— Тсс… тсс…

— Будьте добры, фрау Цисси, пойдите впереди, взгляните, все ли в порядке у Эльзы в комнате.

Что делать Цисси у меня в комнате? Веронал, веронал! Только бы она его не вылила. Мне ведь пришлось бы тогда выброситься в окно.

— Очень вам благодарен, господин директор, не утруждайте себя больше.

— Я позволю себе наведаться позже.

Лестница трещит. У носильщиков тяжелые сапоги. Где мои лакированные туфли? Остались в гостиной. Их украдут. Я хотела их завещать Агате. Фред получит мое самопишущее перо. Несут меня, несут меня. Погребальное шествие. Где Дорсдай, убийца? Ушел. Авантюрист тоже ушел. Он опять отправится в экскурсию. Он возвращается только для того, чтобы увидеть разок мою белую грудь. А теперь опять ушел. Он идет по головокружительному пути между скалою и пропастью… Прощай, прощай… Я парю, парю. Пусть несут меня выше, все выше, на кровлю, на небо. Это было бы так удобно.

— Я ведь это предвидела, Поль.

Что предвидела, тетя?

— Все последние дни я предчувствовала что-то в этом роде. Она вообще ненормальная! Ее необходимо поместить в больницу.

— Но, мама, теперь ведь не время об этом говорить.

Больница?.. Больница?..

— Не думаешь же ты, Поль, что я в одном купе с этой особой поеду в Вену? От такой поездки можно Бог знает чего ждать.

— Ничего решительно не случится, мама! Я тебе ручаюсь, что у тебя не будет никаких неприятностей.

— Как ты можешь ручаться?

Нет, тетя, у тебя не будет неприятностей. Ни у кого не будет неприятностей, ни даже у господина Дорсдая. Где же мы? Мы во втором этаже. Я приоткрою глаза. Цисси стоит в дверях и говорит с Полем.

— Сюда, пожалуйста. Так. Так. Сюда. Поднесите носилки к самой кровати.

Поднимают меня. Несут меня. Как хорошо. Теперь я опять дома. Ах!

— Спасибо. Так, хорошо. Закройте, пожалуйста, дверь… Могу я вас просить помочь мне, Цисси?

— С удовольствием, господин доктор.

— Полегче, пожалуйста. Вот тут возьмите ее, будьте добры. Тут, за ноги. Осторожнее… А теперь… Эльза?.. Ты слышишь меня, Эльза?

Ну конечно же слышу, Поль. Я все слышу. Но что вам до этого? Так ведь хорошо быть в обмороке. Ах, делайте что хотите.

— Поль!

— Ты в самом деле думаешь, что она в бессознательном состоянии, Поль?

Ты? Она говорит ему «ты»? Поймала же я вас! Она говорит ему «ты»!

— Да, сознание отсутствует совершенно. Это бывает обычно после таких припадков.

— Ах, Поль, какая умора, когда ты напускаешь на себя такую докторскую важность.

Поймала я вас, мошенники! Поймала!

— Тише, Цисси.

— Почему же тише, если она ничего не слышит?

Что со мною? Я лежу в постели голая под одеялом. Как они это сделали?

— Ну что? Лучше ей?

Это ведь тетя. Что ей надо?

— Все еще в обмороке?

Она на цыпочках подкрадывается ко мне. Пусть идет к черту. Я не дам себя поместить в больницу. Я не сошла с ума.

— Разве ее нельзя привести в сознание?

— Она скоро сама очнется, мама. Теперь ей нужен только покой. Тебе, впрочем, тоже, мама. Не пойдешь ли ты спать? Опасности нет решительно никакой. Я вместе с фрау Цисси проведу ночь у ее постели.

— Да, сударыня, я буду на страже. Или Эльза, смотря по тому, на какую точку зрения стать…

Отвратительное существо. Я лежу тут в обмороке, а она изволит острить.

— И ты обещаешь, Поль, разбудить меня, как только придет врач?

— Но ведь его не приходится ждать раньше утра.

— Она как будто спит. Дышит совершенно спокойно.

— Это и есть своего рода сон, мама.

— О, все еще не могу в себя прийти, Поль. Такой скандал!.. Ты увидишь, это попадет в газеты!

— Мама!

— Но ведь она ничего не слышит, если это обморок. Мы говорим ведь совсем тихо.

— В этом состоянии чувствительность бывает иногда необыкновенно обострена.

— У вас такой ученый сын, сударыня.

— Пожалуйста, мама, иди спать.

— Завтра мы уезжаем во всяком случае. И в Боцене возьмем сиделку для Эльзы.

— Что? Сиделку? Ну, на этот счет вы ошибаетесь.

— Обо всем этом поговорим завтра. До свидания, мама.

— Я велю себе подать чай в номер и через четверть часа загляну еще раз.

— Да ведь это совершенно не нужно, мама.

Конечно не нужно. Вообще, убирайся к черту. Где веронал? Мне нужно еще подождать. Они провожают тетю до дверей. Теперь меня никто не видит. На ночном столике должен он стоять, стакан с вероналом. Если я его выпью, все будет хорошо. Сейчас выпью. Тетя ушла. Поль и Цисси стоят еще у двери. Ха. Она его целует. Она его целует. А я лежу голая под одеялом. Как вам не стыдно!

— Вот теперь я знаю, Поль, что она в обмороке. Иначе она непременно вцепилась бы мне в горло.

— Сделай милость, Цисси, молчи.

— Да что же ты хочешь, Поль? Либо она в самом деле потеряла сознание, тогда она ничего не слышит и не видит, либо дурачит нас, тогда ей поделом.

— Кажется, постучали, Цисси.

— Мне тоже показалось.

— Я тихо открою дверь и погляжу, кто там… Добрый вечер, господин фон Дорсдай.

— Простите, я только хотел спросить, как больная…

Дорсдай! Дорсдай! Неужели посмел. Все звери спущены с цепи. Где же он? Я слышу, как они шепчутся за дверью. Поль и Дорсдай. Цисси становится перед зеркалом. Что делаете вы там перед зеркалом? Это мое зеркало. Разве в нем уже нет моего отражения? О чем они там говорят за дверью, Поль и Дорсдай? Я чувствую взгляд Цисси. Она смотрит на меня из зеркала. Что нужно ей? Зачем она приближается ко мне? Помогите! Помогите! Я ведь кричу, а меня никто не слышит. Что нужно вам у моей постели, Цисси? Зачем вы наклоняетесь надо мною? Задушить меня хотите? Я не могу пошевельнуться.

— Эльза!

Что нужно ей?

— Эльза! Слышите вы меня, Эльза?

Я слышу, но молчу. Я в обмороке, я должна молчать.

— Эльза, ну и нагнали же вы страху на нас.

Она обращается ко мне. Обращается ко мне, словно я не сплю. Что надо ей?

— Знаете, что вы сделали, Эльза? Представьте себе, в одном только манто вошли вы в гостиную, вдруг предстали нагою перед всем обществом, а потом упали в обморок. Говорят, истерический припадок. Я этому совершенно не верю. Не верю также, что вы в бессознательном состоянии. Бьюсь об заклад, вы слышите каждое мое слово.

Да, я слышу, да, да, да. Но она не слышит моего «да». Почему? Я не могу шевельнуть губами. Что же со мною? Смерть? Мнимая смерть? Сон ли это? Где веронал? Выпить бы мне веронал! Но я не могу вытянуть руку. Уйдите, Цисси! Зачем вы склонились надо мною? Прочь, прочь! Никогда она не узнает, что я ее слышала. Никто этого не узнает. Ни с одним человеком уже не буду я говорить. Никогда уже не проснусь. Она идет к двери. Еще раз оборачивается. Открывает дверь. Дорсдай! Там он стоит. Я увидела его закрытыми глазами. Нет, я вижу его действительно. У меня открыты глаза. Дверь приоткрыта. Цисси тоже в коридоре. Теперь они перешептываются втроем. Я одна. Если бы я могла теперь пошевельнуться…

А, я могу, ведь я могу. Рука у меня движется, пальцы движутся, я вытягиваю руку, широко раскрываю глаза. Я вижу, я вижу. Вот стоит мой стакан. Живо, прежде чем они не вернулись. Достаточно ли только порошков? Мне больше нельзя просыпаться. Что мне нужно было сделать на свете, то я сделала. Папа спасен. Никогда бы я уже не могла быть среди людей. Поль заглядывает в дверную щель. Он думает — я еще в обмороке. Не видит, что я уже почти вытянула руку. Вот они опять стоят втроем в коридоре, убийцы!.. Все они убийцы. Дорсдай, и Цисси, и Поль; Фред тоже убийца, и мама убийца. Все они меня убили и делают вид, будто этого не знают. Она сама наложила на себя руки, будут они говорить. Вы меня убили, вы все, вы все! Мой стакан! Наконец-то! Скорее, скорее! Я должна! Не пролить ни одной капли. Так. Живо. Это вкусно. Дальше, дальше. Это совсем не яд. Никогда мне не было так вкусно. Если бы вы знали, как смерть вкусна. Спокойной ночи, мой стакан. Дзззинь! Что это? На полу стакан. Внизу он лежит. Спокойной ночи.

— Эльза! Эльза!

Что нужно вам?

— Эльза!

Опять вы здесь? С добрым утром! Вот я лежу без сознания, закрыв глаза. Не видеть вам глаз моих. Никогда.

— Она, очевидно, пошевельнулась, Поль. Как мог бы он иначе упасть?

— Машинальное движение, может быть.

— Если она не бодрствует.

— Что ты говоришь, Цисси! Взгляни ты только на нее.

Я выпила веронал. Я умру. Но чувствую себя так же, как раньше. Может быть, доза была недостаточна… Поль берет меня за руку.

— Пульс хорош. Не смейся же, Цисси. Бедная девочка.

— Сказал ли бы ты и про меня «бедная девочка», если бы я стояла голая посреди гостиной?

— Замолчи же, Цисси.

— Слушаюсь, милостивый государь. Может быть, мне удалиться и оставить тебя наедине с голой барышней? Ах, пожалуйста, не стесняйся. Действуй, как будто меня здесь нет.

Я выпила веронал. Это хорошо. Я умру. Слава Богу.

— А знаешь ли, что мне кажется? Что этот господин фон Дорсдай влюбился в голенькую девицу. Он был так взволнован, словно дело касается лично его.

Дорсдай! Дорсдай! Ведь это тот… Пятьдесят тысяч! Пошлет ли он их? О Боже мой, что, если не пошлет? Я должна им это сказать. Они должны заставить его. Ради Создателя, что, если все это было напрасно? Но теперь меня еще можно спасти. Поль! Цисси! Отчего же вы не слышите меня? Разве не знаете вы, что я умираю? Но я ничего не чувствую. Только усталость. Поль! Я устала. Неужели ты не слышишь меня? Я устала, Поль. Я не могу разжать губы. Не могу шевельнуть языком, но еще не умерла. Это веронал. Где же вы? Сейчас я засну. Тогда будет поздно! Я совсем не слышу их речей. Они говорят, а я не слышу что. Голоса их только гудят. Так помоги же мне, Поль! Язык у меня такой тяжелый.

— Мне кажется, Цисси, она скоро очнется. Она уже как будто старается открыть глаза. Цисси, да что же ты делаешь?

— Я обнимаю тебя. Так что же? Она ведь тоже не стеснялась.

Нет, я не стеснялась. Голая стояла я перед всеми. Если бы я только могла говорить, вы бы поняли почему. Поль! Поль! Я хочу, чтобы ты меня услышал. Я выпила веронал, Поль, десять порошков, сто. Я не хотела это сделать. Я была сумасшедшей. Я не хочу умереть. Ты должен спасти меня, Поль. Ты ведь врач. Спаси меня!

— Теперь она, кажется, опять успокоилась. Пульс… Пульс довольно ровный.

Спаси меня, Поль! Заклинаю тебя. Не дай мне умереть. Еще не поздно. Но потом я засну, и вы этого не будете знать. Я не хочу умереть. Так спаси же меня. Я это сделала только ради папы. Дорсдай этого потребовал. Поль! Поль!

— Погляди-ка, Цисси, не кажется ли тебе, что она улыбается?

— Как же ей не улыбаться, Поль, когда ты все время нежно держишь ее за руку.

Цисси, Цисси, что же я сделала тебе? Отчего ты такая злая? Оставайся со своим Полем, но не дай мне умереть. Я ведь еще так молода. Мама будет горевать. Я хочу еще всходить на много гор. Хочу еще танцевать. Хочу тоже когда-нибудь выйти замуж. Хочу еще путешествовать. Завтра мы совершим экскурсию на Чимоне. Завтра будет чудесная погода. Авантюрист пусть тоже идет с нами. Я его любезно приглашаю. Побеги же за ним. Поль. Он идет по такой опасной тропе. Он встретится с папой. Адрес прежний Фиала, не забудь. Только пятьдесят тысяч — и тогда все в порядке. Вот они все идут в арестантских халатах и поют: откройте ворота, господин матадор. Это ведь все только сон. А вот и Фред идет с охрипшей барышней, и под открытым небом стоит рояль. Настройщик живет на Бартенштайнштрассе. Мама! Почему же ты ему не написала, Эльза? Ты все забываешь. Вам следовало бы играть больше гамм, Эльза. В тринадцать лет девочка должна быть прилежнее… Руди был на маскараде и только в восемь утра вернулся домой. Что ты принес мне, папа? Тридцать тысяч кукол. Для этого мне нужен собственный дом. Но они могут и в саду гулять. Или на маскараде с Руди. Здравствуй, Эльза! Ах, Берта, ты уже вернулась из Неаполя? Да, из Сицилии. Позволь тебе представить моего мужа, Эльза. Enchantee, monsieur.[12]

— Эльза, слышишь ты меня? Эльза! Это я, Поль.

Ха-ха, Поль. Отчего же ты сидишь на жирафе в карусели?

— Эльза, Эльза!

Так не вертись же перед глазами. Не можешь же ты услышать меня, если будешь так быстро вертеться. Ты ведь должен меня спасти. Я приняла вероналу. От него у меня мурашки забегали по ногам, справа и слева. Да, да, поймай его, господина фон Дорсдая. Вот он бежит. Разве ты не видишь его? Вот он скачет через пруд. Он ведь убил папу. Так догони же его. Я тоже побегу. Они привязали мне носилки к спине, но я бегу. Мои груди так дрожат. Но я бегу. Где же ты, Поль? Фред, где ты? Мама, где ты? Цисси? Отчего же вы даете мне одной бежать по пустыне? Мне ведь страшно одной. Я лучше полечу. Я ведь знала, что умею летать.