Брианна глубоко вздохнула и обвила его рукой.

– Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы ты шел за мной. Но… Роджер, я ужасно рада, что ты здесь!

Он поцеловал ее в висок, влажный и соленый от слез и пота.

– Я тоже. – Теперь все испытания и опасности, пережитые за последние два месяца, казались незначительными. Все, кроме одного. – Давно ты это задумала? – спросил Роджер. Впрочем, он мог бы сказать наверняка, день в день. Именно тогда изменился тон ее писем.

– Наверно, полгода назад, – сказала она, подтвердив его догадку. – Когда ездила на Ямайку на пасхальные каникулы.

– Ясно. – На Ямайку вместо Шотландии. Она предложила ему поехать вместе, но он отказался из-за глупой обиды, что Брианна не захотела приехать к нему.

Она глубоко вздохнула, промокнув шею рубашкой.

– Мне снились сны об отце. Об отцах… О них обоих.

Обрывки сновидений кружились в ее голове: вспышками являлось лицо Фрэнка Рэндалла, более длинными эпизодами – образ матери. А еще она постоянно видела высокого рыжеволосого человека, о котором знала только, что это – ее родной отец.

– Был один сон…

Во сне дело происходило ночью, в тропиках – поле, поросшее какими-то высокими зелеными стеблями, наверное, сахарным тростником, и зарево пожара вдалеке.

– Били барабаны, и я знала, что в тростнике прячется что-то ужасное. Мама тоже была там, пила чай с крокодилом.

Роджер хмыкнул, и Брианна рассердилась:

– Это было во сне, ясно?.. Тогда он вышел из тростника. Я не могла разобрать лица в темноте, но он был рыжий. Он повернул голову, и в волосах мелькнули медные отблески, когда…

– Он – то страшное, что скрывалось в тростнике? – спросил Роджер.

– Нет. – Брианна покачала головой.

Уже совсем стемнело, и она превратилась в приятную тяжесть на груди и тихий голос, доносящийся из мрака.

– Он стоял между мамой и той самой ужасной вещью. Я не видела, но знала, что это страшное, оно затаилось там и поджидало. – Брианна невольно содрогнулась, и Роджер крепче сжал ее в объятиях. – Я поняла, что мама собирается встать и пойти к нему. Я пытался остановить ее, но она меня не слышала. И я позвала его, сказала, чтобы пошел с ней и спас. И он увидел меня!.. Увидел и услышал. А потом я проснулась.

– Ага, – хмыкнул Роджер, – и поэтому ты поехала на Ямайку.

– Я стала думать об этом, – резко сказала Брианна. – Ты ведь искал их в Шотландии, однако не нашел ни единого упоминания после 1766-го. Их не было и в списках пассажиров, уехавших в колонии. Ты сказал тогда, что не стоит больше искать, вряд ли мы что-то узнаем.

Роджер был рад, что темнота скрыла румянец, вспыхнувший на щеках от осознания собственной вины.

– А я подумала, что место, где я их видела во сне, где-то в тропиках. Что, если они поехали в Вест-Индию?

– Я проверил пассажирские списки каждого судна, которые вышли из Эдинбурга или из Лондона в конце 1760-х и начале 1770-х, куда бы они ни направлялись. Я же тебе говорил, – укоризненно сказал Роджер.

– Знаю, – кивнула Брианна. – Но что, если они не были пассажирами? Зачем люди ехали в Вест-Индию? Ну, в старое время?

– В основном по торговым делам.

– Правильно. Так вот, что, если они поплыли на грузовом корабле? Тогда их бы не внесли в списки.

– Допустим, – согласился Роджер. – Не внесли. Тогда как же их разыскать?

– Реестры складов, бухгалтерские книги плантаторов, портовые декларации… Я провела весь отпуск в библиотеках и музеях. И я… я нашла.

Боже правый, она нашла объявление.

– Правда? – Роджер постарался не выдать тревоги.

Брианна рассмеялась.

– Капитан корабля «Артемис» Джеймс Фрейзер продал пять тонн гуано летучей мыши плантатору в Монтего-Бей 2 апреля 1767 года.

Роджер не удержался от ухмылки, но все же возразил:

– Капитан судна? Твоя мама говорила, что у него морская болезнь! И вообще, на свете куча Джеймсов Фрейзеров…

– А первого апреля женщина по имени Клэр Фрейзер купила раба на рынке в Кингстоне.

– Купила… раба?

– Не знаю, зачем, – твердо сказала Брианна. – Наверняка у нее были на то причины.

– И все же…

– В бумагах было написано, что раба звали Темрейр, и у него одна рука. Неплохая примета, верно? Во всяком случае, я начала искать в подшивках старых газет, не только из Вест-Индии, а из всех южных колоний. Мама не стала бы держать раба, и если она его купила, значит, хотела освободить, а подобные сообщения иногда печатали в местных газетах. Я думала, может, там напишут, где раб был освобожден.

– И что?

– Ничего. – Брианна помолчала. – Зато я нашла кое-что другое. Заметку о том, что они погибли… Мои родители…

Роджер подозревал, что она нашла объявление, но все же был потрясен. Он крепко прижал ее к себе, обвив руками.

– Где? И как?

Роджер вполуха слушал ее объяснения, а в глубине души проклинал себя. Он должен был знать, что она слишком упряма, чтобы поддаться на уговоры. Своим грубым вмешательством он добился лишь того, что она начала действовать втайне.

– Мы вовремя. Сейчас 1776-й, у нас есть время, чтобы найти их. – Брианна громко вздохнула. – Я рада, что ты здесь. Однако я так волновалась, что ты все выяснишь прежде, чем я вернусь… Не знаю, что бы ты сделал.

– То, что и делаю… – проронил он. – У меня есть друг, у него двухлетний ребенок. Он говорит, что никогда в жизни не ударит ребенка, но, черт возьми, понимает, почему некоторые не в силах сдержаться. Я теперь чувствую то же самое при мысли о том, чтобы ударить женщину.

Она затряслась от смеха у него на груди.

– Ты на что намекаешь?

Он скользнул рукой вниз по ее спине и крепко ухватился за круглую ягодицу. Под просторными бриджами не было белья.

– Намекаю, что будь я воспитан в этом времени, я бы с удовольствием прошелся ремнем по твоей заднице.

Похоже, Брианна не восприняла угрозу всерьез.

– А поскольку ты рос в другое время, то не стал бы? Или стал, но без удовольствия?

– О, с превеликим удовольствием, – заверил он. – Я бы с радостью отколотил тебя палкой.

Брианна рассмеялась.

Он вдруг гневно оттолкнул ее и сел.

– Что?!

– Я решил, что у тебя кто-то появился! Твои письма за последние несколько месяцев… А потом то письмо, самое последнее… Вот поэтому и хочется тебя отлупить, – не за то, что врала или ушла, ничего не сказав… Я ведь думал, что потерял тебя!

Ее рука вынырнула из тьмы и нежно коснулась его лица.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она. – Я только хотела, чтобы ты ничего не узнал, пока я не уеду.

Тусклый свет, льющийся с дороги, обрисовал ее профиль.

– А как ты узнал?

– Твои коробки. Они пришли в колледж.

– Я ведь просила не отправлять их до конца мая, когда ты будешь в Шотландии!

– Я и поехал бы, только остался в последнюю минуту, меня задержала конференция. Коробки пришли за день до отъезда.

Внезапно из распахнувшейся двери таверны вывалились подвыпившие моряки. Они прошли совсем рядом. Роджер с Брианной молчали, пока голоса и шаги не стихли. С тихим звуком на ковер из опавших листьев упал с ветки каштан.

Голос Брианны странно охрип.

– Ты думал, что я кого-то нашла, и все равно пошел за мной?

Роджер вздохнул; гнев ушел так же неожиданно, как и появился.

– Я бы пошел за тобой, даже если бы ты вышла замуж за короля Сиама, чертова баба.

Брианна наклонилась, подняла упавший каштан и стала подбрасывать его в воздух.

– Значит, жену будешь бить?

Роджер медлил. Сверчки снова замолчали.

– Я сказал в Инвернессе…

– Ты сказал, что я нужна тебе либо вся целиком, либо не нужна совсем. И я сказала, что поняла…

Во время борьбы рубашка у нее вылезла из бриджей и теперь слабо колыхалась на ветру. Роджер забрался под ткань и дотронулся до голой кожи, которая пошла мурашками от его прикосновений. Он притянул Брианну к себе, провел руками по спине и плечам, зарылся лицом в ее волосы, уткнулся в шею. Потом стянул с нее рубашку и отбросил в сторону. Ее грудь была белой и мягкой.

– Пожалуйста, – тихо прошептала она. Ее рука легла ему на затылок и притянула ближе. – Пожалуйста!

– Если я возьму тебя сейчас, то это навсегда, – прошептал Роджер.

Она едва дышала, но замерла, позволяя его рукам блуждать по ее телу.

– Да.

Дверь таверны вновь распахнулась, и они отпрянули друг от друга. Роджер отпустил ее и встал, протянув руку, чтобы помочь подняться. Они стояли, взявшись за руки, в ожидании, пока стихнут голоса.

– Пойдем, – сказал он и вынырнул из-под низко склоненных ветвей.


На втором этаже таверны, где располагались комнаты постоялого двора, было темно и тихо. Не доносилось ни звука, ни в одном из окон не горел свет.

– Надеюсь, что Лиззи уже легла.

Роджер понятия не имел, кто такая Лиззи, но его это не волновало. Теперь он мог ясно видеть лицо Брианны, хотя ночь и скрыла все краски. Она похожа на Арлекина, подумалось ему, – на бледных щеках лежала тень, отбрасываемая листьями, овал лица обрамляли темные волосы, глаза блестели над ярким ртом.

Он взял ее руку в свою.

– Ты знаешь, что такое обручение?

– Не совсем. Что-то вроде временного брака?

– Почти. На островах и в горной части Шотландии, где люди жили далеко от ближайшего священника, мужчина и женщина обручались. Обручение длилось ровно год и один день. По истечении этого срока они либо находили священника и женились окончательно, либо расходились, и каждый шел своей дорогой.

Ее рука сжала руку Роджера.

– Я не хочу ничего временного.

– Я тоже. Но я не уверен, что мы легко отыщем священника. Здесь еще не построили церковь, значит, ближайший священник, скорее всего, в Нью-Берне. – Роджер поднял их сплетенные руки. – Я сказал, что хочу получить тебя навсегда, но если ты возражаешь против обручения…

Она крепко сжала его руку.

– Я «за».

– Отлично.

Он сделал глубокий вдох и начал:

– Я, Роджер Иеремия, беру тебя, Брианна Эллен, в законные супруги. Отныне я вверяю тебе все, чем владею, и себя самого… – Рука Брианны дрогнула в его руке, и решимость Роджера укрепилась. Кто бы ни сочинил этот обет, он подобрал верные слова. – …в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит нас.

Брианна опустила ладонь, увлекая вниз сплетенные руки. Очень серьезно она повторила:

– Я, Брианна Эллен, беру тебя, Роджер Иеремия…

Голос звучал не громче, чем биение его сердца, однако он слышал каждое слово. Листья зашуршали от случайного ветерка.

– …пока смерть не разлучит нас.

Теперь эти слова значат для них обоих куда больше, чем несколько месяцев назад. Прохода через камни оказалось достаточно, чтобы осознать скоротечность и хрупкость жизни.

Воцарилось молчание, нарушаемое только шорохом листьев над головой и гулом голосов из пивной. Роджер поднес к губам руку Брианны и поцеловал в то место на безымянном пальце, где в один прекрасный день, даст бог, заблестит обручальное кольцо.


Постройка служила скорее сараем, нежели конюшней, хотя в углу стояли лошадь или мул. Насыщенный аромат хмеля – в «Синем быке» варили эль – забивал запах сена и навоза. Роджер опьянел, но не от эля.

В сарае было очень темно. Раздевая Брианну, он чувствовал и трепет, и восторг.

– А я думал, что слепцы годы напролет развивают осязание, – пробормотал он.

Она рассмеялась, и теплое дыхание защекотало его шею.

– Как в том стихотворении о слепцах и о слоне? – спросила Брианна, просунув руку ему под рубашку. – «Один сказал, что слон высок и прочен, как стена»[5], – процитировала она. Ее пальцы с любопытством изучали чувствительную плоть вокруг его соска. – Стена с волосками. Боже мой, стена с гусиной кожей.

Роджер склонил голову, отыскав ее рот с первой попытки, безошибочно, словно летучая мышь, что на лету заглатывает насекомых.

– Амфора, – прошептал он, упиваясь губами Брианны. Руки скользнули по волнующим изгибам ее бедер, гладким и крутым, обещавшим блаженство. – Ты словно греческая ваза. У тебя самая красивая задница на свете!

– Надо же!

Ее рука скользнула по его бедрам и забралась в брюки. Длинные пальцы принялись нашаривать внутри сперва робко, затем все более уверенно.

– «Другой по хоботу слона провел рукой своей»… Ой…

– Прекрати смеяться, черт побери!

– … «И заявил, что слон – одна из безопасных змей»… Да нет, скорее, удав или питон… Черт возьми, как бы это назвать?

– Один из моих приятелей звал его «мистер Счастливчик», – улыбнулся Роджер. – По-моему, чересчур эксцентрично.

Он схватил ее за руки и поцеловал снова, чтобы положить конец каким-либо дальнейшим сравнениям.

Она все еще дрожала, но уже не от смеха. Роджер обнял ее и притянул к себе. Поразительное ощущение – чувствовать ее обнаженной в своих руках, наслаждаться тем, как сложные переплетения мышц и костей превращались в сплошную чувственность. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Наверное, так чувствуют себя альпинисты, взобравшись на вершину, – кислорода между ними почти не осталось.