— Я не верю тебе, — грозным тоном сказал он, обращаясь к Марфе.

— Не веришь? — рассмеялась она:

— У Сычихи спроси, она принимала роды.

— Если это так, — все еще недоверчиво смотрел на нее Петр, — почему прежде молчала? Почему не сказала об этом?

— Сычиха убедила меня, что ребенок умер, но теперь все раскрылось. И то кольцо, что ты подарил мне — помнишь, ты хотел, чтобы я родила тебе дочку, и даже выбрал имя для нее — Анастасия? Теперь это кольцо у нее в руках — она жива, и я заберу ее у тебя.

— О чем ты говоришь, Марфа? — не понял князь Петр. — И перестань придумывать ребенка, которого у тебя никогда не было.

— Господь свидетель! — Марфа подняла указующий перст к небу. — А не веришь — спроси у своей жены.

— Маша? — растерялся князь. — При чем здесь Маша?

— А? Что? — очнулась Долгорукая и безумным взглядом обвела комнату. — О чем мой муж должен у меня спрашивать?

— Ты, ты украла нашего ребенка! Душегубка и воровка! — закричала Марфа.

— Петр Михайлович, — властно сказала Долгорукая, вставая с кресла, — сделайте милость, избавьте меня от своей девки.

— Марфа, опомнись, что ты творишь! — Петр попытался встать, дабы выставить Марфу за дверь, но она, не глядя на него, бросилась к Долгорукой.

— Она украла моего ребенка и воспитала, как собственного. И этот ребенок — Лиза!

— Марфа, я прошу тебя… — Петр, наконец, встал и заслонил собой жену.

— Да она больна, — выглянула из-за его спины Долгорукая.

— Нет, это ты больна, ты одержимая. Ты готова сделать все, только бы он остался с тобой!

— Марфа, не кричи, — увещевал ее князь Петр. — Лиза — моя дочь…

— И моя! И имя ей — Анастасия! — прервала его Марфа. — Нет в приходской книге записи о рождении и крещении Лизы Долгорукой, а Настя есть. Наша Настя!

— Да мало ли детей рождаются в один день, — невозмутимо пожала плечами Долгорукая.

— Марфа, Лиза не твоя дочь, — тихо сказал Петр, — и никто не крал у тебя девочку. Твой ребенок умер, но, даже если бы я и знал о нем, это ничего не изменило бы в наших с тобой отношениях. Я принял решение, я вернулся в семью, и прошу оставить нас в покое.

— Господи, прости ее грешную, не ведает, что говорит, — кивнула Долгорукая.

— Петя, опомнись, — Марфа в ужасе уставилась на князя. — Посмотри на нее, с кем ты живешь?! Ведь это она стреляла в тебя. Она отравила барона. Корфа. Ты думаешь, она не может украсть ребенка?

— Петр Михайлович, — требовательно сказала Долгорукая, — я не желаю более в собственном доме слушать эти бредни сумасшедшей. Сделай же что-нибудь, и немедленно!

— Дмитрий! — закричал князь Петр и стал, что было сил, трясти колокольчик. — Дмитрий, да где ты запропастился, мерзавец?!

— Ты прогоняешь меня? — прошептала Марфа.

— Да, — кивнул князь Петр, — ты должна уйти.

— О, я даже не знаю, кто из вас худшее чудовище — она или ты…

— Дмитрий, проводи гостью, — сухо велел князь Петр прибежавшему на его крик слуге. Дмитрий тут же пребольно схватил Марфу за руку, но она вырвалась и с ненавистью посмотрела на князя.

— Что, что мне сделать для того, чтобы ты поверил?

— Уйти, — отвернулся от нее князь Петр.

— Ты предал меня, предал нашу дочь, — обреченным тоном произнесла Марфа. — Когда-нибудь ты об этом пожалеешь, да как бы поздно не оказалось.

— Что это было, Петя? — Долгорукая с невинным взглядом обратилась к мужу, когда Марфа, подталкиваемая Дмитрием, вышла из кабинета. — Надеюсь, ты не думаешь, что в словах этой женщины есть хотя бы капля правды? Лиза — наша дочь, она не умирала, ее никто не подменял. Боже мой, я, конечно, не ангел, но на такую дикость не решилась бы.

— Я не сомневаюсь, что Лиза — наш ребенок, но… — в задумчивости протянул князь Петр.

— Что должно означать это «но»? — удивилась Долгорукая.

— Единственное, что я понял из всей той околесицы, что наговорила здесь Марфа, — я понял, что у меня могла быть еще одна дочь. И, если она не умерла, то где она?

— Теперь я понимаю, почему ты продал ее Корфу… — страшным голосом сказала Долгорукая.

— Маша, я сделал это только для того, чтобы не волновать тебя. Я думал о спокойствии — твоем и детей. Послушай, — взмолился князь Петр, — я уже покаялся в своем грехе. Я говорил тебе не раз, неоднократно — это самая ужасная ошибка в моей жизни. И я прошу, чтобы ты, наконец, решилась и простила меня.

— И кто-то еще может удивляться, что я мстила вам с Корфом! — вскричала Долгорукая. — Да вас не убить — вас четвертовать надо было. Разорвать! Петя, ты будешь в аду гореть, на медленном огне. О, Господи! Лучше бы ты сидел в тюрьме за фальшивые деньги. Как же я тебя ненавижу! Я видеть тебя не могу!

— Маша, Машенька…

— Об одном лишь жалею, — Долгорукая остановила на муже уничтожающий взгляд и, прежде чем уйти, со злостью бросила ему в лицо, — как я жалею, что не убила тебя тогда…

Изгнанная из дома, Марфа медленно побрела в сторону родового кладбища Долгоруких. У недавней могилы Петра она увидела Лизу, которая в оцепенении стояла у поваленного памятника и смотрела на раскопанную дыру в земле, как будто оттуда начиналась дорога в бездну.

— Так кто же я? — сама с собой говорила Лиза. — Елизавета? Анастасия? Господи, подскажи, просвети!

— Девочка моя… — прошептала Марфа.

— Что вам угодно? — вздрогнула Лиза, обернувшись на чужой голос. — Это вы? Что вам надо здесь? Уходите, вы и так сделали немало, чтобы жизнь в нашей семье пошла прахом.

— В вашей? А твоя ли она, эта семья?

— Что вы хотите этим сказать?

— Не гневайся на меня, милая, — ласково сказала Марфа. — За свою вину перед тобой я уже получила сполна.

— Я ничего не желаю знать и лишь хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни! — воскликнула Лиза и хотела было уйти, но Марфа преградила ей путь.

— Но это невозможно — мы связаны с тобой, мы — это одно целое, Настенька моя, бедная!

— Что? — растерялась Лиза. — Не может быть! Этого просто не может быть.

— Тебя отняли у меня, — расплакалась Марфа, — но Господь услышал мои молитвы — ты нашлась, и теперь я никому тебя не отдам и никуда от себя не отпущу.

— Оставь меня! — Лиза пыталась уклониться от ее объятий.

— Доченька моя! Я ведь тебе не чужая, — Марфа гладила ее по голове, брала за руки и целовала их. — Если бы ты только знала, как я мечтала прижать тебя к себе, посидеть с тобой, поговорить. Ты — моя дочь, моя любимая единственная дочь.

— Плохо мне, очень плохо, — Лиза почувствовала, что от волнения теряет сознание. — Я ничего не понимаю. Оставьте меня. Я пойду домой, я должна расспросить обо всем маменьку.

— Ты не веришь мне? — участливо спросила Марфа.

— Я… я боюсь поверить, — всхлипнула Лиза, и слезы градом хлынули из ее глаз.

— А ты не бойся, — улыбнулась Марфа, — ты поплачь — и обман, как рукой снимет. Святая вода потечет, и душа твоя очистится — ты поймешь, что все это время эта ужасная женщина оттого только и мучила тебя, что знала — ты плод любви твоего отца и твоей настоящей матери.

— Но как же… — плакала Лиза.

— Прими правду и не противься судьбе. Я — твоя мать, а ты — моя дочь. Идем со мной. Нам так о многом надо рассказать друг другу.

— Но куда мы пойдем?

— Хотя бы на край света — лишь подальше от этого ужасного дома, где с тобой так жестоко обошлись. Ты не переживай, теперь я стану заботиться о тебе, — кивнула Марфа. — Я давно вольную получила, и денег у меня достаточно. Мы с тобой не пропадем. Будем жить душа в душу, никто нам не нужен, главное — позабыть обо всем, что разделяло нас.

— Все это так неожиданно, так странно, — Лиза, казалось, плыла по течению — эта женщина словно околдовала ее своими речами, и Лиза подчинилась ей, пошла следом.

— Ты останешься со мной, — Марфа взяла ее за руку и повела за собой, — навсегда. Мы будем вместе, и больше никакая сила не разведет нас с тобой.

Глава 3

Женское счастье

После отъезда Андрея в Петербург Татьяна места себе не находила — в доме воцарилась Наташа, и все теперь крутилось вокруг нее. Князь Петр с умилением взирал на то единодушие, которое установилось между его женой и невестой Андрея. Женщины постоянно щебетали, обсуждая свадебные планы, а Соня, как привязанная, ходила за ними и все норовила вмешаться со своими предложениями. Правда, ее советов никто особенно не слушал, но и не лишал возможности чувствовать свою сопричастность к такому важному делу, как подготовка к свадьбе.

Видеть все это было для Татьяны невыносимым — она никак не могла понять, почему Андрей столь жестоко обошелся с нею. Для чего дал надежду и за что потом унизил и растоптал то светлое, что еще теплилось в ее душе. Татьяна искренне любила Андрея и видела — он отвечает ей взаимностью, но приехала Наташа, и очевидное превратилось в мираж и рассеялось, как ночной кошмар. А Наташа не только, казалось бы, ничего не замечала — наоборот, без конца гоняла Татьяну за всякой всячиной и по любому поводу звонила в колокольчик.

Поначалу Татьяна думала, что она делает это специально, но потом поняла — нет, просто барышня привыкла так жить. Наташа представлялась ей домашней любимицей, избалованной родителями и няньками и с удовольствием игравшей в замечательную игру про жениха и невесту. Она, похоже, распоряжалась Андреем, как своей куклой, и — что самое страшное! — Андрей и не выказывал никакого недовольства своей ролью. А уж с каким азартом во все это окунулись остальные домочадцы Долгоруких — и того понятней.

И однажды Татьяне стало до того тоскливо и муторно, что она решила — пришло время избавиться от своей несчастной любви. Она кинулась искать Сычиху — та непременно дала бы ей каких-нибудь отворотных снадобий, но ее и след простыл — избушка стояла пустая и холодная. Может, Варвара знает, где Сычиха, подумала Татьяна и отправилась к Корфам.

По дороге ей несколько раз становилось плохо — Татьяну шатало, и деревья вокруг плыли у нее перед глазами. Про себя Татьяна несколько раз недобрым словом помянула жизнерадостную Наташу — та своей прытью кого угодно могла извести, уж такая барышня непоседливая. А командовать любит не меньше самой Долгорукой. Вот уж точно была бы сапогу пара, — усмехнулась Татьяна.

— Что это с тобой, Танечка? — заботливо спросила Варвара, когда Татьяна добралась до имения Корфов. — Да ты сядь, сядь, на тебе лица нет! Ты уж извини, что без рук я — видишь, рыбу разделываю.

Варвара для пущей убедительности вытянула перед Татьяной ладони, остро пахнувшие свежей рыбой, и Татьяна беззвучно рухнула на пол.

— Боженьки мои! — вскричала Варвара и бросилась отмывать руки.

Наскоро счесав чешую, она тщательно вытерла их сухим полотенцем и уже только тогда принялась поднимать Татьяну. Варвара подтащила ее к буфету и прислонила спиною к дверцам, потом достала из соседнего стола склянку с нашатырем и быстрым движением пронесла сосуд близ Татьяниного лица. Через мгновение Татьяна застонала — ресницы дрогнули, на скулах появились признаки румянца.

— Ты, девка, меня так больше не пугай, — покачала головой Варвара, когда Татьяна открыла глаза, — стара я уже стала для таких фокусов.

Варвара еще раз дала Татьяне нюхнуть нашатыря и убрала пузырек. Потом подала ей руку и велела: «Обопрись-ка, да поднимайся, нечего тебе в твоем положении на полу рассиживаться, сама знаешь, по полу всегда холод идет».

— О чем ты, Варвара? — не поняла Татьяна, присев на стул в другом углу кухни, подальше от разделочного стола — от одного взгляда на источавшую ароматы рыбу ее опять было в сторону повело.

— Ты вот что, — с сочувствием глядя на нее, сказала Варвара, — в обморок падать прекрати, а я сейчас вернусь.

Господи, расстроилась Татьяна, до чего же я слаба стала — привычный, вроде, путь прошла, а утомилась, точно весь день на поле пропахалась. Довела меня кручина, нет уже ни сил, ни терпения.

— На-ка, выпей, тебе сейчас самое то, — Варвара подала ей кружку холодного молока — только что из погреба, кувшин даже запотел.

— Спасибо, Варя, — кивнула Татьяна и отпила из кружки — прохладная жидкость успокоила и отрезвила, — уж и не знаю, как тебя благодарить. Ты прости, что пришлось тебя беспокоить. Не думала, что вот так запросто развалиться могу.

— Да ты особенно не извиняйся, — сочувственно сказала Варвара, — в твоем положении — обычное дело в обморок падать. Когда ждешь-то?

— Чего? — растерялась Татьяна.

— Не чего — кого, — улыбнулась Варвара и добавила, — ты пей, пей, а то опять, того и гляди, упадешь, а мне ужин готовить надо. Суп из сазана подавать велено.

— Не пойму я тебя что-то, Варвара, — нахмурилась Татьяна.