрыми от пота. «Да нет же, нет! — яростно повторяла я в мыслях. — Этого не может быть, так не бывает!»

Меня просто парализовало страхом, и мне понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать то, что услышали мои уши. Стон раздался вовсе не из темноты в противоположной стороне помещения, где находилось основание подъемника с тем самым чудовищным крюком. Стон слышался за моей спиной.

Я стремительно развернулась. Дверь, через которую мы с Джейми вошли сюда, была все еще открыта, и я увидела бледный прямоугольник на фоне чернильной тьмы. Но в дверях никого не было, и ничто не шевелилось между мной и дверью. Я сделала шаг к выходу и остановилась. Каждая мышца моих ног была напряжена, меня так и подмывало броситься в паническое бегство… но я не могла оставить здесь Джейми.

И снова я услышала звук — все тот же рыдающий вздох, вздох физического страдания; в нем звучала невыносимая боль. И тут в моем уме вспыхнула новая мысль: а что, если эти вздохи издает Джейми?

Потрясенная до того, что забыла об осторожности, я повернулась на звук и громко выкрикнула его имя, загрохотавшее в замкнутом пространстве.

— Джейми! — еще раз крикнула я. — Где ты?!

— Я здесь, Сасснек. — Приглушенный голос Джейми раздался где-то слева от меня, ровный, но несколько напряженный и настойчивый. — Иди сюда, сможешь?

Значит, стонал не он. Чуть не заплакав от радости, я побрела сквозь темноту, не особо тревожась о том, кто же там дышал, — ведь это был не Джейми…

Моя рука натолкнулась на деревянную стену, я вслепую зашарила по доскам, а потом наконец нащупала открытую дверь. Джейми был там, в помещении, принадлежавшем надсмотрщику.

Я шагнула сквозь проем — и сразу ощутила перемену. Здесь воздух был еще плотнее, еще горячее, чем под остальной частью платформы. Пол здесь был деревянный, а не земляной, но моих шагов не было слышно: слишком неподвижная и плотная атмосфера глушила звуки, заставляла задыхаться. А запах крови стал еще сильнее.

— Где ты? — спросила я снова, на этот раз совсем тихо.

— Здесь, — последовал ответ, прямо рядом со мной, — у кровати. Подойди, помоги мне; здесь девушка.

Джейми был в крошечной спальне; помещение не имело окон, да и фонаря или свечи тут тоже не было. Я ощупью отыскала Джейми, стоявшего на коленях на дощатом полу, рядом с узкой кроватью, — а на кровати кто-то лежал.

Это действительно была женщина, как и сказал Джейми; понять это было нетрудно, стоило лишь прикоснуться к ней. Но то же самое прикосновение дало мне знать, что эта женщина почти полностью обескровлена. Щека, по которой я провела пальцами, оказалась холодной и липкой. А все остальное было влажным и теплым — одежда женщины, постель, матрас…

И когда я опустилась на колени рядом с кроватью, я почувствовала, как влага впитывается в мою юбку.

Я поискала пульс на шее — и не нашла его. Единственным признаком еще не до конца ушедшей жизни было едва заметное движение груди, слабо вздохнувшей под моей рукой.

— Все в порядке, — услышала я собственный голос, ровный и спокойный, без малейших следов недавней паники, — хотя, по правде говоря, как раз теперь-то и следовало бы запаниковать. — Мы здесь, ты не одна. Что с тобой случилось, ты можешь сказать?

Пока я говорила это, мои руки словно сами собой скользили по голове, горлу, груди и животу, отводя промокшую насквозь одежду, отчаянно, вслепую пытаясь отыскать рану, чтобы остановить кровотечение. Ничего… ни фонтанирующей артерии, ни какого-либо разреза… И все это время я слышала слабое, но постоянное: кап-кап, кап-кап… как будто где-то рядом топали чьи-то крохотные лапки.