– Ты не болел оспой? Тогда бегом в трюм! – сказал Хатчинсон и вновь склонился над люком.

– Болел!

Боцман покачнулся и подался назад.

– Болел? Но у тебя на лице оспин нет… Что ж, давай вниз, нам не помешают лишние руки!

– Зачем?

– Оспа! – взревел боцман.

Из открытого люка вылез один из матросов, держа под мышкой брыкающегося ребенка. Из люка к моряку потянулись женские руки, пытаясь схватить или ударить его; донесся пронзительный крик.

Лестница была устойчивой, но он взбирался, держась только одной рукой, и потерял равновесие. Матрос на мгновение выпустил ребенка из рук, пытаясь за что-нибудь ухватиться, а Роджер рефлекторно бросился вперед и подхватил малыша, словно мяч для регби. Вцепившись друг в друга, моряк и женщина рухнули вниз. Раздался грохот, и на несколько мгновений шум внизу прекратился, однако затем крики возобновились с новой силой.

Роджер взял ребенка покрепче, пытаясь успокоить его неумелыми поглаживаниями. От малыша шел сильный жар. В тот же миг Роджера ослепил яркий свет, – боцман поднял высоко над головой фонарь.

– Надеюсь, ты действительно перенес оспу, Маккензи, – сказал он.

Это был Гилберт – мальчик с воспаленными глазами. За два дня он изменился до неузнаваемости. Он похудел, лицо осыпали гнойные воспаления, веки распухли так, что глаза превратились в две маленькие щели.

Не успел Роджер спохватиться, как кто-то вырвал ребенка у него из рук, и в это же мгновение за бортом раздался еще один всплеск. Он инстинктивно бросился к перилам, предприняв тщетную попытку поймать малыша. Женщина сзади истошно закричала.

Пассажиры оправились от неожиданного нападения, мужчины выбрались на палубу, вооружившись всем, что попало под руку.

Кто-то налетел на Роджера, и он упал, откатившись в сторону, а потом поднялся на колени, и на него обрушился шквал сокрушительных ударов. Поймав нужный момент, он быстро вскочил и стал драться, не понимая, борется он с командой или с пассажирами, преследуя лишь одну цель – не быть затоптанным насмерть.

Вонь, шедшая из трюма, резала глаза смесью запахов сладковатой гнили и сточных вод. Фонари раскачивал ветер, свет мелькал, рассмотреть что-то было невозможно. То во тьме покажется и тут же исчезнет чья-то нога, то изуродованное гримасой лицо мелькнет в луче фонаря… Создавалось впечатление, что палуба наводнена расчлененными телами.

Роджер был совершенно дезориентирован. Левая рука отнялась, и он не удивился бы, обнаружив, что потерял ее в бою. Однако отражая очередной удар, он рефлекторно закрылся онемевшей конечностью и услышал хруст костей. Рука была на месте.

Кто-то схватил его за волосы и резко дернул. Пошатнувшись под натиском, Роджер сумел схватить нападавшего, они повалились вниз и, катаясь по палубе, вслепую наносили друг другу удары. Вокруг кричали, но слов было не разобрать.

Несколько членов экипажа во главе с боцманом вмешались и с трудом растащили дерущихся. В свете фонаря, озарившего лицо противника, Роджер узнал высокого светловолосого пассажира, чьи зеленые глаза сверкали от ярости. Им оказался муж Мораг Маккензи. Матросы схватили его и бесцеремонно поволокли к люку.

Роджеру помогли подняться.

Сопротивление было непродолжительным. Хотя взбунтовавшиеся пассажиры были полны ярости и отваги, они здорово ослабли в путешествии. Несколько недель, проведенных в темном холодном трюме, отсутствие нормальной пищи и постоянные болезни истощили их силы. Вскоре морякам удалось погасить волнения.

Роджер взглянул за борт: на черной океанской глади безмятежно отражалась луна. Внезапно он почувствовал приступ тошноты, подступившей к горлу, и его вырвало желчью.

Истощенный и дрожащий от напряжения, он медленно побрел по палубе. Моряки молча заколачивали люк; снизу доносился протяжный, почти звериный вой.

Роджер с трудом спустился в каюту экипажа, дошел до своей койки и сунул голову под одеяло, пытаясь укрыться от всего происходящего. Но он не нашел покоя под шерстяными складками одеяла. Сердце колотилось так часто, что он начал глотать воздух большими глотками, еще и еще, пока не закружилась голова. Как будто он дышал за тех, кто уже не мог.

– Так лучше, парень, – сказал Хатчинсон Роджеру, когда того рвало через поручни. – Оспа распространяется как огонь, и вряд ли кто из пассажиров сошел бы на землю, не избавься мы от заразы.

Да, это лучше, чем смерть большинства пассажиров, – только не для тех, кто оказался за бортом. Вой не смолкал ни на мгновение и проникал сквозь древесину в самое сердце.

Перед глазами вспыхивали и исчезали разные кадры: искаженное лицо матроса, падающего в трюм, лицо малыша, пораженное оспой, голова Боннета, возвышающаяся над толпой дерущихся, и черные спокойные воды океана в свете луны.

Что-то мягко ударило и заскользило вдоль борта корабля, но Роджер не обратил на это внимание. Сквозь сон донеслось:

– Акулы никогда не спят.

– О, боже, – прошептал он, – о, боже.

Он хотел помолиться о душах погибших – и не мог подобрать слов.

Роджер без конца ворочался, пытаясь отогнать дурные мысли, однако в голове звучали слова, которые услышал от светловолосого парня во время их безумной драки. «Ради всего святого! Ради всего святого, отпустите ее!»

– О, боже, – повторил Роджер, и на этот раз он молился.


На следующий день в середине вахты Роджер решил заглянуть в грузовой трюм. Наблюдая за членами команды, он быстро усвоил одно правило: ничто так не привлекает внимание, как желание сделать что-то незаметно. Если бы его спросили, что он тут делает, он ответил бы, что услышал шум и решил проверить. Что, впрочем, было недалеко от правды.

Роджер не стал устанавливать лестницу, а повис на руках на краю люка и спрыгнул. Если за ним последуют, он сразу поймет и укроется.

Он пробирался по узким проходам между бесконечными рядами ящиков. Воздух был наполнен запахом мокрого дерева со слабыми нотками ароматного чая. Отовсюду доносились шорохи и скрипы, хотя внешне никаких признаков присутствия человека не было. Все же что-то подсказывало его, что здесь кто-то есть.

«Вдруг кто-то из зараженных пассажиров и в самом деле прячется? – думал он про себя. – Ты же ничем не сможешь помочь. Чего тебя сюда понесло, приятель?»

Ответ был прост: он не простил бы себе, если бы не попытался помочь нуждающимся. Возможно, быстрая смерть в океане была бы менее мучительной, чем продолжительная агония, но он верил в лучший исход.

Небольшая тень мелькнула в темном углу трюма. «Крыса», – подумал Роджер, отвернувшись. И вдруг мимо его головы пролетел какой-то предмет, с треском разбившийся о стену. Он прикрыл голову, ожидая очередного броска, и прыгнул в сторону противника, навалившись всем весом на чье-то хрупкое тело. В руке Роджер сжимал тощее запястье Мораг Маккензи.

– Какого черта? – вскрикнул он. – Что вы здесь делаете?

– Ничего. Прошу, отпустите меня, пожалуйста. – Она понимала, что бороться с ним бессмысленно, так как он превосходил ее в весе примерно вдвое, поэтому Мораг прибегла к мольбам. – Ради вашей собственной матери, сэр, пожалуйста, не убивайте его.

– Я не собираюсь никого убивать, – ответил Роджер, – тише!

Он встряхнул женщину, чтобы привести в чувство.

Из темного угла возле якорной цепи раздался детский плач.

– Его услышат! Ради всего святого, пустите меня к нему!

Голос Мораг звучал настолько умоляюще, что он молча отпустил ее. Женщина бросилась на звук, карабкаясь через ржавые звенья огромной цепи. Он медленно последовал за ней, понимая, что бежать ей некуда. И нашел их в самом темном углу, между неотесанными бревнами и громоздкой цепью, – неразличимые тени в темном закоулке.

– Я не причиню вам вреда, – сказал он мягко.

Постепенно глаза стали привыкать к темноте, и Роджер увидел белую грудь, которой Мораг кормила ребенка.

– Что вы тут делаете? – спросил он, хотя ответ был очевиден.

– Прячусь.

– Ребенок болен?

– Нет! – Она склонилась над малышом.

– Тогда почему…

– Обычная сыпь. Такое часто бывает.

– Вы уверены? – спросил Роджер как можно мягче и потянулся к ее ребенку.

Свободной рукой Мораг ударила его. Он отдернул руку, зашипев от боли.

– Что вы творите?

– Назад! У меня нож! Я не позволю его забрать, я убью вас, клянусь!

Поднеся руку ко рту, Роджер почувствовал сладковатый вкус крови. Это была всего лишь небольшая царапина, но он знал: женщина убьет любого или погибнет сама, если кто-то из членов экипажа ее найдет.

Впрочем, Боннет убивать бы не стал, ведь по прибытии за нее можно выручить круглую сумму. А вот вытащить ее на палубу, вырвать из рук ребенка и бросить его за борт он мог. Роджер содрогнулся, вспомнив мрачные быстрые тени под водой, которые уже давно преследовали их судно.

– Я не трону его. Но если это оспа…

– Нет, клянусь! – Мораг схватила его за рукав. – Говорю же, это молочная сыпь, я видела такое сотни раз и легко могу отличить молочную сыпь от оспы.

Роджер немного замешкался, но все же принял решение: если она ошибается и ребенок болен, то, вероятнее всего, она тоже заражена, и попытка вернуть ее в пассажирский отсек приведет к эпидемии. Но если она права, и это всего лишь сыпь, никто не станет разбираться и полагаться на удачу, – ребенка отнимут.

– Я не выдам вас, – сказал он. – Вам понадобится провизия и пресная вода, иначе пропадет молоко, а без него ребенок погибнет.

Мораг дышала громко и хрипло. Оставалось надеяться, что это лишь простуда, вызванная пребыванием в холодном сыром трюме.

– Покажите мне ребенка.

– Нет! – Ее глаза яростно сверкнули, как у загнанной в угол крысы, а приподнятая верхняя губа оголила белые зубы в страшном оскале.

– Клянусь, я не отниму его, просто осмотрю.

– Чем вы клянетесь?

Он выпалил первое, что пришло на ум:

– Жизнью своей любимой и своих будущих детей!

Мораг еще сомневалась, однако немного расслабилась. Откуда-то донесся негромкий шорох – крысы.

– Я не могу сходить за едой, – эти твари уже покусали меня, пока я спала, а его они сожрут живьем.

Он протянул руки к малышу, внимательно прислушиваясь к звукам с палубы. Как скоро члены экипажа спохватятся, что Роджера нет на посту?

Мораг все же оторвала ребенка от груди. Тот возмущенно закричал, но после недолгих укачиваний успокоился. Роджер принял мальчика на руки. Ему не часто доводилось нянчиться с младенцами, и его переполняли смешанные чувства: такой маленький и грязный комочек, такой живой и беззащитный.

– Придерживайте ему головку.

– Хорошо. – Взяв одной рукой малыша под голову, Роджер сделал пару шагов назад, поднося ребенка под тусклый луч света.

Лицо ребенка было покрыто красными пятнами. Переборов неприязнь, Роджер развернул пеленки. Глаза малыша были ясными, а ручки и ножки двигались вполне естественно, не напоминая судорожные спазмы умирающего.

После вчерашней ночи Роджер кое-что представлял об оспе и теперь, осмотрев ребенка, успокоился.

– Хорошо, – прошептал он, – я думаю, вы правы.

Мораг расслабила руку, сжимавшую рукоять ножа. Осторожно вернув ей ребенка, Роджер почувствовал внезапно нахлынувшую ответственность.

– Мой маленький Джимми, тише, все хорошо, мама рядом, – шептала Мораг.

– Сколько продержится сыпь, если это молочная лихорадка?

– Дня два или три. Сыпь не исчезнет полностью, но станет значительно меньше, всем будет очевидно, что это не оспа, и мы вернемся.

Два дня. Если ребенок болен, он либо погибнет, либо справится с болезнью. И она тоже.

– Вы сможете прятаться здесь так долго? Ведь крысы…

– Смогу, – решительно ответила Мораг. – Я сделаю все, что в моих силах. Вы нам поможете?

– Да, я не оставлю вас.

Роджер поднялся и протянул ей руку. Поколебавшись, Мораг взяла его за руку и тоже встала. Ростом она едва доставала ему до плеча и по сравнению с ним казалась ребенком. В темноте трюма можно было подумать: вот девочка качает куклу…

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил он.

– Вчера было двадцать два, а сегодня, пожалуй, не меньше сорока.

Маленькая рука выскользнула из его ладони, и Мораг исчезла в темноте.

Глава 39

Азартный игрок

Ночью спустился туман. К рассвету корабль двигался в таком густом и плотном облаке, что за поручнями не видно было воды. Только плеск волн подтверждал, что «Глориана» плывет по морю, а не по воздуху.

Сквозь плену тумана солнце не пробивалось. К тому же ветер утих, и паруса безжизненно повисли. Подавленные моряки бродили по палубе, словно призраки, чуть ли не сталкиваясь друг с другом.

Полумрак сыграл на руку Роджеру – ему удалось пройти по кораблю незамеченным и украдкой спуститься в трюм. За пазухой он нес немного еды, которую сберег с ужина.

Туман спустился в трюм. Белые клубы вились у лица и у ног, пока Роджер пробирался между бочек с водой. Здесь было совсем темно; оттенки сумрака менялись от бледно-серого до темно-коричневого.