Анна молча и с безысходностью взглянула на него, потом на Альбера — и тогда он снова подошел к ней и, утешая, обнял за плечи.

— Скажите, лейтенант, — искренне вздохнул Альбер, — вы все же не станете возражать против того, чтобы мадам Жерар могла увидеться с этими заключенными? Быть может, ей удастся узнать что-то о муже из личного разговора.

— Да они не слишком-то разговорчивы, — пожал плечами месье Денар. — И потом, это запрещено.

— Но я был бы вам весьма признателен, — многозначительным тоном промолвил Альбер и выразительно сунул руку в верхний внутренний карман сюртука.

— Что вы, что вы! — замотал головой лейтенант, испуганно оглядываясь. — Конечно, я пойду навстречу зятю барона де Танжери и надеюсь, вы в дальнейшем окажете мне некоторое покровительство…

— Всегда к вашим услугам, месье Денар, — Альбер понимающе подмигнул лейтенанту, и тот жестом пригласил месье Корнеля и его спутницу следовать за собой.

Из кабинета начальника тюрьмы они вместе прошли в дальний конец коридора и по винтовой лестнице спустились в квадратный внутренний двор, у противоположной стены которого виднелась кирпичная кладка какого-то колодца. Колодец оказался входом в подземелье, куда вела неширокая каменная лестница — с местами расшатанными, кое-где потрескавшимися ступеньками. Из подземелья тянуло сыростью и затхлым, нечистым воздухом. Анна сразу закашлялась и приложила платок к носу. Альбер, поддерживавший ее под руку, посмотрел на нее с искренним сочувствием, а месье Денар — с грустным неодобрением, бормоча: «Это место не для хорошеньких дам. Не стоило мадам спускаться сюда».

— Вы должны понять мою родственницу, — тихо промолвил Альбер, когда Анна, с разрешения лейтенанта, подошла к решетке, отделявшей тюремный коридор от большой камеры, где потревоженные их приходом столпились заключенные со «Святой Анны». — Она тяжело переживает потерю мужа. Мы, конечно, пытались отговорить ее от этой поездки, но разве возможно убедить любящее сердце отказаться от последней надежды?

— Это очень мужественный поступок, — развел руками месье Денар. — Но все же мне кажется, такие переживания не под силу женщине. Боюсь, как бы после этого посещения ей не стало хуже. Что могут сказать мадам эти оборванцы? Разве только утяжелить ее горе кровавыми подробностями, не предназначенными для женских ушей?

— Лучше страшная правда, чем совершенное неведение, — убеждающе сказал Альбер и потянул лейтенанта за собой, давая возможность Анне говорить с заключенными без риска быть услышанной и самим Денаром, и охранниками в подземелье, вежливо пропустившими ее вперед.

Но как ни умоляла, как ни уговаривала арестантов Анна, ни один из них так и раскрыл рта. Все они молча и жадно вглядывались в ее лицо, пытаясь угадать в ее появлении в темнице свою собственную судьбу, но не откликались на все ее расспросы. Анна чувствовала — от нее как будто чего-то ждали, но чего именно? Ей почему-то показалось, что она обманула их ожидание. Но ее приход сюда был неожиданным даже для нее самой, откуда же у заключенных возникла уверенность в важности ее появления?

Это было, конечно, странно, но дальше думать об этом Анна не могла. Молчание заключенных, больше похожее на сговор, угнетало ее и умножало безнадежность предпринимаемых ею усилий. Анна вновь почувствовала себя слабой и несчастной. Она оглянулась на Альбера в поисках поддержки, и тот немедленно откликнулся на ее молчаливый призыв о помощи.

— Вы пробовали предложить им денег за информацию о вашем муже? — едва слышным шепотом спросил он, оставив месье Денара и подойдя к Анне.

— Да, — кивнула она, — но ответом мне было столько презрительных взглядов, что я устыдилась своего предложения.

— Впрочем, их можно понять, — догадался Альбер. — Что значат деньги за час до смерти?!

— Час? — Анна испуганно взглянула на него.

— Быть может, чуть больше. Лейтенант сказал мне, что, скорее всего, их в ближайшие день-два расстреляют. Город готовится к празднику, весеннему карнавалу — это традиция южных островов, и власти не хотели бы омрачать его. Так что, полагаю, церемониться с заключенными и тянуть время никто здесь не станет.

— Но что же делать? — Анна умоляюще сложила руки. — Я чувствую — они что-то знают, но молчат. Как будто нас отделяет не решетка, а Великая китайская стена!

— Возможно, они видят в вас провокатора, — предположил Альбер. — Ведь мы пришли сюда не сами по себе, а в обществе лейтенанта. И если вы явитесь к ним одна, то, вероятно, они перестанут вас опасаться.

— Что же нам делать? — едва не плакала Анна.

— Предлагаю прийти сюда завтра. Я постараюсь отвлечь внимание месье Денара, а вы, уже зная дорогу, проникнете в подземелье одна. Быть может, тогда эти господа станут сговорчивее. А сейчас идемте, еще немного — и наша беседа покажется лейтенанту подозрительной, — Альбер подал Анне руку, и они направились к выходу.

Рассыпавшись в любезностях при прощании с месье Денаром, Альбер отвез Анну в одну из лучших гостиниц города — «Королевскую лилию», где снял для нее апартаменты, после чего распрощался до завтра и отправился, наконец, в усадьбу де Танжери. Ни он, ни Анна не заметили внимательно наблюдавшего за ними мужчину, который, едва коляска с Альбером отъехала от входа в гостиницу, подошел к портье и принялся расспрашивать его о приезжих.

Человек этот был давним другом месье де Танжери, и, услышав имя Альбера, был невероятно удивлен его поведением. Жених дочери его друга не бросился сразу же по прибытии в Форт-Рояль во владения отца своей невесты, а занялся устройством какой-то дамы, явно парижанки, и заботливость, которую он проявлял к ней, заставляла думать об отношениях, весьма далеких от дружеских. Да и какая может быть дружба между молодым человеком, готовящимся вступить в брак с порядочной девушкой, и светской дамой, прибывшей с ним из Франции на одном корабле? Родственница? Шевалье де Граммон покачал головой. Он и сам бы не отказался от такой родственницы…

Утром Альбер приехал в гостиницу ни свет ни заря, но Анну в номере уже не застал — она встала раньше и отправилась на городской рынок. Так, по крайней мере, сказал Альберу портье, предложив дождаться мадам в холле. Но Альбер уговорил портье провести его наверх. В руках у него был огромный букет экзотических цветов, и он хотел поставить их в номере прежде, чем Анна вернется. Пока служитель выносил из номера вчерашний букет — поскромнее, из обязательных для каждого нового постояльца, и устанавливал новый, Альбер пробежался по залу, словно гончая, принюхиваясь к аромату духов мадам Жерар. Но заглянуть в спальную не решился — вышел на балкон, откуда вскоре разглядел знакомую, двигавшуюся по направлению к гостинице фигурку.

— Вы уже здесь, Альбер? — искренне удивилась Анна, входя в номер с тяжелой корзиной, в которой лежали свежие фрукты. — Я полагала, вы не рискнете покидать свою невесту в столь ранний час.

— Селестина — девушка самостоятельная и взрослая, — легкомысленно махнул рукою Альбер. — Она и сама уже уехала куда-то с рассветом. Барон говорит, что в последнее время она уделяет много внимания благотворительности. А вы, я смотрю, проголодались?

— Это не для меня, — покачала головой Анна. — Я хотела бы взять эти фрукты с собою. Возможно, если заключенные увидят, что я искренне сочувствую им и готова заботиться о них, они перестанут молчать и скрывать то, что знают.

— Вы так уверены в том, что арестанты что-то недоговаривают? То есть, не говорят, — улыбнулся Альбер, выбирая из корзины самое крупное и спелое яблоко и намереваясь надкусить его, но Анна посмотрела с таким осуждением, что все легкомыслие юноши испарилось. — Вы, верно, думаете, что для меня все это — игра?

— Не стану скрывать, что такая мысль при ходила мне в голову, — подтвердила Анна.

— Что же, — вздохнул Альбер. — Отчасти вы правы. Ваша история придала тонус моему существованию. Отлученный от Парижа, от дел, которые сейчас там завариваются, я в ужасе думал о той скуке, что ожидает меня в этом путешествии, и о церемониальных тяготах, которые придется выносить, пока мы с Селестиной не обвенчаемся и не вернемся во Францию. Но, поверьте, ваше горе тронуло меня, и, каким бы бессердечным я вам ни казался, душа Альбера Корнеля все же не лишена сентиментальности. И вы сумели достучаться до потаенных дверей моей натуры, в равной мере склонной как к авантюризму, так и к состраданию.

— Какой вы еще все-таки юный, Альбер! — с почти материнской нежностью воскликнула Анна.

— Вы как будто собирались оскорбить меня? — притворно обиделся Альбер и тотчас рассмеялся. — Но я прощаю вас, ибо мне нравится ваша искренность. Право же, мадам Жерар, если выяснится, что ваш муж все-таки пропал, погиб, возвращайтесь в Париж. Я буду рад, если у моей Селестины появится такой друг, как вы.

— А у вас? — в тон ему лукаво улыбнулась Анна.

— А вы и так уже мой друг, — кивнул Альбер и бросился целовать ей руки, сладко пахнувшие нежным ароматом южных фруктов.

Анна ласково погладила Альбера по волосам — он был очень странный и в то же время милый, этот молодой человек, и невероятно напоминал ей Михаила, князя Репнина. Та же романтическая горячность, очаровательная легкомысленность и обаяние, которые в сочетании с прекрасными манерами делали его самым желанным из кавалеров. Анна помнила, как стремительно Михаил вскружил ей голову, и с каким вдохновением она предавалась этому чувству, но мрачный, как байроновский Лара, Владимир оказался более удачливым соперником. И прежде всего потому, что любил, и именно благодаря ему Анна поняла разницу между этим, почти мистическим, чувством и юношеской увлеченностью Михаилом.

К приходу Альбера она уже отдохнула — впервые за долгую дорогу до Мартиники. Приняв подготовленную служанкой ванную, Анна с наслаждением опустилась на белоснежную постель под балдахином с прозрачной сеткой от москитов и не заметила, как уснула. И на этот раз ее сновидения были светлы и спокойны. Как будто она достигла не просто берега, означающего конец путешествия, а счастливого финала увлекательного авантюрного романа, в котором сбылись-таки все чаяния героев и надежды обрели реальность свершившегося.

Анна со стыдом призналась себе, что безумно рада комфорту и вниманию, окружавшим ее в гостинице. Внутренняя схима, в которую она вынужденно облачилась, отправляясь в это рискованное предприятие, была сброшена, и теперь Анна наслаждалась благами цивилизации, невольно возвращаясь мыслью к одному и тому же вопросу — права ли она была, обрекая себя на лишения, а детей — на одиночество?

Муки совести, отступавшие в моменты напряжения, опять нахлынули на нее, и Анна расплакалась, ощутив себя безнадежно маленькой, просто песчинкой в руках судьбы. Ей даже вздумалось себя пожалеть, но потом она вспомнила о тех несчастных, кого собиралась навестить завтра, и покраснела, радуясь, что никто не видит ее позора. Нет-нет, она не имеет права на легкомысленность, к которой ее подталкивал Альбер! Это все соблазны, искушение, а жизнь отвечает взаимностью только тем, кто, не сгибаясь, уверенно идет к своей цели — обязательно благородной и святой…

На их счастье ранним утром в тюрьме были только гвардейцы охраны, но они узнали месье и мадам, и, пока Альбер отвлекал их разговорами, Анна спустилась в казематы, где содержали арестантов. И на этот раз все случилось по-другому.

Возможно, немалую роль в отношении к ней заключенных сыграл ее приход без провожатых, и то, что она принесла им фруктов. Но Анна не склонна была считать, что эта нехитрая мзда могла быть оценена, как подлинный знак доверия. Скорее всего, изменилась она сама. Вчера она подбежала к решетке камеры с волнением, которое можно было истолковать двояко: кто знает, кого искала эта хорошо одетая дама — друзей или врагов? И что означали ее вопросы — подталкивание к предательству или граничащую с ним наивность: только безумец может полагать, что беглецы расскажут о ком-то из спасшихся товарищей в присутствии дежурного офицера и надзирателей. Но сегодня эта женщина была другой — она была полна кротости и сострадания.

— Помогите мне, — умоляла она арестантов, подавая им фрукты через просветы вертикальных прутьев, идущих от потолка до пола. — Мой муж был среди вас. Я хочу только знать — жив ли он? И если — да, то знаете ли вы, куда он направился? Я пересекла океан ради того, чтобы узнать о его судьбе. Чтобы увидеть и помочь вернуться домой — к родным, к детям, которые любят и ждут его. Вспомните, он был на корабле, пан Янек. Он говорил, что он поляк. Он должен был так сказать, иначе погиб бы, прежде чем оказался на «Массалии». Не отводите глаза! Скажите мне правду! Моя жизнь — ничто без него, мои дети — сироты без него! Пожалуйста, ответьте, или мое сердце не выдержит неизвестности!..

— Вы не там ищете, мадам, — вдруг тихо сказал один из заключенных, принимая из рук Анны сочный плод манго, и тут же приложил указательный палец к губам, призывая ее к молчанию.