Елена Колина - Барышня и хулиган

После расставания с Игорьком Алка прожила у родителей полгода, пока не забеременела от случайного Миши. Она не очень дорожила случайным Мишей и небрежно помыкала им в женственно-милой манере, но аборт делать испугалась.

Миша был единственным, кому не досталось Дашиной дружбы. Удивляясь своему неприятию, она встречала его, натужно оскалившись, к тому же всегда боялась перепутать и назвать Петей или Сережей. Чуткая Алка никогда не приходила в гости с условным Мишей, тем более что искренне не хотела встречаться с Игорьком.

Миша делил с матерью комнату в коммуналке, и полковник с Галиной Ивановной испугались близкой перспективы оказаться в одной квартире с ним и с младенцем. В рекордно быстрый срок они выделили дочь, разменяв свою квартиру на небольшую трехкомнатную для себя и однокомнатную для Алки.

Теперь Алка проживала в зарослях сирени на первом этаже блочного дома, добираться до которого надо было на метро и дребезжащем трамвае, будто переместившемся в Алкин район из шестидесятых годов.

Страшно довольный квартирой, Миша привел Алку пешком из ближайшего роддома с девочкой Оленькой, которую Алка, задыхаясь от нежности, называла только Тяпой. Погрузившаяся в ребенка Алка выныривала из пипеток и ползунков только при появлении в ее квартире Мишиной матери.

Алкина свекровь и бабушка Оленьки-Тяпы не считала себя полностью состоявшейся в этом качестве, поскольку Алка и Миша не были женаты. Алка считала, что она холодно относится к ребенку, ведь свекровь даже не называла девочку домашним именем Тяпа, а только Олей. В ответ на небрежное отношение к Тяпе Алка, в свою очередь, ненавидела свекровь.

Пожениться им не мешало ничто, кроме Алкиной инертности. Ей было неприятно обращаться к Игорьку, не хотелось идти потом в ЗАГС… Даше казалось, что Алка не хотела развода с Игорьком и брака с Тяпиным отцом, потому что ее страстность не была полностью удовлетворена ребенком и, требуя пищи, обратилась теперь в ненависть к свекрови. Годовалая Тяпа и злокозненная полусвекровь составляли пока основное содержание Алкиной жизни.

Марининого счастья было так много, что она не могла больше пользоваться им одна, и, решив обрадовать Дашу своей радостью, наскоро раскрыла оставшиеся секреты.

— У меня уже есть в Америке деньги, мне помогли перевести! Я дачу продала! — радостно блеснув глазами, заявила она. — Я сначала думала вам с Олегом предложить…

— Что ты, — с сожалением ответила Даша, на секунду представив себя владелицей большого дома на тридцати сотках в Репине. — У нас таких денег нет. Погоди! — мелькнула у нее мысль. — Я совсем забыла про твою дачу! Ты же могла продать дачу и купить вам с Андреем квартиру! И новый диван вместо твоего ровесника века!

Марина неопределенно махнула рукой в сторону памятника Некрасову за окном.

— Не хочу здесь ничего!

— Так бы и говорила, что хочешь уехать…

— А еще у меня была мысль отдать деньги в чей-нибудь бизнес, но я решила, что не буду ни с кем связываться. Чем рисковать, лучше довериться американскому банку, — упоенно продолжала она.

Бизнес Олега с Игорьком давал постоянный доход, позволяющий обоим компаньонам беззаботно тратить деньги на недорогие путешествия, хорошую еду и приличную одежду, но все же это была лишь небольшая фирма по оптовой торговле бытовой техникой, а не крупный бизнес с большими деньгами. Олег был доволен стабильным доходом и обычным в мелком предпринимательстве риском, Игорька же манили совсем другие масштабы.

С тех пор как год назад их кухонные посиделки вылились в общую фирму, компаньоны не расставались ни на день, ежедневно находя проблемы, которые они должны были обсудить, допоздна засиживаясь то у одного, то у другого. Игорек брызгал идеями и проектами, которые ведомый в этой паре Олег называл прожектами, а самого Игорька — мечтателем и прожектером. Для него было очевидным, что его компаньону вскоре наскучит их скромное налаженное и не дающее больших денег дело, и он, как говорила Даша, «улетит от Олега на крыльях любви» к новым горизонтам бизнеса. Им казалось, что больше, чем деньги, Игорька манил риск, дающий возможность постоянного куража и ощущения полноты жизни.

— Ладно, — деловито сказала Маринка, взглянув на часы. — Давай съедим остатки пирожных и накроем на стол! Юля придет в одиннадцать, у нас есть три часа. До одиннадцати у меня отвальная, камерная и скромная. Я еще утром позвала Олега с Игорьком и Женьку.

— А как твой Гордон в постели? — поинтересовалась Даша, и тут раздался звонок.

Марина понеслась открывать. В прихожей Женька поцеловал ее в щеку, а она, протянув ему письмо, строго сказала:

— Отдашь Андрею завтра днем в университете. Не забудь, перед лекцией.

— Как муж номер один мужу номер два? А почему именно перед лекцией?

— Лекцию он ни за что не отменит, начнет читать, отвлечется…

— Ты, Маринка, редкой души человек, — по-супружески насмешливо улыбаясь, заявил Женька и продолжил уже в комнате: — А вообще, милосердная моя, ты все делаешь правильно! Я завидую твоему плановому хозяйству…

— Тоже хочешь замуж в Америку, Мумз? — вкрадчиво спросила Даша.

— Устал спать в НИИ. Кстати, я достиг в этом деле немалых успехов. Главное, научился спать, не облокачиваясь на руку. А то неудобно было, начальник входит, а на щеке отпечатана пятерня. А еще у меня теперь два пальто, одно всегда на стуле висит, а в другом я ухожу. Где младший научный сотрудник Кротов? А пальто вот оно, на стуле! Значит, Кротов на месте, только вышел куда-то…

С приходом Игорька по-семейному спокойная беседа мгновенно прервалась на суету, громкие тосты и смех. Игорек, возбужденный внезапностью ситуации, не сводил с Марины тяжелого взгляда, и вскоре Даша заметила, что он гладит ее под столом по ноге.

Улучив минутку, Марина поманила Дашу на кухню и зажала ее в углу между двумя буфетами:

— Дашка, ты спрашивала, как мой Гордон в постели… Только не говори никому! Он вообще не по этой части… нет, не голубой и не импотент, просто очень-очень умеренный. Будет спать со мной сначала по субботам, а потом раз в месяц, вот увидишь! Слушай! Забирай всех скорее, у нас с Игорьком еще час до Юлиного прихода! — жарко шептала она Даше в ухо, возбужденно пристукивая каблуком по ножке буфета.

— От лица твоих мужей желаю тебе успеха! — раскланялся в прихожей Женька.

Схватив его и Олега за руки, подталкиваемая нетерпеливым Марининым взглядом, Даша потащила их к выходу.

Ранним утром она стояла в зале международного аэропорта Пулково-2 рядом с Юлей.

Довольно высокий, худощавый, рыжеватый и белокожий Гордон выглядел одновременно как типичный white american protestant из американских фильмов и Как вылитый советский инженер восьмидесятых. Одетый в клетчатую рубашку и мятые джинсы, начинающий лысеть со лба, Гордон в своих маленьких пластмассовых очочках был похож на всех советских ребят-инженеров, любящих посидеть зимой на кухне, а летом у костра. Он смотрел на свою жену, Дашу и Юлю с одинаково доброжелательной улыбкой любителя самодеятельной песни. Впечатление портили слегка оттопыренные настороженные уши и широковатые бедра.

«Он очень симпатичный, — подумала Даша, — Марине повезло, ее билет в Америку мог оказаться значительно менее приятным».

— Все инженеры мира похожи друг на друга, посади его на полянке в Репине с гитарой в руках, и от наших туристов не отличишь, — шепнула Даша.

— Правда, симпатичный?! — с утвердительной интонацией произнесла Марина, которой совсем не хотелось шутить. Жестом удовлетворенной собственницы она погладила Гордона по плечу.

— Yes! — горячо подтвердила Даша. — Cool! — И, надув щеки, закатила глаза, как их учительница английского. — Good, Весницкая!! Very good!

Юля с Дашей напряженно вглядывались в проход у паспортного контроля, за которым скрылась Марина. Услышав, что самолет взлетел, неприступно-великолепная в своих серебристых мехах Юля повернулась к Даше и, неловко вдавив ее носом в пушистый воротник, беззвучно заплакала.

Даше было неловко от Юлиных слез и неудобно стоять носом в мех, больше всего ей хотелось сейчас отстраниться, убежать и поплакать одной. Обняв Юлю за плечи, она повела ее к машине.

Посидев немного на Юлиной кухне и выйдя за дверь, Даша уселась на батарее, где они много раз курили, и, тупо рассматривая знакомые надписи на подоконнике, поняла, что Марины не будет в ее жизни больше никогда. Она не обольщалась насчет поспешно заключенного брака, но в любом случае, как бы редко ни выполнял Гордон супружеский долг и каким ужасным мужем ни оказался, голубым, скупым, жестоким или даже переодетой женщиной, Марина уехала не для того, чтобы вернуться.

Соня курила крайне редко, но сейчас, сидя у Даши на кухне, она вертела в руке тонкую сигаретку и, забывая затянуться, рассказывала Даше и Женьке сон, который приснился ей прошлой ночью.

— Я стою на перроне и плачу, — напряженно глядя сквозь Дашино плечо, медленно говорила она. — Сначала тихо плачу и прошу: «Адка, пожалуйста, не уезжай!» Потом разозлилась и закричала: «Ты не имеешь права оставить меня здесь, ты мне как сестра, мы с первого класса вместе!» А она идет и идет по перрону не оборачиваясь… Я хотела уйти, но оказалось, что у меня в руках ее чемодан и еще маленький портфельчик. Тогда я побежала за ней, бегу и кричу, чтобы она меня подождала… Я бегу-бегу, а поезд уже ушел…

— Ваш сон очень простой, — замечает Женька, последнее время увлекавшийся Фрейдом. — Портфельчик символизирует ваше общее детство, а чемодан — это вся ваша жизнь, все эти годы, которые вы провели вместе. — Он на секунду задумался. — Она уехала в новую жизнь, а свое самое ценное — прошлое — оставила вам…

— Не умничай, Мумз нетактичный! — резко прервала «го Даша. — И без твоего доморощенного психоанализа все понятно.

Боль следующих чередой прощаний была очевидной и не нуждалась в обсуждении. В Даше копошилось еще одно стыдное маленькое чувство, в котором она не признавалась ни Женьке, ни самой себе. Да, именно в таком лорядке — сначала ему, а потом себе.

У нее было ощущение, что ее бросили. Уезжающие друзья были полны планов и надежд, они смотрели вперед, а Даша оставалась на своей кухне. Казалось, что вместе со всем, что они оставляли, они пренебрегали и ею, бросив Даше на хранение за ненадобностью свое детство и юность.

В забытом на перроне чемодане из Сониного сна лежит неактуальный в новой жизни хлам. Скинули балласт Даше на руки и полетели! А ей что же, хранить чемодан с общими воспоминаниями, вынимать их, проветривать, бережно держать в руках… Если так, то она тоже постарается немедленно… что?

У Сони уехали все любимые подруги, вдвоем с Дашей они ходили с проводов на проводы, чувствуя себя двумя сиротками во время застолья в знакомых до последней безделушки, опустевших теперь квартирах. Гости сидели на положенных на табуретки досках за одолженным у соседей столом.

«На следующий год в Иерусалиме!» — радостно звучал обычный тост, и Соня с Дашей понимали, что все встретятся в Иерусалиме или в любом другом городе мира, но уже без них. Они еще сидят здесь, с друзьями, но их уже нет.

У Ады, Фаины и Фиры были дочери, с которыми прошло Дашино детство. Пока взрослые сидели за столом, они играли; став постарше, чинно, как родственники, беседовали. Они и ощущали себя не подругами, но родственницами. Сколько часов, дней, лет они провели вместе; что же, Даше теперь без детства жить?!

Прихватив мужей, детей и внуков, одна за другой улетали Ада, Фаина, Фира. Они рыдали в аэропорту, шепча: «Я умру без Ленинграда!», отвлекались на разбегающихся внуков, снова рыдали и скрывались за паспортным контролем навсегда.

Международный аэропорт был знаком теперь Даше, как закоулки собственной квартиры. Она умела встать так, чтобы как можно дольше, вытягивая шею, видеть хлопотливые, уже не здешние лица друзей.

За последний год уехали все Дашины друзья, друзья и знакомые друзей. Им было тридцать, и круг их уже полностью сложился, изредка придирчиво впуская в себя чьих-то новых мужей и жен. Уже дружили между собой их дети, и они весело гадали, Маргошка, самая старшая, или же другой чей-то сын или дочь первыми посадит их во главу свадебного стола в качестве родителей. Время детских свадеб было нереально далеким, но точно известно, что оно будет наполнено их дружбой и совместным взрослением. Было известно. До того, как все они птицами потянулись на юг, не обсуждая причин и мотивов, просто поднялись и полетели.

Даша уже была от них отделена. На проводах звучали тосты. «Мы уезжаем к лучшей жизни!» «Все к лучшей жизни… А я что же, к худшей? Ой, за что, почему именно я?!.» — думала Даша, стараясь стереть с лица жалкую улыбку.

Она обыденно провожала друзей навсегда, пересчитывала багаж, бегала в киоск за куклой ревущему ребенку, торопливо записывала на обрывках газеты забытые в суете последние поручения.

Друзья усаживались в самолет и по команде «Застегнуть ремни!», затаив дыхание, неслись в новую жизнь, а Даша в одиночестве понуро брела к машине и привычно-горестно возвращалась домой, невыносимо завидуя. Америку она представляла себе пионерским лагерем, где у всех вечером будут танцы у костра, на которые ее не взяли.