После этого он встал — удивительно легко, — и протянул трубку Джейми.

Джейми обошелся с трубкой точно так же, как индеец, — сделал одну или две длинные, церемониальные затяжки, — и затем поднял трубку и протянул мне.

Я взяла ее и осторожно поднесла к губам. Обжигающий дым тут же попал мне в глаза, наполнил нос, а мое горло судорожно сжалось от желания раскашляться. Я с трудом подавила этот рвущийся наружу кашель и поспешила вернуть трубку Джейми, чувствуя, как мое лицо краснеет от бешеного прилива крови по мере того, как попавший внутрь дым лениво пробирается в легкие, обжигая и покалывая, заставляя меня дергаться с головы до ног.

— Не надо было вдыхать его, Сасснек, — пробормотал Джейми. — Просто подержала бы во рту и выпустила через нос.

— Ну да… раньше не мог сказать, — выдавила я, уверенная, что вот-вот погибну от удушья.

Индейцы наблюдали за мной с искренним любопытством. Старший из них даже склонил голову набок и слегка нахмурился, словно пытаясь разгадать какую-то загадку. Он даже подошел поближе к костру и присел на корточки, чтобы рассмотреть меня как следует, и я уловила странный, дымный запах его кожи. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки и некоего подобия кожаного фартука, но при этом его грудь была почти вся закрыта огромным сложным ожерельем, в которое были вплетены морские ракушки, камешки и зубы каких-то крупных животных.

И вдруг, без предупреждения, он протянул руку и сжал мою грудь. В этом жесте не было ни малейшего признака сладострастия, но я подпрыгнула. Подпрыгнул и Джейми, и его рука мгновенно метнулась к кинжалу.

Индеец преспокойно уселся на пятки и махнул рукой, показывая, что тревожиться не из-за чего. Потом хлопнул ладонью по собственной груди и, жестом изобразив выпуклость, показал на меня. Он вовсе не желал никого обидеть; он просто хотел убедиться в том, что я действительно женщина. Он ткнул пальцем в Джейми, потом в меня, и приподнял одну бровь.

— Эй, ну да, она моя, — кивнул Джейми и опустил кинжал, но не положил его на землю, и продолжал хмуриться, глядя на индейца. — Лучше бы тебе вести себя прилично, понял?

Ничуть не интересуясь этой маленькой стычкой, один из молодых индейцев что-то сказал и нетерпеливо показал на медвежью тушу, лежавшую на прежнем месте. Старший, не обративший внимания на раздражение Джейми, повторил свой жест, повернулся к медведю и вытащил из-за пояса свой кривой нож.

— Эй… это тоже мое, то есть мое дело, — сердито сказал Джейми.

Индеец удивленно посмотрел на Джейми, вскочившего на ноги. А Джейми острием кинжала указал сперва на медведя, а потом — очень твердо и уверенно, — на себя.

Не дожидаясь ответа, Джейми подошел к туше и опустился рядом с ней на колени. Он перекрестился, что-то сказал по-гэльски и занес кинжал над тушей. Я не знала этих слов, но я уже видела, как Джейми проделывал подобное, когда ему довелось убить оленя во время нашего путешествия из Джорджии.

Это была особая «оленья молитва», которую он выучил в детстве, когда еще только учился охотиться в своих родных шотландских горах. Это очень старая молитва, объяснил он мне, настолько старая, что некоторые из ее слов давно уже исчезли из повседневного языка, и потому звучали незнакомыми и непонятными. Но ее нужно было обязательно читать над каждым убитым зверем или животным, если этот зверь был крупнее зайца, — читать до того, как перережешь ему горло или начнешь сдирать шкуру.

Потом он без малейших колебаний сделал глубокий разрез на груди медведя, не опасаясь, что хлынет кровь, — ведь сердце зверя давным-давно остановилось, — и вспорол шкуру между лапами, так что светлый пузырь внутренностей выполз сквозь узкую щель в черной лохматой шкуре, поблескивая в свете костра.

Для того, чтобы вот так разрезать и отвернуть тяжелую шкуру, не повредив при этом ткани, удерживающие в себе, как в мешке, кишечник и прочее, нужна была немалая сила, и нужен был немалый опыт.

Я, которой приходилось иметь дело с куда более мягкими и податливыми тканями человеческого тела, вполне оценила хирургическое искусство Джейми. Похоже, и индейцы тоже его оценили, потому что наблюдали за Джейми весьма внимательно, и выражение их лиц говорило об одобрении действий чужака.

Впрочем, не только искусство свежевания привлекло их внимание, — для них ведь это было делом обычным. Нет, их явно заинтересовала оленья молитва — я видела, как чуть заметно расширились глаза старшего индейца, когда Джейми опустился на колени возле медведя, и как он обменялся взглядом с сыновьями. Они, конечно, не могли понять слов, но по выражению их лиц нетрудно было догадаться, что им абсолютно ясен смысл действий Джейми, — и они были не только удивлены, но и чрезвычайно довольны.

Тоненькая струйка пота сползла по шее Джейми за ухом, — и в неярких отсветах костра она показалась мне красной. Свежевать крупного зверя — тяжелая работа, и потому Джейми сел на корточки и протянул кинжал рукояткой вперед одному из молодых индейцев.

— Валяй, продолжай, — сказал он, приглашающим жестом обводя полуободранную тушу медведя. — Надеюсь, ты не думаешь, что я намерен и съесть его в одиночку, а?

Индеец без колебаний принял кинжал и, встав на колени, продолжил работу. Двое других посмотрели на Джейми, и когда он кивнул, присоединились к первому.

Он позволил мне снова усадить его на бревно и осторожно, тайком от индейцев, очистить и перевязать его плечо, — а они тем временем быстро освежевали медведя и разрезали тушу на куски.

— Что это такое он проделал с виски? — тихонько спросила я. — Ты понял?

Джейми кивнул, рассеянно следя за кровавым действом у костра.

— Это заклинание. Ты ведь брызгаешь освященной водой на четыре стороны света, чтобы оградить себя от злых сил. Ну, полагаю, виски — весьма подходящая замена святой воды, при данных обстоятельствах.

Я снова посмотрела на индейцев, руки которых были по локоть в медвежьей крови; они спокойно переговаривались между собой. Один из них сооружал возле огня нечто вроде небольшой платформы, укладывая жердины на камни, выстроенные квадратом. Другой нарезал мясо кусками и нанизывал на очищенную от коры зеленую ветку, чтобы зажарить.

— От зла? Ты хочешь сказать, они боятся нас?

Джейми улыбнулся.

— Не думаю, чтобы ты была такой уж страшной, Сасснек. Нет, это от злых духов.

Я была так напугана появлением индейцев, что мне и в голову не могло прийти, что они в равной мере могут быть испуганы нашим присутствием в лесу. Но теперь, глядя на Джейми, я вдруг подумала, что если они и вправду занервничали, их вполне можно понять.

Поскольку я давным-давно привыкла к Джейми, я редко задумывалась о том, как он может выглядеть в глазах других людей. Но ведь даже сейчас, раненный и измученный, он казался грозным; грозными выглядели его прямая спина, широкие плечи, слегка раскосые глаза, ловившие отблески пламени и казавшиеся такими же прозрачно-голубыми, как сердце огня.

Сейчас он сидел спокойно, расслабленно, крупные руки свесились между ногами. Но это было спокойствие огромной кошки, чьи глаза всегда насторожены, несмотря на внешнюю безмятежность. Кроме роста и стремительности, в Джейми было еще и что-то неуловимо дикарское; в этом лесу он, пожалуй, чувствовал себя даже лучше, чем убитый им медведь.

Англичане всегда считали шотландских горцев варварами; но я прежде никогда не рассматривала возможность того, что и людям других наций может показаться то же самое. Однако тут-то мы встретились с самыми настоящими свирепыми дикарями, и они подошли к Джейми с осторожностью, держа оружие наготове. А Джейми, заранее напуганный рассказами о кровожадности краснокожих, увидел их обряд — так похожий на его собственные, — и сразу признал в них друзей-охотников; а значит, в его глазах они были вполне цивилизованными людьми.

И вот он принялся совершенно спокойно говорить с ними, объясняя при помощи свободных, широких жестов, как именно медведь напал на нас и как ему удалось убить зверя. Индейцы ходили за ним по поляне, внимательно осматривая места, где произошли узловые моменты схватки. Когда же Джейми поднял с земли растоптанные останки рыбины и изобразил, как я включилась в борьбу, они оглянулись на меня и искренне рассмеялись.

Я только таращила глаза на эту четверку.

— Эй, — окликнула я их наконец, — кушать подано!

Мы вместе принялись за жареную медвежатину, кукурузные лепешки и виски, то и дело поглядывая на медвежью голову, торжественно водруженную на платформу; мертвые глаза уже потускнели и распухли.

Чувствуя себя слегка одуревшей от всего, я прислонилась к стволу давным-давно упавшего дерева, вполуха слушая разговор мужчин. Не то чтобы я действительно понимала, о чем они говорят, нет. Но кое-что и мне было доступно. Один из молодых индейцев, помогая себе жестами и мимикой, рассказывал о Великих Охотниках Прошлого, по очереди изображая собой то самого охотника, то его жертву, и играя обе роли настолько хорошо, что я без труда угадывала, когда речь идет об олене, а когда о ягуаре.

Мы так далеко продвинулись в нашем знакомстве, что даже назвали друг другу свои имена. Мое прозвучало в устах индейцев как «Клах», что их почему-то очень развеселило. «Клах», — то и дело повторяли они, показывая на меня пальцами. «Клах-Клах-Клах!» И снова начинали оглушительно хохотать, подогревая свое веселье виски. Я могла бы соблазниться и ответить им в том же духе, вот только я не была уверена, что смогу хотя бы один раз выговорить «Накогнавето», а не то что три-четыре раза подряд.

Они были — по крайней мере, так сказал мне Джейми, — из племени тускара. С его даром мгновенно усваивать новые языки он уже принялся тыкать пальцем в разные предметы и повторять их индейские названия. Можно не сомневаться, что к рассвету он уже начнет обмениваться с ними неприличными анекдотами, сонно подумала я; впрочем, они и сейчас уже хохотали, как сумасшедшие.

— Эй, — окликнула я его, натягивая на себя край пледа. — Ты как, в порядке? Имей в виду, я не смогу ночью проснуться, чтобы оказать тебе медицинскую помощь. Ты не собираешься потерять сознание и свалиться головой в костер?

Джейми рассеянно погладил меня по голове.

— Я отлично себя чувствую, Сасснек, — сказал он. Подкрепив силы едой и виски, он, похоже, и думать забыл о схватке с медведем. Но вот как он будет себя чувствовать утром, это другой вопрос, подумала я.

Но я уже не могла тревожиться ни из-за этого, ни из-за чего-либо еще; моя голова отчаянно кружилась, поскольку кровь перенасытилась адреналином, табаком и виски, и я просто отползла в сторонку, чтобы взять свое одеяло. А потом, свернувшись в клубок рядом с Джейми, я начала медленно погружаться в сон, плавая в волнах священного дыма и спиртных паров, и глядя в тусклые, безжизненные глаза медведя.

— Догадываюсь, как ты себя сейчас чувствуешь, — пробормотала я — и заснула.

Глава 16

Первый закон термодинамики

Я проснулась внезапно, сразу после рассвета, почувствовав жгучую боль в макушке. Я несколько раз моргнула и подняла руку, чтобы выяснить, в чем дело. Мое движение спугнуло большую серую сойку, которая пыталась выдернуть у меня пучок волос, и она стремительно взлетела на ближайшую сосну, истерически вопя.

— Пожалуй, ты права, подруга, — пробормотала я, потирая голову, но не в силах при этом удержаться от улыбки. Мне много раз говорили, что мои волосы по утрам выглядят, как воронье гнездо; ну, наверное, в этих словах и вправду что-то было. Индейцы исчезли. К счастью, медвежья голова исчезла вместе с ними. Я осторожно ощупала собственную голову, но кроме тоненькой прядки, выдранной крылатой хулиганкой, ничего интересного не обнаружила. Вроде бы мой череп был цел. Так что если я вчера и чувствовала себя полностью разбитой, то это скорее было следствием совместного воздействия виски, табака и адреналина.

Моя расческа лежала в небольшой сумке из оленьей коже, в которой я держала свои личные вещи и кое-какие самые необходимые медикаменты, которые, как я полагала, могут понадобиться в пути. Я осторожно села, не желая разбудить Джейми. Он лежал поодаль от меня, на спине, скрестив на груди руки, безмятежный, как мумия фараона в своем саркофаге. Впрочем, Джейми выглядел куда колоритнее, нежели какой-нибудь фараон. На него падала тень дерева, и пятнышки солнечного света, пробивавшегося сквозь листву, подкрадывались к Джейми, подобравшись уже к концам его волос. И в чистом, холодном утреннем свете он был похож на Адама, только что вышедшего из рук Творца.

Вот только он был куда сильнее помят, чем Адам; при ближайшем рассмотрении его можно было скорее подумать, что это моментальный снимок, сделанный сразу после того, как бедолагу выбросили из Эдема на землю. В нем не было того хрупкого совершенства, каким следует обладать только что вылепленному из глины существу; не было и той свежей красоты, что может быть присуща юному любимцу самого Бога. Нет, передо мной лежал мужчина, полностью сформировавшийся, могучий; каждая черта его лица, каждый изгиб его тела говорили о немалой мощи и о недавней борьбе, о способности взять мир за глотку и подчинить его себе.