Клод Фаррер - Барышня Дакс

Она почти бегом поднималась по крутой тропинке, нарочно зацепляя мокрые от росы папоротники.

Барышня Дакс почти уже дошла до Вышки, когда внезапно остановилась в крайнем смущении: место было занято. Какая-то несносная парочка заняла небольшую площадку.

Низкие ветви ели скрывали барышню Дакс. Она обдумывала, как бы уйти незамеченной. Но ею овладело любопытство к этим людям, еще более ранним птицам, чем она. Она смотрела, оставаясь незримой, она следила.

…Парочка, мужчина и женщина. Барышня Дакс не знала их. Мужчине могло быть лет двадцать пять, женщине лет двадцать или двадцать два. Быть может, она еще девушка… Да, по всей вероятности. Во всяком случае, они были красивой парой: оба тонкие, высокие и стройные, она белокурая, он почти брюнет. Молча стояли они рядом, не касаясь друг друга, и смотрели на озеро и гору.

Барышня Дакс разглядывала их, удивляясь, что не замечала их раньше. Они были элегантны, элегантны по-настоящему, просто. Он медленным движением снял фетровую шляпу и бросил ее назад, не поворачивая головы.

Там, в синей дали, смешивались прозрачные краски Альп и неба. Неведомая чета, красивая и благородная, четко рисовалась на сияющем горизонте.

Они не касались друг друга. Но стояли очень близко, так близко, что мало-помалу руки их соединились. Тогда некое любовное томление заставило их повернуться друг к другу. Барышня Дакс увидела два улыбающихся профиля: насмешливый и лукавый, мужественность которого усиливалась небольшими усиками, и чистый и смелый, на котором сиял такой синий взор, что его можно было бы принять за сапфир.

Их уста медленно сблизились. В тишине барышня Дакс услыхала буйное биение собственного сердца. Ее пронзило неведомое ощущение. Два силуэта внезапно слились в один. Белокурая головка склонилась на плечо мужчины. И пение птиц, казалось, стало еще сильнее и нежнее от этого долгого поцелуя.

Из всех дорог, которые вьются вокруг Сен-Серга, госпожа Дакс выносила только дорогу в Арзье, оттого что она была единственной, по ее словам, по которой можно идти пятнадцать минут не вспотев и не сопя, как альпинист. Что же касается лесных тропинок, о них не следовало даже заговаривать из-за ужей, которыми, наверное, кишмя кишит трава. Поэтому послеобеденные прогулки, которые совершались всем семейством, не знали недостатка в солнце, пыли и однообразии. Сама госпожа Дакс, устраивавшая их, не переставая, зевала, но они были необходимы для здоровья Бернара.

Вечером того же дня они возвращались с прогулки. Бернар, шагов на двадцать впереди, в ожидании встреч с дамами старался иметь вид молодого человека, который прогуливается один. Алиса шла рядом с матерью и молча обдумывала какую-то тайную мысль.

– С тобой очень приятно гулять, – внезапно заявила госпожа Дакс сварливым тоном. – Вот уже час, как ты не сказала ни слова.

Барышня Дакс, пробужденная от своих мечтаний, оторвала взгляд от темных елей, видневшихся на дальних холмах.

– Что за пытка! – Госпожа Дакс любила произносить монологи и только формы ради спрашивала мнения дочери. – Что за пытка! Еще полтора месяца такой жизни без всякого дела! Бог знает что делается дома, пока я здесь!

Барышня Дакс чуть заметным движением дала понять, что ей это неизвестно.

– Слушай, – продолжала госпожа Дакс, – тридцатого сентября приходится на понедельник? Алиса!

– Да…

– Ты говоришь да, а на самом деле, конечно, не знаешь! О! Весело будет с тобой твоему мужу, нечего сказать!.. Пятница. Значит, мы сможем выехать двадцать девятого, чтоб не быть в дороге несчастливый день. Мы выиграем таким образом двадцать четыре часа и дадим урок терпимости твоему отцу.

Почтальон шел из городка и переходил через дорогу. Увидав Бернара, он остановился и стал рыться в сумке.

– Разве сегодня понедельник? – спросила госпожа Дакс, ускорив шаги.

Господин Дакс, точный в излияниях чувств, как и в делах, писал письма жене один раз в неделю, в определенный день.

И точно, был понедельник. Бернар бежал с письмом. Госпожа Дакс поискала глазами подходящее для чтения место. Около дороги стояла каменная скамья. Госпожа Дакс уселась на нее и вынула из шляпы шпильку, чтоб вскрыть конверт. Алиса и Бернар слушали, стоя перед ней. Таков был установленный церемониал.

«Друг мой.

В Лионе все по-старому. Я думаю, у вас не так жарко, как здесь. Я все надеялся урвать дня два, чтоб приехать на этой неделе к вам, но я предвижу, что сделать этого не удастся. Работы становится все больше. Я, однако, не жалуюсь, даже наоборот. Я работаю, а вы отдыхаете: всякому по силам его.

Кстати: я попрошу вас исполнить ради меня одну светскую обязанность, не слишком, впрочем, трудную. Речь идет о визите, который я попрошу вас сделать лицу, проживающему, как кажется, недалеко от вашего пансионата. Вы слышали от меня не раз имя г-на Терриана, купца из Марселя. У него с нами крупные дела; он вполне порядочный человек, и я очень уважаю его. Я виделся с ним вчера, он был проездом в Лионе. Его жена, как он мне сказал, проживает сейчас в Сен-Серге. Мне кажется, правда, что они живут отдельно, оттого что не сходятся характерами. Тем не менее они люди вполне достойные уважения – и жена, и муж. Не будет ничего дурного, если вы навестите эту даму. Прошу вас сделать это. Терриану это доставит удовольствие, а меня вы этим очень обяжете.

До свидания, дорогая моя, поцелуйте за меня детей и позаботьтесь о здоровье Бернара. Баррье, которого я вижу ежедневно, вспоминает вас и кланяется вам, равно как и своей невесте.

Ваш преданный вам муж

Дакс».

– Это все? – спросила барышня Дакс.

– Конечно, все. Чего тебе нужно еще?

Госпожа Дакс сложила письмо, водворила его на место в конверт и отправила в свой ридикюль.

– Еще одно мученье! Господь милосердный!.. Алиса, мы пойдем туда завтра в три часа.

– Как? Я тоже?

– Конечно, и ты. Неужели ты воображаешь, будто я пойду одна к этой даме, которую я вовсе не знаю? Если бы у тебя была хоть капля любви ко мне, тебе показалось бы вполне естественным сопровождать свою мать и разделить с нею ее неприятные обязанности. Но нет!.. О! Ты доставишь-таки удовольствие своему мужу!

Стоя перед решеткой дома госпожи Терриан, госпожа Дакс, прежде чем позвонить, оглядела его испытующим взглядом.

Решетка была неважная, но красиво увитая жимолостью. Обширная лужайка, обсаженная лиственницами, отделяла дом от дороги.

Дом был едва виден из-за больших развесистых деревьев, но приблизительное представление о нем можно было составить: низкий прямой фасад, без башенок, без колоколенок, без каких бы то ни было острых выступов; фасад из простого крашеного дерева цвета темного кармина, на котором ясно выступало зеленое кружево лиственниц, и много, очень много окон, больших окон без ставен, тесно посаженных одно подле другого.

«Казарма», – решила госпожа Дакс, которая питала слабость к дачкам на морских купаниях.

Она потянула за кольцо звонка на цепочке, поднялся настоящий трезвон: зазвонила добрая дюжина скрытых среди жимолости колокольчиков.

Госпожа Дакс пожала плечами. Над решеткой виднелись железные буквы названия виллы: Кошкин дом.

«Казарма, или сумасшедший дом»…

Впрочем, госпожа Дакс несколько изменила свое первоначальное суждение, когда появился слуга в желтом жилете.

Подъезд – шесть растрескавшихся ступеней с травой в каждой расщелине (наверняка, эту траву растят нарочно!); передняя совершенно необъятных размеров и без всякой мебели; маленькая гостиная, на полу белые циновки, по стенам персидские ткани, большая гостиная с такими же циновками и такими же тканями; средних размеров гостиная – те же циновки, те же ткани. Повсюду плетеная мебель – стулья, кресла, столы, столики, табуреты, глубокие кресла, столики для чтения, шезлонги. И подушки, подушки всех размеров, всех форм, всех цветов: шелковые, бархатные, батистовые, парчовые, кружевные, вышитые, меховые, из восточных ковров и из китайской плетенки – грудами, штабелями, кучами. Они лежат на мебели и под ней, на циновках и вдоль стен – повсюду, и, кроме того, скрипки, гитары, альты, мандолины, виолончели, два концертных рояля, орган. И ничего больше – ни одной безделушки.

Госпожа Дакс и барышня Дакс медленно продвигаются, первая смотрит вокруг презрительно, вторая изумленно, – подушки мешают идти.

Хотя на окнах нет ставен, в комнатах темновато из-за приспущенных от солнца штор. У окон нет ставен, зато есть небольшие деревянные решетки, доходящие до середины окна, – как в турецких городах. Кроме того, высокие потолки выкрашены в какой-то темный цвет: с трудом можно различить балки и перекладины.

Госпожа Дакс и барышня Дакс дошли до порога третьей гостиной средних размеров.

В глубоком кресле кто-то шевельнулся, три-четыре подушки падают. Лежавшая в нем женщина поднимается одним прыжком и идет навстречу гостьям. Она так стройна, что ее можно было бы принять за молодую девушку, не будь ее волосы совсем седыми, как серебро.

– Госпожа Дакс, не так ли? Я госпожа Терриан. Муж предупредил меня о вашем визите. Очень рада познакомиться. Садитесь здесь, хотите? Это кресло очень удобно.

Она поворачивается к кому-то, кто стоит позади нее:

– Позвольте вам представить, сударыня, – мой сын Жильбер.

Госпожа Дакс вспоминает, что у нее есть дочь, она тоже представляет:

– Моя дочь Алиса.

Все садятся. Разглядывают друг друга.

Господин Жильбер Терриан не слишком красив. Ему лет двадцать-двадцать пять, у него прекрасные черные глаза, но сам он слишком невзрачен, слишком костляв, слишком тщедушен. Убогий, по правде сказать – он сильно хромает. Алиса Дакс, хорошо сложенная, здоровая, крепкая, является полной противоположностью ему.

– О! Какая красивая у вас дочь, сударыня, – восторженно восклицает госпожа Терриан. – Садитесь поближе ко мне, деточка.

Госпожа Терриан говорит звонким голосом, интонации у нее часто совсем детские. Алиса покорно приближается к ней.

– Сюда, сюда, на мое кресло, здесь хватит места на двоих, уверяю вас.

Госпожа Терриан улыбается. Она кажется бесконечно доброй, когда улыбается.

– Как вы счастливы, сударыня, что у вас такая дочь – цветущая, здоровая! Знаете, этот мальчик составляет предмет мучений для меня: он болен, его нервы в самом плачевном состоянии; ему необходим отдых, покой. И ничто не причиняет ему такого вреда, как его проклятая музыка: и все же он сочиняет ее день и ночь.

– О! – произносит госпожа Дакс самым любезным тоном, на какой она способна, – ваш сын музыкант?

– Увы, нет, сударыня, – протестует, улыбаясь, господин Жильбер Терриан. – Разве что музыкантишка!..

Он улыбается совсем как его мать, и у него тот же ласковый взгляд. Они вообще очень похожи. Она тоже совсем не красива.

Завязывается разговор.

– Вы давно уже здесь? – спрашивает госпожа Дакс.

– Скоро два месяца, и, вероятно, пробудем всю зиму.

– Всю зиму! – восклицает госпожа Дакс, ошеломленная. – Но вы замерзнете!

– Немного, быть может, но Жильберу хочется посмотреть на наши лиственницы под снегом.

– Сударыня, – заявляет Жильбер, – Швейцария – это страна, которую надо видеть зимой. Нужно быть снобом или мещанином, чтобы приезжать сюда только летом. Я даже не понимаю, как это мы очутились здесь теперь.

– Мы можем завтра же уехать, если тебе хочется.

– А Кармен, а Фужер?

– Мы расстанемся с ними. Мы прекрасно можем путешествовать одни.

– А моя опера?

– Верно, останемся.

Госпожа Терриан весело рассмеялась и повернулась к госпоже Дакс:

– Сударыня, мы оба должны казаться вам немного ненормальными. К тому же мой муж, вероятно, говорил вам об этом – про меня по крайней мере. Но что делать? Меня привязывает к жизни только мой сын, и я всегда делаю только то, что он хочет, и вовсе не думаю, разумно это или нет. Должна сказать, что и он тоже делает все то, что я хочу, даже когда это явная нелепица. И вот так-то мы любим друг друга самым смешным в мире образом. Мы настоящая влюбленная парочка.

Сын наклоняется к матери, она привычным движением протягивает руку, и он, словно в подтверждение, целует эту руку подчеркнуто долгим поцелуем.

Барышня Дакс не отрывает глаз от этой руки и от этих губ. Здесь как бы магнит, который притягивает ее душу.

Визит длится уже четверть часа: госпожа Дакс поднимается.

– Нет, нет! – запротестовала госпожа Терриан. – Если вы уйдете теперь, я приму это за личное оскорбление. Во-первых, у нас здесь живут двое наших друзей, с которыми я должна вас познакомить. Я не знаю, где они сейчас, но они придут. А во-вторых – время пить чай. Кроме того, я уверена, что вас не ждут никакие дела.