Однажды Даше приснился сон. Она вышла на звонок в дверь, а за дверью никого нет, только стоит чемодан. Даша чемодан домой принесла, открыла, а там… белые, черные, голубые рубашечки! У нее дух захватило от счастья! Даша схватила белый батник, развернула, а он рваный, и все остальные рубашечки тоже рваные. Она проснулась на мокрой от слез подушке и сразу поняла, что рубашки были рваные, потому что ей это еще не положено, она их не заслужила.

В сумке у Анны Владимировны всегда лежит английская книжка в глянцевой цветной обложке, такие книги не продаются в ленинградских книжных магазинах. Она живет в другом, очень желанном для Даши мире. Даша хочет попасть в этот мир, поэтому старается изо всех сил, отрабатывает произношение, перед зеркалом засовывает язык между зубами, сводит глаза в одну точку и произносит старательно самый предательский звук – звонко уже получается, а глухо пока не очень.

В новой школе Даша сразу подружилась с Алкой Поповой, невысокой, одного с ней роста, девочкой со стандартно красивой фигурой и небольшим треугольным личиком с мелкими незначительными чертами. Всегда чуть приоткрытые узкие губы, открывающие ровные зубки, и слегка вздернутый нос, сложившись, образовывали хорошенькую настороженную мышку. Оригинальность ее незапоминающемуся личику придавала некая тень татаро-монгольского ига – неожиданно узкие глаза и низко растущие темно-каштановые волосы. В Алке очевидна очень близкая татарская кровь, но она об этом не рассказывает. Или не хочет рассказывать, скрывает, что понятно и неудивительно. Зная, что она еврейка, Даша сама себя тоже формально числит русской.


В конце первого класса только что научившимся писать детям велели заполнить анкету. Милая улыбчивая толстощекая учительница вместе с завучем, тощей теткой в синем кримпленовом костюме и белобрысым начесом, ходили между рядами и объясняли первоклассникам, как отвечать на вопросы. В графе «социальное положение» надо написать «из рабочих» или, если твоя мама, к примеру, врач или инженер, тогда «из служащих». Даша – «из служащих». Она ни за что бы не хотела быть «из рабочих», хотя хорошо запомнила, какие жалкие глаза были у Папы, когда ее не взяли в английскую школу, и как переживала мама из-за того, что «служащие», видимо, похуже, чем «рабочие». Еще была графа, которая называлась «девичья фамилия матери». Маминой длинной фамилией «Гохгелеринт» Даша очень гордилась.

Завуч взяла у Даши листочек, показала учительнице, и они долго над чем-то вместе смеялись, поглядывая на нее. Любимая учительница, к которой Даше всегда хотелось прижаться – такая она была уютная, – вдруг показалась совсем чужой. Что могло быть там, в ее листочке, смешного, она не поняла. Фамилия, конечно же, очень длинная, такой длинной нет ни у кого, но зато какая красивая! На всякий случай Даша понимающе поулыбалась вместе с учителями. Откуда-то она знала, что глаза у нее при этом были такие же жалкие, как у Папы, когда ее не взяли в английскую школу. «У меня сейчас глаза собачьи, – подумала она. – Когда человек чего-то не понимает, ему от этого неловко и обидно. А он при этом еще старается не подавать виду, что расстроен, вот тогда у человека как раз и получается собачье выражение глаз».


Даша убеждена, что русской быть спокойнее, тем более что в новом классе, кроме нее, евреев нет.

Алкину невозмутимость невозможно нарушить. Учится она неважно, на физике, например, Алку вызывают к доске каждый урок и каждый раз ставят двойку. «Не понимаю я электрический ток, не понимаю, и все тут», – спокойно говорит Алка и в очередной раз плывет за своей двойкой, даже не делая попыток хоть что-нибудь ответить.

– У тебя же мама физику преподает, – говорит ей Даша, удивленная безразличием человека, имеющего подряд восемь двоек. – Пусть она тебе объяснит…

В ответ Алка машет рукой – не важно, все это не важно.

Алка живет медленно и плавно, находясь вне временных рамок и обязанностей.

В воскресенье утром она звонит Даше.

– Дашка, ты что делаешь?

– Уроки, а ты?

– И я уроки.

Через два часа Даша звонит сама.

– Алка, пошли гулять, – зовет она. – Я уже все сделала.

– Не могу, – задумчиво тянет Алка. – Я уроки делаю. Уже почти начала.

День проходит. Села, встала, походила по квартире, прилегла, по телефону поболтала. В одиннадцать вечера она звонит Даше, спрашивает, а что вообще-то по русскому задано. Да, и еще по истории, она не записала…

Самолюбивая Даша училась отлично, воспринимая редкие проходящие четверки как трагедию и личный позор. Учиться было легко, и родители к урокам никакого отношения не имели. Только однажды она задала Папе какой-то вопрос, и кончилось все большим скандалом, потому что Папа решил – раз уж такой вышел случай – заодно проверить состояние Дашиного портфеля, ведение дневника и количество отточенных карандашей. Состояние дел его не удовлетворило. Обычно задумчиво-молчаливый, срываясь в фальцет, он кричал на Дашу, называя неряхой и тупицей, потому что она, его дочь, задает идиотские вопросы о том, что каждому дураку известно… Легко было догадаться, что просить помощи больше не стоит, себе дороже…

Алка ни за что не хочет носить очки, хотя видит плохо. Когда ее вызывают к доске, она специально медленно поднимается, а Даша мгновенно строит для нее на парте пирамиду, чтобы близорукая Алка могла прочитать ответ на вопрос учительницы. Внизу портфель, сверху учебник или тетрадка, Даша ей еще пальцем в текст тычет, что именно читать.

На первом уроке Алка всегда дремлет. Старается дремать с открытыми глазами, но иногда у нее не получается.

– Попова, ты что, спишь?!

– Нет-нет, что вы!

– У тебя же глаза закрыты! – возмущается химичка.

– Это я просто так надолго моргнула, – невинно отвечает Алка.

Даша чувствует себя с ней спокойно, как с мамой. Нет нужды, приходя в школу, тревожно проверять, дружит ли она сегодня с Дашей. Безопасные отношения, в которых нет ожидания подвоха и опасения предательства, непривычны для Даши. Она привыкла, что любой секрет или слабость могут быть использованы против тебя. Как на войне.

* * *

В старой школе у Даши имелись две подруги. В классе Даша и обе Иры держались особняком. К одиннадцати годам все трое отличались повышенным интересом к взрослой жизни, гордились ранней менструацией и презрительно называли одноклассниц недоразвитыми малявками. Даша училась лучше всех в классе, а одна из Ирок, толстая Ирка Гусева, на литературе и истории у доски гордо и чуть пренебрежительно рассказывала то, чего на уроках не проходили. Издали толстую Ирку принимали за взрослую женщину. У нее была совершенно зрелая теткинская фигура с большой грудью, на которой почти параллельно полу лежал пионерский галстук.

– Ирка, ты, когда посуду моешь, руки над грудью или под грудью держишь? – смеялись подружки.

– У меня неправильный обмен веществ, а большая грудь, между прочим, очень привлекает мужчин, – гордясь своей женской статью, отвечала похожая на пионервожатую-переростка Ира.

Вторая Ирка, Кузнецова, по сравнению с тощенькой кощеистой Дашей и по-женски статной Гусевой выглядела чрезвычайно привлекательно. Светловолосую ладненькую девочку со стройными ножками, высоко открытыми коричневым школьным платьем, мужчины частенько провожали глазами на улице, а уж старшеклассники свистели вслед всегда. Иркин отец ходил в дальние рейсы и привозил ей из своих плаваний одежду невиданной красоты. К тому же все Иркины вещи были не детские, а такие, что при случае их могла бы надеть взрослая женщина: узкие платья, блузки в блестках, черные лакированные туфли. Нельзя сказать, что Даша мечтала о таких блестящих туфельках с перепонками, просто при виде этих туфелек у нее что-то физически происходило в животе.

Если Ирке случайно покупали пальто в соседнем «Детском мире», то выбирали приталенное, подчеркивающее фигурку, а не дурацкое прямое, да еще и красное, с блестящими пуговицами, как у Даши. Даша в нем была похожа на пожарника или на адмирала. Иркиной маме важно, чтобы было красиво, а Дашиной – чтобы было тепло. Соня в это красное адмиральское пальто умудрилась вшить двойной слой ватина для утепления. Пола пальто из-за этого оттопыривалась, и казалось, что у тощей Даши неожиданно толстый живот. Даша старалась это оттопыривание убрать и поэтому ходила, непрерывно наглаживая себя правой рукой по животу. Если правая рука была занята, то левой. Идет девочка, может, у нее живот болит, вот она себя и гладит.

Еще у Даши всегда, сколько она себя помнила, была кофточка. Кофточка не просто вариативная деталь одежды, а безусловный и непременный атрибут Дашиной жизни. «Холодно, надень кофточку!», «Сними кофточку, жарко!», «Возьми кофточку с собой в театр». Имелась всегда одна нарядная кофточка и одна каждодневная. Где Даша, там и кофточка! Даша с кофточкой не дружила, считала, что зря кофточка за ней по жизни вьется, но тут Соня была тверда: кофточка – это святое. В общем, Дашу одевали потеплее, старательно выбирая самые дорогие и уродливо-бесформенные вещи, будто специально сшитые для «девочки из приличной семьи».

Ирка самая первая, когда все еще только мечтали расстаться с косами, подстриглась под мальчика, что очень шло ее аккуратному скуластому личику. Ире Гусевой родители никогда ничего не запрещали, ей самой нравился ее длинный хвост, а когда Даша упросила наконец отрезать ее тощую косичку и сделать стрижку, как «у всех девочек», Папа с Соней два дня не разговаривал… Вот какие родители, не родители, а звери! Косичку Папа унес к себе и спрятал в письменный стол, в дальний ящик.

Ирка Кузнецова была гением, гением жизни, теоретиком быта.

– Дашка, Ирка, я в жизни не осилю столько книг, сколько вы уже прочитали, – смеялась она. – А про жизнь в сто раз больше вас знаю.

Действительно, для своих одиннадцати лет она понимала «про жизнь» удивительно много, а чего не знала, то планировала в ближайшее время непременно узнать и уложить на нужную полочку в своей хорошенькой головке. Дашин Папа, намекая на ее страстное любопытство, называл ушлую Ирку «типичный старый нос».

На перемене Даша и Ира Гусева, максимально приблизившись к Иркиным ушам, округляют глаза от удивления.

– Девочки, биологичке изменяет муж, – корчит страшную рожу Ирка.

Биологичка – полная тетка в спущенных чулках с прической-башней. Девчонки совершенно уверены, что в белобрысой башне у нее консервная банка. Биологичка никак не ассоциируется в их сознании с изменами и любовью.

– Я когда-нибудь ошибалась, начитанные вы мои? Почему она стала такая сумасшедшая, орет на каждом уроке? – Ирка делает страшные глаза. – Ей не хватает половой жизни!

– Ирка, ты гинекологический гений! – восхищаются подруги.

Читать она не любит и вслед за сказками подробно изучила только серый том под названием «О супружестве». Даша выкрала для Ирки дефицитную книгу из дома на два дня под честное слово, а Ирка неделю читала и в тетрадочку что-то выписывала, не могла расстаться, хотя Даша ей каждый день злобно шипела:

– Ты что, хочешь, чтобы меня родители убили?!

Теперь, начитавшись вдоволь и сделав конспект, Ирка с полным знанием дела уверяет:

– Она такая нервная, потому что ей не хватает секса. Зачем она мужу, такое страшилище, у нее во время полового акта консервная банка из головы может выкатиться! Он с ней только ради детей живет! А сам изменяет!

Ира Кузнецова большей частью жила вдвоем с мамой, отец появлялся в их крошечной однокомнатной квартирке раз в полгода. Отца Ирка не любила, не успевала к нему привыкнуть, ей казалось, что он неуютно нарушал их устоявшуюся жизнь. На блондинистой голове Иркиной матери всегда проступала полоска некрашеных черных волос. На себя ей времени не хватало, с утра до вечера она стригла, красила и причесывала клиентов в районной парикмахерской, насыщаясь подробностями чужих жизней. Вечерами они с Иркой обсуждали то, что удалось добыть за день, начинали за вечерним чаем и продолжали в темноте в постели. Так они и жили без отца – душа в душу.

Однажды Ирка заставила Дашу и Иру Гусеву поклясться самой страшной клятвой.

– Не скажу никому и никогда! – повторяли девчонки, дрожа от желания узнать Иркин секрет.

– Вы знаете, что от родительской кровати до моего дивана метра три, – торжественно начала Ирка. – Они меня громко спросили, сплю я или нет, и я, конечно, сделала вид, что сплю, и лежала тихонечко, и тогда мой папа… Ира Гусева покраснела пятнами, а Даша начала нервно подергивать свой черный передник. Родительский секс – даже в собственных мыслях запретная тема, мама с папой не могут делать эти сомнительные гадости, это невозможно представить! Даже чужие, но знакомые родители… нет, не могут!

– Ну, Ирка, может, не надо об этом… – протянула Гусева, надеясь, что Ирка продолжит рассказ.

Девочки скривились от стыда и неловкости, но страстное желание узнать, как ЭТО бывает по-настоящему, а не в книгах, заставило их жадно глотать все подробности ночной жизни Иркиных родителей, которые ей удалось подслушать и подсмотреть со своего дивана.