Джейми очень медленно наклонил голову и коснулся лбом моего лба.

— Посмотри на меня, Клэр, — едва слышно произнес он. Я с трудом разлепила веки. Его глаза были не больше чем в дюйме от моих; я видела крошечные золотистые блестки вокруг его зрачков, и черное кольцо, окружавшее их… Мои пальцы, зажатые в его руке, вновь повлажнели от крови.

— Пожалуйста… — прошептал он — и тут же вышел из дома.

Я сползла по стене на пол, лишившись остатков сил, и порез на моем пальце пульсировал в такт биению моего сердца.

Я была настолько потрясена ссорой с Джейми, что не в состоянии была заняться хоть каким-нибудь делом. В конце концов я набросила плащ и вышла наружу, чтобы прогуляться вверх по склону, к гребню нашей горы. Но я не пошла по той тропинке, что вела через поселок Фрезер Ридж мимо хижины Фергуса, а потом к дороге. Я не хотела ни с кем встречаться.

День стоял холодный и облачный, то и дело начинал моросить мелкий дождик, без труда проникавший сквозь уже лишившиеся листвы ветви деревьев. Воздух был насыщен плотным туманом; я подумала, что стоит только температуре упасть еще на несколько градусов, и выпадет снег. Если не сегодня или завтра, то на следующей неделе. И самое большее через месяц Фрезер Ридж будет отрезан от долин.

Должна ли я отправить Брианну в Кросскрик? Решит она рожать этого ребенка или нет, возможно, там она будет в большей безопасности?

Я брела по пышному ковру влажной желтой листвы. Нет. Я просто по привычке думала, что цивилизованный центр имеет некоторые преимущества перед глушью, но в данном случае это было не так. В Кросскрике Брианне никто не смог бы по-настоящему помочь в случае каких-либо осложнений в момент родов, скорее наоборот, ей может грозить серьезная опасность вследствие недостаточности знаний у врачей восемнадцатого века.

Нет, к какому бы решению ни пришла моя дочь, ей будет лучше здесь, рядом со мной. Я обхватила себя руками под плащом и начала сжимать и разжимать пальцы, стараясь усилить прилив крови к ним, стараясь ощутить уверенность в их ловкости и силе…

Пожалуйста, так сказал Джейми. Пожалуйста что? Пожалуйста, не спрашивай ее, пожалуйста, не делай этого, если она попросит? Но я должна была спросить. Да, я давала клятву Гиппократа. Но… но Гиппократ не был ни хирургом, ни женщиной… и он не был матерью. А я, как я и сказала Джейми, в душе поклялась кое-чем куда более древним, нежели Гиппократ либо целитель Аполлон… и эта клятва жила в моем сердце.

Мне ни разу не приходилось делать аборт, хотя я и имела некоторой опыт в том смысле, что мне приходилось справляться с последствиями выкидышей. Изредка случалось, что пациенты просили меня сделать эту несложную в общем-то операцию, но я всегда отправляла их к своим коллегам. Я вовсе не была принципиальной противницей абортов, поскольку видела слишком много женщин, уничтоженных физически или духовно несвоевременно родившимся ребенком. И даже если аборт был лишением жизни (а он и есть лишение жизни), я все же не считала его убийством, а всего лишь чем-то вроде исполнения приговора, вынесенного стечением обстоятельств.

И в то же время я не могла заставить себя сделать кому-то аборт собственными руками. То самое особое чувство хирурга, благодаря которому я не просто чувствовала, но и понимала живую плоть, лежавшую на операционном столе, заставляло меня ощущать крохотный комочек в матке как живое существо. Я могла положить ладони на живот беременной женщины и уловить биение сердца младенца… даже не младенца еще, а всего лишь зародыша. Я могла мысленным взглядом проследить изгибы еще не сформировавшихся конечностей, округлость будущей головки… и даже змеиные извивы пуповины, наполненной бегущей кровью… кровью матери, питающей будущее дитя.

Я не могла заставить себя уничтожить все это. До этого времени не могла; но теперь это от этого зависело, останется ли в живых моя собственная плоть и кровь.

Но как? Тут ведь необходимо было хирургическое вмешательство. Доктор Роулингс явно никогда не делал подобных операций; в его наборе не было «ложки» для выскабливания матки, не было и расширителей… Но все же я могла бы справиться. Можно взять иглы для шитья — они из слоновой кости, а острые концы, естественно, придется закруглить… вот этот скальпель, если его изогнуть должным образом и обработать песком острие… тогда оно станет пригодным для выскабливания.

Когда? Немедленно. Срок у Брианны приближался к трем месяцам; если вообще делать все это, то как можно скорее. К тому же я просто не могла находиться в одной комнате с Джейми, пока вопрос не решен окончательно, — быть рядом с ним, чувствуя его гнев, направленный на меня…

Брианна пошла проводить Лиззи к Фергусам. Лиззи собиралась остаться там и помочь Марселе, на которой висело слишком много хлопот: и винокурня, и маленький Герман, и те полевые работы, с которыми сам Фергус не мог справиться одной рукой. Это была слишком тяжкая ноша для восемнадцатилетней девушка, но она как-то справлялась, с удивительным терпением и изяществом. Лиззи могла по крайней мере сделать какие-то домашние дела и присмотреть за маленьким дьяволенком час-другой, чтобы его мать смогла хоть немножко передохнуть.

Брианна должна была вернуться перед ужином. Ян отправился на охоту, прихватив с собой Ролло. Джейми… хотя он ничего мне не сказал, я знала, что он не вернется домой довольно долго.

Но уместно ли будет задавать Брианне этот вопрос сразу по ее возвращении? Когда перед ее глазами будет еще стоять смешная рожица Германа? Хотя, тут же сухо подумала я, по здравом размышлении наблюдение за двухлетним мальчишкой как раз и может дать хороший урок, наглядно продемонстрировав все опасности материнства.

Слегка ободренная этим слабым призраком юмора, я повернула назад, поплотнее закутавшись в плащ, чтобы уберечься от нараставшего ветра. Спустившись к дому, я уже издали увидела стоявшую в загоне лошадь Брианны; дочь уже вернулась. Я внутренне сжалась и зашагала к дому, чтобы поставить Брианну перед выбором.

— Я думала об этом, — сказала она с глубоким вздохом. — Сразу начала думать, как только все поняла. И гадала, можешь ли ты это сделать… ну, вообще что-то сделать в этих условиях.

— Это было бы не просто. Это может быть опасно… и может нанести тебе непоправимый вред. У меня никаких обезболивающих нет, даже настойки опия, только виски. Но — да, я могу это сделать… если ты того захочешь. — Я заставила себя сидеть спокойно; зато Брианна медленно шагала взад-вперед перед очагом, в раздумье сложив руки за спиной.

— Тут поневоле придется применять хирургию, — снова заговорила я, не в силах молчать. — У меня нет нужных трав… да и в любом случае, они недостаточно надежны. По крайней мере скальпель действует… наверняка. — И я выложила этот предмет на стол; Брианне не стоило питать особых иллюзий относительно моего предложения. Она кивнула в ответ на мои слова, но продолжала бродить по комнате. Ей, как и Джейми, всегда лучше думалось на ходу.

По моей спине сползла струйка пота, я вздрогнула. Огонь горел жарко, но мои пальцы были холодными, как лед. Господи милостивый, если она того захочет, в самом ли деле я смогу это сделать? Руки у меня задрожали от напряжения, от ожидания…

Брианна наконец повернулась и посмотрела на меня, и ее взгляд из-под густых рыжих бровей был ясным и оценивающим.

— Ты бы сделала это? Если бы могла.

— Если бы могла?

— Ты как-то раз сказала, что ненавидела меня, когда была беременной. Если ты уверена…

— О Господи, не тебя! — в ужасе воскликнула я. — Не тебя, что ты! Это… — У меня перехватило горло, я сцепила пальцы, чтобы утихомирить дрожь. — Нет, — повторила я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Нет. Никогда.

— Ну, это твои слова, — возразила Брианна, внимательно всматриваясь в меня. — Это было, когда ты рассказывала мне о папе.

Я потерла лицо обеими ладонями, пытаясь сосредоточиться. Да, я действительно тогда ляпнула что-то такое. Идиотка.

— Это было ужасное время. Ужасное и тяжелое. Мы умирали от голода, шла война, весь мир, казалось, трещал по швам. — А не трещит ли сейчас по швам весь мир Брианны? — В те дни чудилось, что не осталось уже никакой надежды; я должна была расстаться с Джейми, и эта мысль вообще все вытеснила из моей головы. Но ведь был и еще один фактор, — добавила я.

— Какой?

— Меня не насиловали, — тихо сказала я, глядя в глаза Брианне. — Я любила твоего отца.

Она кивнула, слегка побледнев.

— Да. Но это может быть и ребенок Роджера. Ты сама так сказала, верно?

— Верно. Может быть. Тебе достаточно такого предположения?

Брианна положила руку на живот, ее длинные пальцы слегка согнулись.

— Да. Хорошо. Для меня там — не просто некое существо. Я не знаю, кто это, но… Брианна внезапно умолкла и посмотрела на меня с легким смущением. — Я не знаю, как это сказать… — Она чуть заметно передернула плечами, отметая сомнения. — Знаешь, у меня случился приступ сильной боли как-то ночью, через несколько дней… после. Я проснулась от этой боли. Такой быстрый укол, как будто кто-то уколол меня булавкой, но глубоко. — Пальцы Брианны скользнули к лобковой кости, справа.

— Имплантация, — мягко сказала я. — Тот момент, когда яйцеклетка пускает корешок в матку. — Да, это был тот момент, когда формируется первое звено извечной цепи, связывающей мать и ее дитя. Когда крошечный, едва зародившийся организм, возникший из слияния яйцеклетки и сперматозоида, встает на якорь, закончив начальное опасное путешествие и устраивается поудобнее, чтобы начать хлопотливый труд деления клеток, добывания пищи из плоти, окружающей его, создания взаимных связей… Это такая цепь, которую не разорвать ни рождением, ни смертью.

Брианна кивнула.

— Это было очень странное ощущение. Я еще наполовину спала, но… ну, у меня вдруг возникло чувство, что я больше не одна — Ее губы изогнулись в легкой улыбке, радуясь воспоминанию. — И я сказала, ему, внутри… — Взгляд Брианны встретился с моим взглядом. — Я сказала: «А, это ты!» И снова заснула. — Вторая рука Брианны легла на живот. — Я тогда подумала, что мне все приснилось. Это ведь произошло задолго до того, как я поняла. Но я помню. Это не был сон. Я помню.

Я тоже помнила.

Я смотрела на свои руки, лежавшие на столе, но видела не гладкие доски и не блестящее лезвие скальпеля, а бледную, опаловую кожу и безупречное личико моего первого ребенка, Фэйт… и ее раскосые глаза, плотно закрытые… им так и не довелось открыться и увидеть свет земного мира.

Я подняла голову и посмотрела в точно такие же глаза, но открытые и полные сочувствия и понимания.

И увидела перед собой свою вторую дочь — не взрослую и задумчивую, а крошечную, розовую и брыкающуюся, полную жизни, недовольную тем, что ей пришлось пройти через пытку рождения, тем, что ее выставили в мир, такой непохожий на уютную тишину материнской утробы… да, она была великолепна и безупречна.

И два эти чуда, что я носила под своим сердцем, рожденные моим телом, два чуда, которые я держала на своих руках, отделились от меня, и все равно навсегда остались моей частью. Я слишком хорошо знала, что ни смерть, ни время, ни расстояния не ослабят этой связи, не разорвут этих уз… потому что я изменилась благодаря им, раз и навсегда изменилась из-за этой таинственной связи.

— Да, я понимаю, — сказала я наконец. И тут же воскликнула: — Ох, но… Бри! — Ведь ее решение означало слишком многое…

Брианна наблюдала за мной, слегка нахмурив брови, и на ее лбу прорезались тревожные морщинки… и до меня с некоторым запозданием дошло, что она могла воспринять мои предупреждения как выражение моих собственных сожалений.

Ужаснувшись при мысли, что она могла подумать, будто я не желала ее появления на свет, что вообще не хотела ребенка, я уронила скальпель и через стол протянула руки к дочери.

— Бри, — пробормотала я, охваченная паникой. — Брианна! Я люблю тебя… Ты веришь, что я тебя действительно люблю?

Она молча кивнула и тоже потянулась ко мне. Я схватилась за нее, как за спасательный круг, как за ту пуповину, что когда-то соединяла нас.

Брианна закрыла глаза — и я только теперь заметила слезы, повисшие на кончиках ее густых прекрасных ресниц.

— Я всегда это знала, мама, — прошептала она. Ее пальцы сжали мою руку; я видела, как одновременно другая ее рука крепче прижалась к животу. — Я всегда это знала. С самого начала.

Глава 50

Все открывается

К концу ноября дни стали уже почти такими же холодными, как и ночи, и плотные дождевые облака висели над нами низко-низко. И, конечно же, такая погода едва ли могла улучшить настроение людей; все до единого чувствовали себя уже на пределе, и по вполне понятной и очевидной причине: от Роджера Уэйкфилда до сих пор не было никаких вестей.

Брианна молчала, выслушивая различные предположения от всех по очереди; сама же она уже почти не упоминала о Роджере. Она уже приняла решение; теперь ей ничего не оставалось, кроме ожидания, а Роджера вполне можно было предоставить его собственной судьбе… пусть занимается своими делами. И все же в те моменты, когда Брианна думала, что ее никто не видит, я замечала во взгляде дочери и страх, и гнев, и ожидание… и сомнение, повисшее в ее душе, как темные облака над вершинами гор.