Каменный мост, соединявший берега, пребывал пока что в единственном числе, но сама река выглядела прежней… то есть такой же, как в двадцатом веке. И точно такие же чайки сидели на камнях, обмениваясь крикливыми замечаниями и время от времени взлетая, чтобы схватить рыбешку, неосторожно поднявшуюся к самой поверхности воды.

— Удачи тебе, птичка, — сказал Роджер, шагая по мосту к городу и поглядывая на жирную чайку, сидевшую на перилах.

Он видел тут и там величественные особняки, уютно устроившиеся на зеленых полянах, и надменных леди, сидевших, раскинув пышные юбки, и не обращавших ни малейшего внимания на суетившуюся возле них прислугу. В отдалений он увидел огромное здание — то был особняк Монтжераль, выглядевший в точности таким, каким привык его видеть Роджер, — только не было пока что гигантских буков, окруживших особняк в будущем, — они даже не были еще посажены. На их месте росли веретенообразные итальянские кипарисы, уныло склонявшиеся над садовой стеной и казавшиеся полными тоски по своей солнечной родине.

При всей его красоте и элегантности особняк Монтжераль пользовался славой дома, построенного по древнейшему из древних правил — под его фундаментом будто бы лежали кости человека, принесенного в жертву. Судя по историческим документам, некоего работника заманили в строящийся подвал, столкнули в яму, вырытую в полу, и завалили огромным камнем, — но не просто завалили, а сбросили этот камень с только что возведенной стены, разбив несчастному голову в соответствии с обрядом. И, как утверждала история здешних мест, человек так и остался лежать под фундаментом, и его кровь умиротворила голодных духов земли, которые приняли жертву и позволили возвести величественное строение, которому не страшны были ни годы, ни природные катаклизмы.

Сейчас этому особняку было лет двадцать или тридцать, не больше, прикинул Роджер. Наверное, в городе можно было без особого труда отыскать людей, принимавших участие в его строительстве, — тех, кто точно знал, что там произошло в подвале, и с кем, и почему.

Но Роджеру предстояло заняться совсем другим делом; придется особняку Монтжераль и его призракам остаться при своих секретах. С легким вздохом сожаления Роджер оставил величественное здание позади, повернув свой ученый нос к дороге, ведшей в доки в нижнем течении реки.

С чувством, которое нельзя было назвать иначе, как де-жа-вю, Роджер толчком открыл дверь таверны. Вымощенная плоскими камнями площадка перед входом и деревянные косяки были точно такими же, как неделю назад — и через двести лет после этого дня, — и знакомый запах дрожжей и хмеля ударил в нос Роджеру, ободряющий и утешающий. Имя владельца пивной изменилось, но запахи остались прежними.

Роджер сделал большой глоток из деревянной кружки — и едва не задохнулся.

— Все в порядке, парень? — спросил трактирщик. Он остановился, держа в руках корзину с песком и всматриваясь в Роджера.

— Отлично, — хрипло ответил Роджер. — Все просто отлично.

Трактирщик кивнул и вернулся к своему занятию, но время от времени оглядывал на Роджера, опасаясь, похоже, что гость может испачкать только что подметенный и посыпанный свежим песком пол.

Роджер еще несколько раз кашлянул, потом снова поднес к губам кружку, но на этот раз был куда более осторожен. Вкус был хорошим, даже очень хорошим, если говорить честно. Вот только содержание алкоголя оказалось совершенно другим; этот напиток был во много раз крепче любого сорта пива, какой только приходилось пробовать Роджеру в современном ему мире.

Клэр говорила ему, что алкоголизм в эту эпоху был явлением совершенно обычным, и теперь Роджер без труда понял, почему. Впрочем, если пьянство окажется самой серьезной проблемой из тех, с которыми ему придется столкнуться, он уж как-нибудь с этим справится.

Он спокойно сидел у очага и неторопливо пил, смакуя темное, горькое пиво, — и при этом смотрел и слушал.

Это была припортовая таверна, и посетителей в ней хватало. Стоявшая вблизи от причалов Мори-Ферта пивная служила приютом для морских капитанов и торговцев, а также для моряков с кораблей, стоявших в гавани, и для портовых грузчиков, и для рабочих с товарных складов. Множество сделок самого разного рода заключалось за маленькими столиками, покрытыми пятнами от пролитого пива.

Краем уха Роджер слышал, как двое мужчин заключили договор о погрузке на корабль трехсот рулонов дешевой шерстяной ткани из Абердина, предназначенных для колоний, причем обратным рейсом тот же корабль должен был доставить из Каролины груз риса и индиго. На другие корабли грузились сотни голов малорослого рогатого скота, мотки медной проволоки весом по шестьсот фунтов, бочки с серой, черной патокой, вином… То и дело назывались цифры, обозначавшие стоимость товаров или доставки, даты отбытия… голоса плыли сквозь пивные пары, наполнявшие таверну, и сквозь густые сизые облака табачного дыма, кружившие под низко нависшими потолочными балками. .

Но речь здесь шла не только о товарах. В одном из углов сидел некий капитан в отлично сшитом длиннополом сюртуке; дорогая черная треуголка лежала на столе возле его локтя. Капитан внимательно следил за сидевшим рядом с ним писарем, склонившимся над большой амбарной книгой; перед ним на столе стоял ящичек с деньгами. Но капитан лично разговаривал с людьми, непрерывно подходившими к его столу, — это были люди, желавшие уехать в колонии в одиночку или с семьями.

Роджер тайком наблюдал за процедурой. Этот корабль отправлялся в Вирджинию, и, послушав разговоры некоторое время, Роджер пришел к выводу, что стоимость проезда для взрослого мужчины — для джентльмена, точнее говоря, — составляет десять фунтов и восемь шиллингов. Те, кто готов был ехать третьим классом, сбившись на нижней палубе в кучу, как скот, могли попасть на борт корабля, заплатив по четыре фунта и два шиллинга с головы. При этом они должны были иметь при себе запас продуктов на все время шестинедельного плавания. Водой, насколько понял Роджер, пассажиров все же обеспечивали.

Тем, кто очень хотел уехать, но совсем не имел денег, предлагались другие варианты оплаты.

— Рабочий контракт на вас самого, вашу жену и двух старших сыновей? — Капитан склонил голову набок, оценивающе глядя на семейство, стоявшее перед ним. Маленькая жилистая женщина, которой, пожалуй, было слегка за тридцать, но которая выглядела намного старше своих лет, стояла рядом со своим мужем. Тяжелый труд и нищета сильно сказались на ее внешности. Она смотрела в пол, крепко держа за руки двух маленьких девочек. Одна из ее дочек держала на руках младшего братишку, малыша лет трех или четырех. Старшие сыновья стояли по другую руку от отца, стараясь выглядеть как можно более взрослыми. Роджер подумал, что одному из них, похоже, не больше двенадцати, а другому скорее всего десять, и они оба были хилыми, тщедушными из-за постоянного недоедания.

— Вы сами и мальчики — да, согласен, — сказал капитан. Потом, нахмурившись, посмотрел на женщину, так и не поднявшую головы. — Но никто не купит женщину с таким количеством детей… одного она сможет оставить, пожалуй, но и только. Так что вам придется продать и девочек тоже.

Мужчина окинул взглядом свою семью. Его жена упорно смотрела в пол и стояла совершенно неподвижно. Но одна из девочек вертелась, жалобно хныча и пытаясь вырвать у матери свою руку, — видимо, та слишком сильно сжимала детские пальцы.

Мужчина решился.

— Хорошо, — сказал он, понизив голос. — А можно… можно их оставить вместе?

Капитан потер рукой подбородок и безразлично кивнул.

— Да, это сделать нетрудно.

Роджер не стал ждать, пока стороны обсудят окончательные условия сделки. Он резко встал и вышел из таверны; темное пиво потеряло для него всякий вкус.

Он постоял на улице перед дверью пивной, перебирая монеты в своем кармане. Там лежало все, что ему удалось собрать, — все подходящие к эпохе деньги. Роджер, впрочем, думал, что этой суммы ему будет достаточно; он был человеком крепким и уверенным в своих силах. Но сцена, свидетелем которой он стал в таверне, потрясла его.

Роджер рос в атмосфере, пропитанной историей Шотландии. Он достаточно хорошо знал о тех обстоятельствах, которые вынуждали целые семьи впадать в отчаяние и соглашаться на разлуку и почти полную рабскую зависимость ради того, чтобы просто выжить.

Он знал все о продаже лэрдами своих земель, из-за чего мелкие арендаторы оказывались вместе с семьями изгнанными с участков, худо-бедно кормивших их многие сотни лет; знал о чудовищных условиях жизни и отчаянной нижете в шотландских городах, знал о невыносимости жизни в Шотландии в эту эпоху. Но все долгие годы упорного изучения исторических фактов не сумели подготовить его к тому, что он увидел в лице той женщины, упорно смотревшей в посыпанный свежим песком пол таверны, женщины, крепко сжимавшей руки своих дочерей…

Девять фунтов и восемь шиллингов. Или четыре фунта и два шиллинга. Плюс к этому — стоимость продуктов на дорогу. У Роджера в кармане имелось ровно четырнадцать шиллингов и три пенса, да еще горсть мелких медных монеток и пара фартингов.

Роджер медленно пошел вдоль но длинной набережной, глядя на множество кораблей, стоявших на якорях у длинных причалов. В основном тут были небольшие рыболовные кечи с двумя мачтами, и еще — маленькие вельботы и бриги, которые в основном плавали по заливу Мори-Ферт или через Ла-Манш, перевозя грузы и пассажиров во Францию. Лишь три больших корабля стояли сейчас в Ферте, достаточно больших, чтобы справиться с ветрами и бурями Атлантики и добраться до колоний.

Конечно, Роджер мог отправиться во Францию и сесть на корабль там. Или сушей добраться до Эдинбурга — тамошний порт был куда больше, чем порт Инвернесса. Но к тому времени уже может наступить сезон штормов. Брианна и так опередила его на шесть недель; он не может попусту тратить время, когда ему нужно найти девушку… бог знает, что может в здешних краях и временах случиться с одинокой женщиной.

Четыре фунта и два шиллинга. Что ж, он ведь может работать. Не имея ни жены, ни детей, которые нуждались бы в его поддержке, он может основательно экономить, не позволяя себе ничего лишнего. Однако Роджер прекрасно знал, что в это время среднее жалованье клерка составляло двенадцать фунтов в год, и понимал, что ему скорее предложат чистить конюшни, чем сидеть за канцелярским столом… а это значило, что вряд ли ему удастся долго удержать при себе те деньги, что необходимы на проезд до колоний.

— Ладно, сначала — дело, — пробормотал он. — Сначала убедись, что она действительно уехала, а уж потом будешь разбираться с остальным.

Держа руку в кармане, он повернул в узенький проход между двумя пакгаузами. Воодушевление, владевшее им утром, почти полностью испарилось, и Роджер прекрасно понимал, почему это произошло.

Но он немного взбодрился, когда увидел, что его догадка оказалась правильной: он увидел контору портового инспектора именно там, где, как он знал, ей и следовало быть, — в том же самом приземистом каменном здании, где она благополучно пребывала и двести лет спустя. Роджер сухо улыбнулся; да, шотландцы вовсе не склонны менять что-либо ради простого факта перемены.

В конторе было людно и шумно, а за потрепанной деревянной стойкой суетились четыре клерка, записывая и ставя печати, перетаскивая с места на место здоровенные пачки разных бумаг, принимая деньги и тут же унося их во внутреннее помещение, откуда они появлялись через секунду с расписками в получении, уложенными стопками на лакированные жестяные подносы.

По эту сторону стойки толклись охваченные нетерпением люди, и каждый криком и жестами старался убедить служащих, что именно его дело и есть самое важное и настоятельное, куда важнее, чем у всех остальных, кем бы они ни были. Но когда наконец Роджеру удалось привлечь внимание одного из клерков, то оказалось, что никто ничего не имеет против того, чтобы Роджер просмотрел журнал регистрации пассажиров, отплывших из Инвернесса за последние месяцы.

— Эй, погоди, — окликнул Роджер молодого человека, водрузившего на стойку огромную амбарную книгу, переплетенную в кожу, и подтолкнувшего ее к Роджеру.

— А? — Клерк раскраснелся от спешки, на его носу красовалось чернильное пятно, но он вежливо приостановился, глядя на Роджера.

— Сколько вам тут платят за эту работу? — спросил Роджер. Светлые брови клерка взлетели вверх, но он был слишком занят, чтобы задавать лишние вопросы или обижаться на заданные.

— Шесть шиллингов в неделю, — коротко ответил он и мгновенно исчез, услышав донесшийся из внутреннего помещения раздраженный оклик: «Мунро!»

— Мм… — Роджер взял регистрационную книгу и протолкался сквозь толпу в обратном направлении. В стороне от основного потока посетителей, у окна, стоял маленький столик, и Роджер положил на него книгу.

Видя, в каких условиях работают портовые клерки, Роджер был весьма удивлен тем, что журнал регистрации был заполнен аккуратно, и почерк вносившего записи человека оказался вполне читаемым. Роджер давным-давно освоился с архаичной орфографией и эксцентричной пунктуацией, вот только он привык видеть подобные записи выцветшими от времени, на пожелтевшей хрупкой бумаге, готовой вот-вот рассыпаться у него в руках. А потому его душу истинного историка охватил трепет, когда он открыл лежавшую перед ним книгу и взглянул на ее страницы, новенькие, белые… но ему было почему-то страшно и не хотелось начинать чтение.