На следующий день Даша решила, что такой популярной личности, как она, теперь вообще море по колено и не попробовать ли прибрать к рукам самого главного классного красавца Игоря Которского. За его спиной шептались, что он связан с дворовой шпаной и с ним лучше не иметь дела, но побаивались его не за эту недоказанную связь, а за неуправляемое бешенство, которое овладевало им время от времени. Тем почетней окажется Дашина добыча.

– Спорим, девчонки, он пойдет сегодня меня провожать! – нагличала зарвавшаяся Даша.

Поймав Игоря на школьном крыльце и ухватив за рукав, чтобы у него не осталось времени уйти и подумать, она тоненьким голоском попросила:

– Которский, ты у нас в классе самый главный, тебя все уважают… Проводи меня, пожалуйста, домой, а то мальчишки из восьмого «Б» ко мне пристают.

Даша зашлась в приступе вдохновения и беспомощно прижала руку к груди на глазах у девчонок, наблюдавших из-за угла, как Дашка ловко сделала Игорю подсечку. Даша выиграла спор, бедный Игорь не успел даже глазом моргнуть, как уже шагал рядом с Дашей.

Дашина уловка возымела неожиданный и крайне неудобный для нее самой результат. Теперь всякий раз, как она желала медленно гулять по направлению к дому, беседуя с друзьями о прекрасном или смешном, из школьной двери неотвратимо выруливал Игорь с вопросительным выражением лица.

– Смотри, Коробова, вон идет твоя расплата за глупые шуточки, – хихикал маленький Саша Чернов и немедленно на всякий случай исчезал. Такая предусмотрительность была вполне обоснованной, потому что мрачноватому Игорю страшно хотелось дать по морде кому-нибудь из Дашиных дружков.

Начитанный Иосиф удалялся, задумчиво покачивая головой:

– Классику читай, Дашка, если ты случайно приручила чудовище, ты за него теперь в ответе!

Даша, жертва собственной интриги, грустно плелась рядом со своим псевдозащитником, который от волнения был не в состоянии произнести ни одной внятной фразы. Он даже в молчаливые слушатели не годился, а только злобно смотрел по сторонам, охраняя свое завоевание от посторонних. Неделю Дашка мучилась от неотступного присутствия молчаливого Игоря, а потом решительно отказалась от охранных услуг.

– Спасибо тебе, Игорек, большое спасибо! Меня не надо больше провожать, ко мне никто теперь не пристает, тебя, конечно, испугались, – подлизывалась бессовестная Дашка.

Она прекрасно понимала, что Игорь не виноват, что неловкость, которую она испытывала рядом с ним, не является ей оправданием. На самом деле нельзя с человеком качаться на таких качелях: раз – притянуть, два – от толкнуть! Но что же было делать?

На следующий день Даша опять весело щебетала со своими дружками, которые по случаю Дашиного освобождения от суровой преданности Которского все вместе провожали ее домой. Даша крутилась и, поглядывая по сторонам, улыбалась всем сразу.

– Представляешь, она считает Гончарова писателем второго ряда! Ей, старой деве несчастной, только сладкий Тургенев нравится, – возбужденно умничала Даша, обсуждая с Иосифом маразм их учительницы по литературе.

– Дашка, а о чем ты с Которским беседовала? – попытался привлечь Дашино внимание к себе круглолицый Андрей Нефедов.

– Ну, милый мой, о чем я с ним – что? – томно пропела Даша. – Слово «беседовать» не про него, Которский – он же просто туловище, у него языка вовсе нет.

В этот ноябрьский день как-то особенно злобно завывал пронизывающе холодный ветер. Мальчишки были в шапках, а кокетливая Даша спрятала в портфель свою уродскую вязаную розовую шапку, в которую мама для тепла вставила еще голубую шапочку поменьше. Ей было холодно так, что, казалось, уши вот-вот отвалятся, но как здорово быть одной среди мальчишек, остроумной, привлекательной и непременно без шапки!

«Туловище» Которский подумал-подумал и открыл кампанию против Даши. На следующий же день на всех уроках она была обстреляна из трубочки мокрой противной промокашкой. Сначала было смешно, но шквал противных мокрых комочков не переставая метко летел прямо в лицо, и вскоре Даше казалось, что с ее лица стекает мерзкая слюна Которского. На последней перемене она уже плакала. Девчонки ее не пожалели, им понравилась оплеванная Даша, ее унижение казалось заслуженным, и было приятно, а никто из дружков-мальчишек не захотел с Которским связываться.

После уроков Даша тоскливо плелась домой одна, размышляя, что лучше для женщины – чуть-чуть потерпеть неприятного поклонника или же быть оплеванной промокашкой.

Утром следующего дня трусливо готовая к примирению Даша встретила Игоря в школьной раздевалке и, уверенно улыбаясь, двинулась к нему. На половине пути она остановилась, замерев от его злобного взгляда. Уставившись на Дашу немигающими глазами, Которский заорал, кривляясь и показывая на нее пальцем:

– Коробова – жидовка! Жидовская морда! – приплясывал Игорь…

Обращенное к ней слово «жидовка» звучало очень обидно, страшно и стыдно, ужасно, невыносимо стыдно! Как будто она моментально оказалась по разные стороны невидимой линии со всеми остальными.

Ребята, толкавшиеся в раздевалке со своими пальто и мешками для обуви, кажется, были с этим словом довольно близко знакомы, потому что быстро отодвинулись от Даши, оставив ее одну лицом к лицу с бешеным от злобы Которским. Как будто кто-то циркулем начертил окружность: в центре – Даша, а все остальные – за кругом, и Даше к ним нельзя. Не зная, что делать, как реагировать, и глупо улыбаясь, она попыталась сделать вид, что все это не имеет к ней никакого отношения. В детстве была такая игра, называлась «домики», где надо было занять начерченный мелом на асфальте круг. Но домиков всегда меньше, чем людей. Все бегают, толкаются, стараясь попасть в домик, но кто-то всегда остается на улице с искательным выражением лица.

Даше было так стыдно, что, случайно встретившись с кем-то взглядом, она сразу же отвела глаза.

– Жидовка, жидовка, Коробова – жидовка, – кричал Игорь, – уходи из нашей школы, вонючая жидовка! С тобой стоять рядом противно, все жиды воняют!

Он сморщился и замахал рукой у лица, как будто отгоняя неприятный запах.

Это было уже совершенно непереносимо! Стиснув зубы, Даша больно сжала руки за спиной и не заплакала. Слезы полились, когда раздевалка опустела. Все ушли на первый урок, а Даша осталась плакать. Моментально распухшим лицом она уткнулась в пахнущий нафталином ворс чужого пальто и сначала просто рыдала, размазывая слезы, а потом на всякий случай понюхала себя. Нет, честное слово, ничем она не пахла! Только немного мамиными духами «Быть может», которыми украдкой душилась по утрам. Мама так удачно уходила из дома раньше Даши!

Убедившись, что обвинение Игоря – наглое вранье, Даша перестала рыдать. Жидовка… Конечно, Даша раньше это слово знала. У Чехова, например, был рассказ «Жидовка», у Достоевского еще… и фашисты называли евреев жидами… Все еще всхлипывая, она начала страстно строить планы мести предателям-одноклассникам. Они же могли защитить ее от Которского, но не защитили!

На Игоря она совсем не сердилась. Он, наверное, так яростно обижал Дашу, потому что сам ужасно на нее обиделся, думал, может, Даша будет с ним дружить, любить его. Если он так сильно обиделся, значит, она ему очень нравилась. Кроме того, честно размышляла логичная Даша, она сама виновата, нечего было его подманивать, а потом прогонять…

Но что же остальные влюбленные в Дашу мальчишки, Ирки-подружки, почему никто из них не сказал: «Дашка Коробова не жидовка!»? А кстати, что хуже, если бы Которский обозвал ее матом или вот так?..

Наплакавшись до полного изнеможения и решив, что идти сегодня на уроки выше ее сил, Даша отправилась домой. Дома она с трудом доползла до кровати, провалившись в сон чуть ли не у порога. Вечером пришла с работы Соня, потрогала Дашин лоб, и мгновенно закрутилась совсем другая жизнь. Вчерашняя Дашина вертлявая прогулка на холодном ветру не прошла ей даром. Последствием ее была нетривиальная болезнь с таинственным названием «парез». У Даши полностью отнялась левая половина лица, моргал только правый глаз, поднималась правая бровь, улыбалась правая половина рта.

Даша слышала, как Папа злобно прошипел Соне:

– Если у ребенка что-нибудь останется, я тебя убью!

Бедная Соня была в такой панике, что не нашла в себе сил даже огрызнуться и выдать хоть что-нибудь из привычного набора аргументов, что она вообще-то тоже работает, и дом, и продукты, и Даша на ней и вообще при чем тут она, разве она дула на Дашу холодным злобным ветром?

Она бросилась звонить в свою старую коммуналку на Владимирском, где жила девочкой, и, опросив соседей, разыскала телефон давно уже получившего квартиру соседа-врача из Куйбышевской больницы, набрала его номер и, волнуясь, спросила:

– Игорь Михайлович, простите, вы помните Соню?

– Сонечка? Девочка с книжкой? – отозвался Игорь Михайлович, ставший за эти годы профессором неврологического отделения. – Разве можно забыть соседей по коммуналке, да еще таких начитанных!

Дашу положили во взрослое отделение к бывшему Сониному соседу, называвшему маму Сонечкой, самому главному профессору по этой необычной болезни. В палате лежали, как на подбор, одни старухи, стонали, просили пить. Однажды одна из них ночью попросила судно. Даша сделала вид, что спит, не слышит, но неприятную старуху было все-таки жалко. Промелькнула мысль: «Как же люди совершают подвиги? Это будет мой подвиг». Она встала, зажмурившись от отвращения, подала старухе судно и отнесла его в туалет, где ее вытошнило. Совершив подвиг, бросилась на кровать и скорей уткнулась в медведя. Большой противоестественно-розовый медведь дома всегда сидел у Даши на кровати. Папа его сюда Даше принес, чтобы в больнице ей не было так одиноко.

Каждое утро Дашу в застиранном фланелевом халатике в бывший зеленый цветочек торжественно укладывали на каталку и везли на укол, будто она сама не могла дойти до процедурного кабинета. Однажды в процедурном были студенты, стояли, смотрели, что с Дашей делают. Процедура выглядела устрашающе: огромный шприц, похожий на тот, которым кололи Моргунова в «Кавказской пленнице», втыкали Даше в шею и десять минут вводили лекарство. Тоненькая шейка с торчащим из нее гигантским шприцем вызвала у студентов острую жалость. Кто-то из ребят погладил Дашу по ногам в шерстяных носках, сиротливо торчащим из-под простыни, кто-то сунул в свисающую с каталки руку липкую конфету из кармана, а симпатичная рыженькая девушка, стоявшая совсем близко к Даше, приговаривала:

– Потерпи, маленькая, уже совсем чуть-чуть осталось. – Она начала шептать это Даше еще до того, как медсестра поднесла шприц к Дашиной шее.

– Какая мужественная девочка! – тихо сказал кто-то.

Гордая таким уважительным вниманием, Даша только меланхолически улыбалась одной половиной рта и не собиралась признаваться, что ей ни капельки не больно, ведь она совершенно ничего не чувствует.

– Это хорошо, что вы такие жалостливые, – загремел Игорь Михайлович. – А кто из вас помнит, что при парезах чувствительность исчезает полностью? Пациентка не чувствует боли!

Прошел месяц, и чувствительность восстановилась, теперь Дашу можно было ущипнуть за щеку, и, как здоровому человеку, ей было больно. Она снова моргала, улыбалась и морщилась – как все!

Даша вернулась домой. Если внимательно присмотреться, можно было заметить некоторую кривизну улыбки и асимметрично поднимающиеся в удивлении брови. Врачи уверяли Соню, что все пройдет и функции восстановятся без последствий, так что у Сони оставался шанс, что Папа ее не убьет.

Родителям Даша не рассказала, что в школе ее обозвали жидовкой. Не хотела, чтобы они ее жалели, а главное, ни за что на свете по своей воле не желала послужить причиной совершенно невыносимого для Даши выражения беспомощной обиды в Папиных глазах и Сониного ужаса, если они узнают, как обидели их ребенка.

Даша шла в школу с загадочно-кривой улыбкой, чуть разными бровями и тяжелым сердцем. Она надеялась, что за время лечения ее окривевшего лица все соскучились по ней и забыли, что она жидовка. Наверное, первобытная ярость отвергнутого мужчины уже отпустила Игоря, и, может быть, мальчики, влюбленные в Дашу, не забыли ее. Возможно, ей повезет и обе Ирки начнут с ней дружить сразу и безо всяких унизительных мелких условий…

Мальчишки шумели, толкались и пинали друг друга портфелями, девочки, перешептываясь, на Дашу поглядывали, но никто не бросился к ней с криками «наконец-то!», даже просто не подошел. Обратил на Дашку внимание почему-то только физкультурник старших классов, которого она толком и не знала, он вел в школе секцию спортивной гимнастики, к которой Даша не имела никакого отношения.

– Тебя долго не было в школе, девочка, – сказал он и, внимательно всмотревшись в Дашу, добавил: – Испортила ты свое красивое личико…

Даша обрадовалась ужасно: во-первых, ее все-таки хоть кто-нибудь заметил, а главное – она красивая, красивая, не важно, что «испортила личико», потрясающе само признание ее красоты, пусть даже бывшей!