— Идите, — медленно, почти по слогам произнес Энрике. — Я не умру, не дождавшись вашего возвращения…

— Скажите, это не заразно? — пытал врача хозяин трактира, когда Анна ненадолго покинула комнату, где лежал Энрике.

— Успокойтесь, — заверил тот. — Для вас болезнь этого человека не представляет никакой опасности, равно как и для остальных в этом доме и в этом городе.

— Так что же это? — недоуменно спросила Анна, когда хозяин, хотя и не удовлетворившись до конца ответом врача, принужден был под укоряющим взглядом доктора оставить их наедине.

— Я не знаю, синьора, кто вы, куда держите путь, и какие обстоятельства преследуют нас, — тихо сказал врач. — Но прежде, чем все объяснить вам, желал бы понять, в каких отношениях вы находитесь с этим человеком, не враг ли он вам или муж, с которым вы желали бы развода и наследство которого имеет для вас значение.

— Что за нелепые вопросы вы задаете мне?! — гневно воскликнула Анна. — За кого вы принимаете нас? Жизнь этого человека дорога мне так же, как и моя ему. И если бы вы сказали, что для его спасения от меня потребуются невозможные жертвы, я пошла бы и на это. Разве вы не видите, как я страдаю? И именно оттого, что так страшно страдает он.

— Простите, синьора, если я вас обидел, — смутился врач, — но все же вы не ответили на мои вопросы: кто вам этот молодой человек и кто вы ему?

— Ваше поведение оскорбительно! — с вызовом сказала Анна.

— Мне непонятно ваше упорство. Я прошу вас ответить на мои вопросы, или я вынужден буду обратиться в полицию, — разозлился врач и сделал вид, что собирается уходить.

— Послушайте, доктор, — Анна умоляюще схватила его за рукав, — помогите ему, и мы уедем! Этот молодой человек спас мне жизнь, но если хотя бы одна живая душа узнает, что он сражается в отряде Гарибальди, ему грозит неминуемая гибель.

— Но он и так умирает, — пожал плечами врач.

— Нет! О нет! — Анна была близка к обмороку. — Что вы такое говорите?! Ведь это лихорадка! Это всего лишь лихорадка!

— Увы, синьора, — покачал головой врач, — часы и даже минуты жизни вашего спутника сочтены, но причина его смерти — не лихорадка. И не считайте меня извергом или доносчиком. Я вырос в Генуе, учился своей профессии у отца синьора Гарибальди, но не случайно задавал вам все эти вопросы. Сейчас вы почти убедили меня в искренности вашего горя, и я не стану звать полицию, хотя и обязан сообщать о случаях насильственной смерти, ведь это, как-никак, преступление.

— Насильственной?.. — растерялась Анна. — Что это значит?

— Ваш спутник был отравлен, примерно… — врач посмотрел на позолоченные часы на цепочке, прикрепленной к карману его жилетки. — Думаю, это случилось часов шесть назад. Яд, судя по всему, попал в его организм из раны, которая была нанесена каким-то мелким острием…

— Перстень… Это был перстень… — прошептала Анна.

Она вдруг совершенно отчетливо вспомнила, как сверкнул на пальце Калиновской мистический темно-синий сапфир, когда она боролась с Энрике, вырывавшем у нее из рук пистолет после выстрела Ольги там, в церкви.

— Что вы говорите? — прислушался к ее шепоту врач. — Перстень? Вполне возможно, я как-то сразу не подумал об этом. Да-да, это мог быть именно он. Однако я не заметил перстня ни у вас, ни на руке вашего спутника.

— Энрике пытался остановить убийцу, — расплакалась Анна. — Он защитил меня от пули и принял на себя в отместку от убийцы яд.

— Сочувствую вам, но уже не сумею помочь, — отозвался врач.

— Так надежды нет? — глухо спросила Анна. Свет померк в ее глазах.

— Увы, — развел руками доктор, — судя по всему, этот яд поражает организм постепенно. Поначалу его действие сродни вину. Человек чувствует, как кружится голова, в теле появляется непривычная легкость. И лишь когда отрава проникнет в каждый уголок его тела, все разрозненные капельки яда, как по сигналу, начинают свою разрушительную работу. А дальше… дальше происходит то, что случилось с вашим спутником.

— Вы можете облегчить его страдания? — тихо спросила Анна.

— Я могу дать ему лекарство, которое лишит его сознания на весь тот срок, что отведен ему для мук. Но вы должны предупредить его об этом эффекте препарата. Я встречал случаи, когда люди желали до конца оставаться в сознании и видеть мир и лица своих близких, пока еще могли видеть. Пока не наступал полный паралич…

— Хорошо, я поговорю с ним, — кивнула Анна и, утерев слезы и стараясь казаться спокойной, вернулась в комнату.

Энрике терпеливо выслушал ее, и по тому, как он через силу двигал бровями, Анна поняла, что молодой человек пытается сосредоточить взгляд, но веки уже почти не слушались его. Все его тело словно одевалось прямо на глазах в каменный костюм и превращалось в скульптуру с неподвижно застывшим, когда-то таким прекрасным торсом.

— Пусть сбудется то, что предначертано, — прошептал Энрике, напомнив Анне ее же слова.

— Чем я могу облегчить твои страдания? — Анна попыталась взять его за руку, но она была холодна, как лед, и тяжела, как камень.

— Я хочу исповедаться…

— Я позову священника, — Анна собралась метать, но увидела, как мучительно исказились черты молодого человека. — Что, что такое? Тебе больно?

— Мне больно потому, что я виноват перед тобой. Позволь мне облегчить душу, и тогда боль отступит… — голос юноши становился все слабее и слабее, и Анна наклонилась к самому его лицу, чтобы слышать его слова. — Прости, я обманул тебя… Я хотел увезти тебя. Я видел — ты узнала мужа, я понял — он пытался вспомнить тебя. Я не хотел, чтобы это случилось… Я вез тебя в Геную, там мы сели бы на корабль до Марселя, а дальше ты поплыла бы со мной домой, в мой прекрасный Монтевидео.

— Что ты говоришь, Энрике?! — Анна с ужасом смотрела на него. — Ты наговариваешь на себя! Ты не смог бы так поступить со мной!

— Я?.. — некое подобие улыбки промелькнуло на измученном болью лице умирающего. — Я уже сделал это… Но Господь остановил меня, и я приношу свое покаяние. Прости, я скрыл от тебя то, что знал. Я увозил тебя потому, что мне стало известно — синьора Ванда придумала план. Она мечтает заставить французов выступить на стороне поляков против России, но для объявления войны необходим повод…

Энрике сделал паузу, и Анна замерла: Боже, не дай ему уйти, не открыв мне всей правды!

— Ванда и Мадзини, — снова послышался слабый голос, он доносился уже как будто из подземелья, — намерены убить брата Наполеона или его самого. Но сделать это должен русский офицер. Сначала я не знал, кто это сделает, но когда ты рассказала о своем муже, догадался, для чего синьора Ванда спасла Джованни в Париже.

— Какая низость! — воскликнула Анна и тут же спохватилась: — Энрике, эти слова относятся не к вам! Вы — совершенно другое дело…

— Я тоже несовершенен, — пробормотал юноша. — И я виноват перед тобой… Это страсть затмила мой разум… Но судьба дает мне шанс искупить свою вину… В сумке на моем седле ты найдешь письма к капитанам кораблей в Генуе и Марселе. Возьми их и возвращайся в Париж. Спаси своего мужа… А мой корабль в Монтевидео прибудет без меня…

— Нет! — закричала Анна. — Нет!

Но все было кончено — Энрике окаменел. Вбежавший на ее крик врач подтвердил — наступил паралич. Формально, конечно, Энрике еще был жив, но он больше уже ничего не слышал, не видел, не чувствовал. Врач спросил разрешения Анны послать за священником, и она кивнула в знак согласия.

Она оставалась с юношей до конца, пока священник не причастил Энрике и врач не констатировал его смерть. Анна и не подозревала, что еще какие-то события в этой жизни после всего пережитого способны так потрясти ее. Она сама словно окаменела, волею судеб став главным действующим лицом невероятной по накалу страсти любовной драмы, обернувшейся в итоге трагедией. Анна чувствовала себя невольной виновницей гибели прекрасного молодого человека, и ее сердце разрывалось на части. Она торопилась вызволить Владимира из сетей коварной Калиновской, но и не могла оставить Энрике, не проводив его в последний путь. Этот молодой человек спас ей жизнь и указал путь к спасению ее мужа.

Анна уехала из городка только после похорон Энрике. В его дорожной сумке она нашла те самые письма, о которых он говорил, и письмо к родителям, почему-то оставшееся неотправленным. Анна долго раздумывала, прежде чем решилась открыть и прочитать его. А, прочитав, опять погрузилась в ужасную тоску и сердечную слабость.

Энрике писал матери, что встретил женщину, похожую на нее.

«Ты — самая необыкновенная из матерей. Ты любишь нас и отца больше жизни, ты — терпелива, нежна, внимательна к несчастным и всегда готова прийти на помощь нуждающимся в ней. Я повсюду искал такую, как ты, и Господь услышал мои молитвы! Я убежден — она понравится тебе. В ней есть та же решительность и скромность, та же самоотверженность и верность. Она, как и ты, совершенное создание, и у нее любящее сердце…»

Далее Энрике описывал свой предполагаемый приезд домой вместе с возлюбленной, советовался насчет дома, спрашивал разрешения устроить жизнь отдельно, но по соседству с родительским очагом…

К утру у Анны началась лихорадка — сказалось пережитое за эти дни. Но врач, проникшийся к Анне симпатией, быстро поднял ее на ноги, и уже на третий день она, бледная и похудевшая, попросила хозяина трактира найти ей лодку до Генуи. Анна ехала налегке. Свои вещи она оставила в счет оплаты комнаты и в благодарность за бульон, которым по совету врача потчевала ее сердобольная супруга трактирщика. Врачу Анна отдала последние деньги, и теперь пополнить, свой баланс могла только в банке, в Париже.

Перед отъездом она еще раз навестила могилу Энрике, похороненного на городском кладбище, и запомнила это место. Позднее она напишет его матери в Монтевидео и отправит это письмо вместе с тем, которое юноша так и не успел передать.

Судовладелец в Генуе, услышав о смерти синьора Веги, опечалился и пообещал устроить Анну на ближайшее судно до Марселя — то, на котором Энрике планировал увезти ее, уже ушло в рейс. Добравшись его стараниями до берегов Франции, Анна в Марселе продала в ломбарде заколку для волос с небольшим бриллиантом и купила билет на дилижанс до Парижа. Временное отсутствие денег ее не пугало. Дома у нее были кое-какие ценные бумаги, которые Анна предполагала предъявить в банк и получить за них наличные.

Всю дорогу обратно она не переставала думать об Энрике, и лишь на подъезде к Парижу ее стали одолевать сомнения — сможет ли она опять найти Владимира? И состоится ли эта встреча до того, как Калиновская осуществит свой злодейский план, и не опоздает ли она? Впрочем, Анна решила немедленно по возвращении посоветоваться с Киселевым, рассказав ему обо всем, что узнала от Энрике. От вокзала она взяла фиакр и велела вести себя на Монмартр.

Париж ее удивил — город явно носил следы настоящей военной баталии. Анна проезжала мимо целых кварталов, разрушенных стрелявшей по ним тяжелой артиллерией. То тут, то там на тротуарах валялись камни, обломки мебели и каких-то бочек — остатки разметенных баррикад. И над всем витал странный гнилой запах, исходивший то ли от продукта какого-то горения, то ли от лекарственного сбора.

— Что это? — с тревогой спросила Анна возчика.

— Холера, — через плечо бросил тот. — Трупы-то после восстания некому было убирать, а тут — жара, ни ветерка, вот и понеслось. Да вы не бойтесь, мадам, сейчас уже почти все на убыль сошло. Народ возвращается в город, все наладится.

Анна не стала с ним спорить, но у нее вдруг отчего-то резко заныло сердце, и в душу вкралось неприятное предчувствие. Ощущение опасности разрасталось по мере приближения к дому. И когда фиакр, наконец, вывернул от последнего виража серпантина на их улицу, у Анны закружилась голова. Улица была тихой и пустынной, словно вымершей. В домах не было света, не было жизни. И ее дом походил на все другие дома в их квартале — притихший и пустой, с мрачными глазницами окон.

«Только не это, Господи, только не это…» — вихрем пронеслось в голове…

Глава 9

Найти и не сдаваться

— Если хотите, я могу отвезти вас в гостиницу, — предложил подошедший к Анне возчик, видя, как она всматривается в темные окна дома и стучит в дверь.

Анна беспомощно оглянулась на него и кивнула, но потом вспомнила, что ее средства на исходе, и решила ехать к Киселеву. Если граф в Париже, он, без сомнения, поможет ей и, она надеялась, объяснит, что сталось с ее семьей.

Случившееся едва не подкосило ее. Всю дорогу до Парижа Анна жила одной мыслью — увидеть детей, прижаться к ним, расцеловать и почувствовать их любовь, которая всегда поддерживала и согревала ее материнское сердце. Она мечтала услышать очаровательный лепет Катеньки и жизнерадостный смех сына. Ей так не хватало все, это время родного тепла этих светлых, ангельских душ.