Младенец спал; Роджер увидел лишь его щечку, все еще покрытую красными нарывами. Нарывы выглядели просто ужасно… Мораг поймала полный сомнения взгляд Роджера, но промолчала, лишь взяла его руку и прижала к нежной шейке ребенка.

Крохотный пульс под пальцем Роджера бился ровно и уверенно, мягкая кожа была теплой и влажной, но никаких признаков высокой температуры Роджер не ощутил. Успокоенный, он улыбнулся женщине, и она ответила ему почти радостным взглядом.

Месяц, проведенный в толчее третьего класса, заставил Мораг сильно похудеть и перепачкаться; а последние два дня наложили на ее лицо несмываемую печать страха. Прямые волосы, свалявшиеся в колтуны, засаленные, завшивевшие, свисали беспорядочно, ничем не связанные. Под глазами женщины залегли темные круги, и пахло от нее мочой и детским калом, скисшим молоком и прогоркшим потом. Крепко сжатые губы были такими же бледными, как щеки. Роджер, желая ободрить женщину, погладил ее по плечу.

Поднимаясь по трапу, с верхней ступени Роджер оглянулся. Мораг все так же стояла внизу, глядя ему вслед.

На палубе было тихо, лишь из тумана доносились приглушенные голоса боцмана и рулевого, что-то обсуждавших. Роджер вернул крышку люка на место, и лишь после этого его сердце чуть угомонилось. Но рука все еще чувствовала тощее плечо Мораг. Еще два дня. Может быть, три. Похоже, все и вправду обойдется. Роджер, по крайней мере, окончательно убедился, что женщина была права: оспы у ее ребенка не было.

Едва ли кому-то могло понадобиться спуститься в грузовой трюм за это время — бочки со свежей водой подняли наверх только накануне днем. А Роджер как-нибудь ухитрится еще раз доставить ей еду… вот только сумеет ли она продержаться без сна так долю… Резкий удар корабельного колокола пронесся сквозь туман, напоминая о времени, которое, казалось, более не существовало, о том, что оно продолжает течь, несмотря на то, сменяет ли свет тьму.

Этот звук донесся до Роджера, когда он шел на корму; внезапное громкое «хушш-ш» в тумане за поручнями, совсем рядом… А в следующее мгновение палуба под его ногами задрожала, как будто кто-то невидимый и огромный топнул по ней…

— Кит! — закричал кто-то сверху, с марса. Роджер смутно видел сквозь туман двух матросов рядом с грот-мачтой. Услышав крик вахтенного, они застыли на месте, и Роджер понял, что они тоже прислушиваются, как и он сам.

Где-то рядом снова послышалось «хушш-ш», и еще раз — немного дальше, в стороне. Команда «Глорианы» замерла в безмолвии, каждый из мужчин как бы подсчитывал в уме громкие выдохи, раздававшиеся в тумане, составляя невидимую карту движения корабля через плывущую мимо него стаю молчаливых гор мощной плоти, испускающей фонтаны…

Насколько они велики, пытался угадать Роджер, достаточно ли они большие, чтобы повредить корабль? Он напряженно, до боли в глазах всматривался в клубы тумана, тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь.

Что-то снова мягко ударило в борт корабля, достаточно сильно, чтобы поручень под пальцами Роджера завибрировал, а потом что-то зашуршало по обшивке, царапая доски, заставляя их потрескивать… Снизу, из пассажирского трюма, раздались крики страха; для сидевших в темноте людей все это было куда более пугающим, ведь китовый бок терся о корабль прямо возле них… лишь слой досок отделял пассажиров третьего класса от массы воды, готовой хлынуть в трюм, случись киту поднажать чуть сильнее… Трехдюймовые дубовые доски — и все; вряд ли они в этот момент казались людям надежнее простого листа папиросной бумаги, и, пожалуй, трюмным пассажирам думалось, что они ничем не защищены от громадных существ, плывущих рядом, громко дышащих в тумане…

— Вот привязались! — донесся из тумана за спиной Роджера мягкий ирландский голос. Роджер от неожиданности подпрыгнул, и тут же услышал хихиканье капитана Боннета, возникшего рядом с ним у поручня. Капитан зажал между зубами сигару, и тлевший на ее конце огонек слегка осветил его лицо красным рассеянным светом. Шуршащий звук повторился, вибрация поручня — тоже.

— Они чешутся о борт, чтобы избавиться от паразитов, — небрежным тоном произнес Боннет. — Мы для них что-то вроде плавучего камня. — Он с силой затянулся дымом, и огонек стал ярче, а душистый сигарный дым достиг носа Роджера, потом Боннет швырнул тлеющий окурок за борт. Тот исчез в тумане, как падающая звезда.

Роджер перевел дыхание почти с таким же шумом, как невидимые киты. Давно ли капитан бродит тут по палубе? Мог ли он видеть, как Роджер выбирается из грузового люка?

— Но они не повредят корабль? — спросил Роджер, стараясь, чтобы его голос звучал так же небрежно, как голос Боннета.

Капитан принялся искать в кармане новую сигару и довольно долго молчал, сосредоточившись на этом занятии. Лицо его превратилось в смутную тень.

— Кто знает? — сказал он наконец. — Нас может пустить ко дну любая из этих тварей, приди ей такое в голову… ну, например, примет нас за врага Мне довелось как-то видеть корабль… точнее, то, что от него осталось, — столкнувшийся со взбесившимся китом. Три фута палубы и немного рангоутов. Все остальное потонуло вместе с командой и пассажирами, две сотни душ.

Боннет не спеша раскурил сигару.

— Похоже, вас не слишком тревожит такая возможность.

Капитан глубоко затянулся дымом и с силой выдохнул его, и звук его дыхания прозвучал как слабое эхо дыхания китов. Потом Боннет сплюнул сквозь зубы, и лишь после этого заговорил.

— Ну, прямо сейчас тратить силы на волнение просто бессмысленно, совершенно бессмысленно. То, что выше наших сил, куда умнее оставить на волю богов… и молиться о том, чтобы Дану занималась своими делами и не обращала внимания на нас. — Шляпа капитана развернулась, Боннет, очевидно, из-под полей посмотрел на Роджера, хотя тот и не мог видеть этого. — Вы знаете, кто такая Дану, а, Маккензи?

— Дану? — глупо повторил Роджер, а потом вдруг что-то мелькнуло в его уме, некое смутное детское воспоминание… ну да, миссис Грэхэм заставляла его заучивать… — Явись мне, Дану, даруй мне удачу. Даруй мне храбрость, даруй мне здоровье… и любовь навеки.

Капитан удивленно хмыкнул, и кончик его сигары ярко вспыхнул.

— Ну надо же! А ведь вы даже не ирландец! Но не сомневайтесь, Маккензи, я сразу понял, что вы — человек образованный.

— Ну, я просто знаю, кто такая Дану — Дарующая Удачу, — сказал Роджер, невольно надеясь, что эта кельтская богиня — хорошая морячка, и что она на его стороне. Он сделал шаг назад, намереваясь уйти, но рука капитана мгновенно схватила его запястье и крепко сжала.

— Образованный человек, — мягко и в то же время как-то беспечно повторил Боннет, — но не слишком мудрый. А вы вообще-то верующий или нет, Маккензи?

Роджер напрягся, но, чувствуя силу хватки капитана Боннета, не сделал попытки высвободить руку. Однако кровь стремительно помчалась по его венам — тело прежде разума осознало, что грядет схватка.

— Я сказал, что умные люди не рассуждают о том, что выше их сил и понимания… но на этом корабле, Маккензи, абсолютно всё в моей власти. — Железные пальцы капитана еще крепче сжались на запястье Роджера. — Всё и все.

Роджер резко вывернул руку из захвата Боннета. Но с места не сдвинулся, понимая, что нет смысла бежать от разговора, и что помощи от кого-либо тоже ждать не приходится. Корабль словно завис вне времени и пространства, и мира вокруг него просто не существовало, а на самом корабле… да, безусловно, Боннет был прав — тут все было в его власти. И если Роджер сейчас умрет, это ничуть не поможет Мораг… но ведь он уже сделал свой выбор.

— Почему? — спросил Боннет, и в его голосе прозвучало лишь легкое любопытство, и ничего больше. — Эта женщина не такая уж красавица, на мой взгляд. А вы — человек образованный; неужели вы готовы подвергнуть риску мой корабль, мою прибыль, моих людей… ради чего? Просто ради теплого тела?

— Нет никакого риска. — Роджер произнес это хрипло, с трудом, потому что у него сжалось горло. И мысленно он повторял, невольно стискивая кулаки: «Явись мне, Дану… Явись мне и дай мне шанс, и поддержи меня…» — У этого ребенка не оспа… просто совершенно безопасная сыпь.

— Уж вы меня простите, Маккензи, что я осмеливаюсь противопоставлять вашему мнению свое невежество, но на этом корабле я капитан, — голос капитана все еще звучал мягко, но в нем уже отчетливо слышалась ядовитая угроза.

— Но помилуйте, это ведь просто ребенок!

— Вот именно… и потому он ничего не стоит.

— Возможно, для вас и не стоит.

Последовало недолгое молчание, нарушаемое лишь отдаленными вздохами китов, доносившимися из белой пустоты.

— А что представляет ценность для вас? — в вопросе прозвучала неумолимая злоба. — И почему?

«Просто ради теплого тела…» Да, именно поэтому. Просто из гуманности, из-за воспоминаний о нежности, ради чувства жизни, упорствующей перед лицом смерти…

— Это жалость, — сказал Роджер. — Она бедная женщина; ей некому помочь.

Роскошный аромат дорогого табака донесся до него — опьяняющий, чарующий… Роджер вдохнул его, черпая в чудесном запахе силу.

Боннет шевельнулся, и Роджер тоже шевельнулся, готовясь к нападению. Но удара не последовало; тень капитана сунула руку в карман, а потом эта призрачная рука протянулась к Роджеру, и в рассеянном свете ближайшего фонаря Роджер заметил, как что-то блеснуло в ладони Боннета… монеты и нечто похожее на рубин, и, возможно, еще какие-то драгоценные камни… Потом капитан выбрал из всего этого серебряный шиллинг, а остальное снова опустил в карман.

— Ах, жалость! — сказал он. — А вот скажите-ка мне, Маккензи, вы человек азартный?

Он показал Роджеру шиллинг, зажатый в двух пальцах, а потом выронил монетку. Роджер чисто рефлекторно поймал ее.

— Сыграем на младенца, а? — предложил Боннет, и в его голосе снова зазвучала беспечная небрежность. — Джентльменское соглашение, назовем это так. Орел — жизнь, решка — смерть.

Монета лежала в ладони Роджера, теплая и увесистая, и казалась чем-то чужеродным этому миру всепроникающей стужи. Рука Роджера вспотела, но ум оставался холодным и ясным, сосредоточенным на поиске наилучшего решения.

Орел — жизнь, решка — смерть… Роджер мысленно повторил эту фразу, спокойно, не обращая внимания на ледяную волну, поднимавшуюся в глубине его сердца. Он прикинул, далеко ли от него находятся горло и промежность капитана… схватить, ударить… поручень не больше чем в футе от них, а за ним — клубящаяся пустота, в которой скрываются киты…

Роджер не испытывал ни малейшего страха. Он наблюдал за вращением монеты в воздухе так, словно ее подбросила не его собственная, а чья-то чужая рука… потом шиллинг со звоном упал на палубу. Мускулы Роджера медленно напряглись…

— Похоже, Дану нынче ночью на вашей стороне, Маккензи, — мягкий ирландский голос Боннета донесся до Роджера словно из неимоверной дали, когда капитан наклонился и поднял монетку.

Роджер едва лишь начал осознавать, что произошло, когда капитан резко схватил его за плечо, вернув с небес на палубу.

— Давайте-ка немножко пройдемся и поболтаем, Маккензи.

Что-то случилось с коленями Роджера; он как будто шел по болоту, и каждый шаг давался ему с трудом, — но все же он сумел держаться достаточно прямо, идя рядом с тенью капитана Вокруг было тихо, не слышалось ни единого человеческого голоса, а палуба, казалось, вытянулась на целую милю вдаль; но море вокруг продолжало жить, дышать…Роджер чувствовал, как его собственные легкие вздымаются и опадают в такт качаниям корабля, но при этом тело как бы оторвалось от материального мира, да к тому же его отдельные части утратили связь между собой… Под ногами Роджера могла быть палуба, или вода, или просто воздух… он все равно не заметил бы разницы.

Роджеру понадобилось довольно много времени, чтобы сосредоточиться наконец на том, что говорил Боннет, — и тогда он со смутным удивлением понял, что капитан рассказывает ему историю собственной жизни — рассказывает тихо, спокойно, просто перечисляя факты.

В детстве он жил в Слиго, и очень рано осиротел, однако быстро научился сам о себе заботиться и добывать пропитание, — так говорил капитан; для начала он нанялся юнгой на торговый корабль. Но однажды зимой, когда большинство судов стояли в гавани, он нашел себе работу на берегу, в Инвернессе, нанявшись копать яму под фундамент огромного дома, который строился неподалеку от города.

— Мне было всего семнадцать, — пояснил Боннет. — Я был самым молодым среди рабочих. И я совсем не понимаю, почему они так ненавидели меня. Может, им не нравились мой манеры, я вообще-то был довольно грубым парнем… а может, они завидовали моему росту и силе; там в основном собрались неудачники, дохлятики. А может, им не нравилось то, что мне всегда улыбались девушки. А может, я просто был чужаком для них. Ну, как бы то ни было, я хорошо понимал, что меня не слишком любят… вот только я не догадывался, насколько сильно они меня не любят, до того самого дня, когда котлован был выкопан и можно было начинать закладывать фундамент.