— Голубушка вы моя. — Старик прижал Анну к своей груди и ласково, точно ребенка, погладил по голове, как не раз делал это в детстве, приезжая по делам к ним в имение. — Вам не стоит надрывать себя по такому пустяковому поводу, как имущественный спор, тем более, если речь идет о родственниках. Вглядитесь в эту проблему с другой стороны. Вы пережили тяжелое горе, потеряли отца… Кстати, вы были у него на могиле? (Анна замерла на мгновение и кивнула.) Вот и умница, вот и хорошо. Вы едва не потеряли сестру, но обрели деверя. И вполне возможно со временем сможете примириться с его существованием, как смирились когда-то ваши родные с вашим появлением в их жизни.

Адвокат задел нужную струну — Анна вздрогнула и устыдилась своей ненависти к новому родственнику. Она вспомнила, каким гонениям сама подвергалась со стороны княгини Долгорукой, и как та желала извести ее. И какое возмущение вызвало поначалу у Лизы известие о том, что у нее появилась сестра, как тогда думали — Полина, и как князь Петр Михайлович угрожал отнять состояние у своих детей и отдать его той, кого считал своей пропавшей дочерью Настенькой…

«Боже мой, — подумала Анна, — а ведь я веду себя сейчас, почти как княгиня Долгорукая. Та, кто ненавидела меня, незаконнорожденную от крепостной. А ведь этот… мальчик, Иван, Ванечка, он и по рождению дворянин, сын благородных родителей, он — Корф!» Анна догадывалась, что ее опекун — не святой, и подозревала, что в отношениях между ним и Сычихой есть тайна, большая, чем подозрения Владимира, считавшего тетку ответственной за преждевременную кончину своей матушки.

Анна помнила, с какой нежностью всегда отзывалась Сычиха о старом бароне, пришла на память и история медальона с портретом юной сестры баронессы, матери Владимира, верность которому он долго не мог простить отцу. Конечно, все, о чем рассказал ей сейчас старый адвокат, вполне могло иметь место в жизни барона Ивана Ивановича Корфа. И не ей осуждать его… Правда, тревожило лишь одно — зная его сердечность и невероятное чистоту души, она и мысли не держала о том, что барон мог бросить своего ребенка, пусть даже рожденного без его ведома и, быть может, согласия. И невольно Анна высказала свою мысль вслух.

— Я думал и об этом, — кивнул Саввинов. — И, вы уж не обижайтесь, дорогая Анастасия Петровна, но я склонен в подобной скрытности винить юношеский максимализм и ревность вашего покойного супруга в те годы. Его брат представил ясные доказательства того, что старый барон регулярно высылал деньги на содержание своего сына, о чем свидетельствуют приходные книги его приемных родителей, заверенные местным судьей. Полагаю, имея на руках вас, прекрасное последствие грехопадения его близкого друга, он боялся еще больше подорвать душевное здоровье своего законного сына, если бы тогда еще объявил ему о существовании у него младшего брата, тоже зачатого вне освященного церковью брака.

— Наверное, вы правы, Викентий Арсеньевич, — печально вздохнула Анна. Увы, она и сама не избегла ревности Владимира к отцу, который считал заботу старого барона о своей воспитаннице чрезмерной и одно время, она чувствовала это, подозревал ее в том, что Анна является незаконнорожденной дочерью Ивана Ивановича. И, к сожалению, отчасти был прав, вот только речь могла идти не о сестре, а о брате.

— Я слышу в ваших словах подтекст, — доброжелательно улыбнулся ее собеседник, — как будто вы желаете сказать: и все, и все же! Что вас так тревожит, голубушка? Ведь я пообещал, что, как и прежде, буду защищать интересы вашей семьи, ваши интересы.

— А как скоро можно ждать разрешения этого спора? — спросила Анна, уклоняясь от дальнейшего обсуждения этой неловкой темы.

— Я позволю дать вам один совет, — мягко сказал адвокат. — Зная ту симпатию, что испытывает к вам ее высочество, не поскромничайте, походатайствуйте перед нею о том, чтобы вас как можно скорее восстановили в правах. Я со своей стороны в кратчайшие сроки подготовлю все бумаги, но дать им ход — во власти только государя, и наследник престола может повлиять на то, чтобы Его Величество как можно скорее употребил эту власть.

— А другого способа нет? — расстроилась Анна. — Я и так смущена той великой заботой, что проявляет о моей семье ее высочество. Я даже не подозревала, что она настолько проникнется судьбою моих детей и примет на себя груз попечительства. Удобно ли будет озаботить ее еще сильнее? Не покажется ли их величествам и Александру Николаевичу такая просьба чрезмерной и излишне бесцеремонной? Мне, право же, хотелось бы отблагодарить ее высочество, а не утруждать ее новыми просьбами.

— Благотворительность — одна из лучших черт Марии Александровны, чье сердце всегда открыто для добрых дел. — Адвокат поспешил разуверить Анну в ее сомнениях. — Поверьте, вы окажете лучшее содействие себе и услугу Ее Высочеству, которая с радостью протянет руку помощи страждущему и нуждающемуся в ней.

— Ваше предложение так неожиданно, — растерялась Анна. — Я совсем не думала о том, чтобы добиваться аудиенции. Мне так хотелось вернуться домой, отдохнуть, побыть с сыном и дочерью!

— Но вы же все равно собирались поблагодарить ее высочество за внимание к судьбе ваших детей… — полувопросительно, полуутвердительно произнес Саввинов.

— Да-да, конечно, — кивнула Анна и поднялась, чтобы уйти.

— Вы сейчас к Репниным? — уточнил адвокат.

— Мне сказали, что Лиза вернулась в петербургский дом мужа, и я смогу застать ее с детьми там. Но вы спросили… Вас что-то беспокоит?

— Просто я хотел пожелать вам смирения, — вздохнул адвокат. — К сожалению, картина, которая ожидает вас, вряд ли будет особенно радостной.

— Что вы хотите сказать? — встревожилась Анна.

— Вы должны быть готовы к тому, что сестра ваша находится в тяжелом состоянии и вряд ли сможет поддержать вас так, как вы этого достойны и ждете, — как-то невыносимо печально промолвил старый поверенный. — Скорее, вам придется потратить свои силы на то, чтобы укрепить ее дух.

— Викентий Арсеньевич, умоляю, не говорите загадками! — Анна уже не могла сдерживать переполнявшие ее эмоции.

— Дело в том, — на мгновение замялся Саввинов, — что три дня назад, когда мы еще не знали о том, что вы живы и возвращаетесь, Елизавета Петровна просила меня прийти к ней и говорила о завещании.

— Нет! — вскричала Анна. — Только не она!

— Я тоже надеюсь, что это — всего лишь настроение, вызванное недавними тягостными событиями, — кивнул адвокат. — Но, тем не менее, я, посетив ее, наведался потом и к врачу, который пользует княгиню, и имел с ним продолжительную и весьма содержательную беседу о здоровье Елизаветы Петровны.

— И?.. — в тревоге заторопила его Анна. — Что сказал доктор Вернер?!

— Прогнозы Игнатия Теодоровича, увы, не дают излишнего повода для оптимизма, — зачем-то заговорщически понизив голос, сообщил Саввинов. — Елизавета Петровна вдохнула слишком много дыма, принимая довольно деятельное участие в спасении детей на пожаре, и ее легкие серьезно пострадали. Полагаю, вам следует готовиться к худшему…

— Я не верю! — вскричала Анна и простонала, закрыв лицо руками. — Нет, нет!

— А я верю… — Старик выдержал паузу. — Верю, что чудеса иногда еще случаются. И вашей сестре могут помочь ваше внимание и ваша забота. А еще — перемена климата. И потому искреннее говорю вам: постарайтесь как можно быстрее решить все дела в столице, — а свою помощь вам в этом деле я уже обещал — и везите Елизавету Петровну в лиманы, а лучше — в Ялту. Там удивительный воздух, который даст фору ниццианскрму климату. И никакие французские и австрийские воды не помогут — только Крым, благодатный особенно в эту пору.

— Вы советуете мне забыть обо всем, что случилось со мною сегодня? — вдруг поняла Анна.

— Я не советую, я прошу вас понять свои приоритеты, — пожал плечами ее собеседник. — Если бы вы видели себя со стороны, когда ворвались в мой дом час назад — стремительная, точно Афина-воительница или амазонка! Вы были полны гнева, как теперь уже, надеюсь, осознаете — необоснованного. Вы требовали справедливости, на которую никто не покушался, вы жаждали мести и скорой расправы… Укротите свой гнев, успокойте свое сердце и откройте его тем, кто нуждается в вашей любви и заботе больше, чем когда-либо прежде.

Анна растерялась — эти речи смутили ее. Господи, а старик-то прав! Она даже побледнела, вспомнив, как решала, куда ехать прежде — к поверенному или к сестре. И обида возобладала над нею и чувством жалости к той, что пострадала, спасая ее детей. Анна чувствовала себя маленькой провинившейся девочкой — нет, взрослой, эгоистичной особой, испытавшей головокружение от собственной значительности.

Она вдруг поняла, что ее нечаянная причастность к делам большой политики сыграла с ней грустную шутку. Анна свыклась за это время со своим образом решительной путешественницы, которая, успешно преодолевая трудности, стремится к победе — забыв о простых радостях и жизненных горестях. Она действительно стала Афиной-воительницей, и появление неожиданного родственника Анна восприняла, как сигнал к бою, а воевать-то оказалось не с кем и не из-за чего…

Анна вздохнула и поблагодарила старого адвоката за совет, потом вдруг порывисто обняла его и хотела было выбежать из комнаты, как он остановил ее.

— Анастасия Петровна, голубушка, вот вы опять увлекаетесь, а мне так и не сказали, есть ли сейчас у вас средства, ведь, полагаю, если ваше путешествие было далеким и столь долгим, вы должны испытывать некоторые материальные затруднения, и я бы мог…

— Я об этом как-то не подумала, — тихо произнесла Анна.

— Подождите меня, — попросил адвокат, выходя из гостиной. Через несколько минут вернулся со знакомой ей шкатулкой.

— О Боже, — воскликнула Анна, — а я считала ее пропавшей!

— Полагаю, вы решили, что я позволил барону безнадзорно похозяйничать в вашем доме? — Адвокат осуждающе насупил брови. — Все ваши ценные бумаги и драгоценности хранились у меня, и я в случае вашего окончательного невозвращения намерен был передать их вашим родным — Елизавете Петровне и Михаилу Александровичу или Софье Петровне…

— Дорогой вы мой… — Анна готова была расцеловать старика, но он погрозил ей пальчиком.

— Нет-нет! На сегодня слишком много эмоций! Так ступайте, ступайте же с Богом…

Анна взяла шкатулку, которая была завернута в кусок золотой парчи, и еще раз с благодарностью взглянула на Саввинова. Но тот смотрел на нее строго, даже сердито, словно говоря: когда же вы, сударыня, уже поймете, что вам — пора. Пора, пора! И все тут!.. Анна простила старику его брюзжание — с возрастом люди становятся детьми: они ждут ласки и раздражаются, когда получают лишь волнения и тревогу.

Что ж, она узнала и поняла достаточно. Конечно, до полной ясности еще было далеко, но после разговора с адвокатом Анна уже не чувствовала себя беспомощной и беззащитной. Ее деятельная натура как будто воскресла для новых решительных шагов, ее всегдашнее желание жить помогло ей подняться после очередного удара, и теперь она была уверена, что сможет выстоять и в этом неожиданном испытании.

— На Итальянскую! — крикнула Анна кучеру, заждавшемуся ее у подъезда дома Саввинова, и коляска запрыгала по мостовой, возвращая ее к родным и — к жизни.

* * *

Входя в особняк Репниных, Анна столкнулась в дверях с уезжавшим доктором Вернером — он на правах семейного доктора много лет пользовал не одно поколение княжеского рода уже. Игнатий Теодорович (и так обычно производивший впечатление человека изможденного и излишне бледного) выглядел сумрачным и озабоченным и, кажется, в первую минуту не узнал Анну — посторонился, пропуская даму, и слегка склонил голову в вежливом приветствии. И, лишь пройдя по ступенькам, ведущим из парадной на улицу, спохватился и оглянулся. На его лице отразилось сначала недоумение, а потом и нескрываемый ужас. Но этот испуг длился всего мгновение, потом доктор как будто очнулся от потрясения и, промолвив: «Анастасия Петровна, рад-с видеть», вышел из прихожей, растерянно попятившись в проем двери, услужливо открытой перед ним швейцаром в ливрее.

Анна и хотела бы избежать подобных проявлений эмоций при встречах со старыми знакомыми, но понимала, что еще долгое время самым естественным откликом на ее возвращение будут в лучшем случае слезы радости, смешанные с удивлением ввиду ее чудесного воскрешения, а в худшем — страх и последующие пересуды: слишком сильное впечатление производил на окружающих ее внезапный приезд в Петербург. Оказалось, что считаться почившей, — куда безопаснее, чем прослыть восставшей из гроба. Анна уже по взглядам своих крестьян почувствовала это суеверное сомнение и смятение, поселившееся в их головах и душах, подобное тому, какое испытали в свое время все, кто застал возвращение «погибшего от несчастного случая на охоте» князя Долгорукого. И только время, только терпение — и, прежде всего, с ее стороны — могли растопить этот лед недоверия. Только родные и близкие должны были помочь ей на равных вернуться в общество и к нормальной жизни.