– У моего сына не было детей! – Ляля брезгливо отодвинула красный помпон в сторону.

Даша прислушалась. Священник говорил над могилой что-то странное:

– Этот человек много грешил, был жесток к людям…

Может быть, ей послышалось, разве так говорят у могилы? Что-то про грех сладострастия, «у него сладострастия было больше, чем у других людей». Откуда священник знает это о нем? Чудо?!

Не было никакого чуда. Священник оказался бывшим одноклассником Игорька. Поэтому и говорил о нем так жестко, подчеркивая, что близкие ему люди в надежде на Божье к нему милосердие должны облегчить его душе уход из этого мира, где он грешил так много и упоенно.


Через неделю после смерти Игорька прилетела Марина.

– Маргоша, надень синий свитер и распусти волосы! Тебе не идет хвостик! – попросила Даша.

– Зачем? Для Марины-американки?

– Ну, пожалуйста, не вредничай! Мне хочется, чтобы Марина увидела, какая ты хорошенькая!

– Обязательно прихорошусь, а то вся Америка узнает, что у тебя дочка урод! – насмешливо отозвалась Маргоша, распуская волосы. – А ты тогда дай мне надеть твою белую рубашку, а то вся Америка узнает, что мне нечего носить!

– Не кривляйся, пошли скорей!

Даша неслась по знакомой лестнице, на ходу поправляя на Маргоше свою рубашку. На пороге они с Мариной одновременно неловко качнулись друг к другу.

«Та же короткая стрижка, крестик на шее, а раньше не было, морщин не появилось, – пересчитывала Даша в уме. – Такая же, только очень худая».

В этих мешковатых штанах и шлепанцах Марина стала похожа на американцев и вообще на всех иностранных граждан, – почувствовав мгновенное разочарование, успела подумать она. – Чужие мы, что ли, стали?»

Маринка принялась вытаскивать подарки.

– Вот тебе, – протянула она Даше комок голубых кружев. – Это за те трусики, которые я у тебя из горла выдирала, помнишь?

Они одновременно засмеялись, испытующе глядя друг на друга.

– Принюхалась ко мне? Это я! – объяснила Даша. – А это Маргоша, если ты так сразу не понимаешь!

Неловкость прошла, и она уже тормошила Марину и возбужденно говорила сразу обо всем:

– Смотри, Маргоша уже девушка! Как тебе удалось так похудеть? Здорово, что ты на месяц!.. А у нас Игорек… ты знаешь, я же тебе звонила… – И вдруг осеклась, вспомнив: – Ой, прости, а где же ребенок?

– Гуляет с Юлей, они уже должны прийти, – спокойно ответила Марина.

До прихода Юли они просидели, вяло перебрасываясь незначащими фразами. Дашино возбуждение понемногу упало, сменившись апатией. Они достаточно подробно переписывались все пять лет обо всех важных событиях, поэтому радостно сказать друг другу «ну, рассказывай!» было нелепо, а говорить о мелких ежедневных вещах после пятилетней разлуки казалось глупым и неправильным.

Возможно, свою долю неловкости вносила Маргоша, прочно усевшаяся рядом и уставившаяся на них своими хитрыми глазами, так что перескочить через пятилетний перерыв к прежней близости никак не получалось.

Даша была полна смертью Игорька и на фоне возбуждения от встречи еще острее почувствовала свое горе. Она ждала, что Марина будет горевать вместе с ней, но та и не думала расспрашивать о подробностях, только покивала грустно. Ведь это Даша прожила с ним вместе все последние годы, а Марина жила в Америке.

Четырехлетний американец Гошка Рэнсом показался Даше совсем чужим. Высокий и какой-то слишком длиннорукий, с подвижным лицом, Гошка-Гордон непрерывно двигался, гримасничал и болтал. Юля обращалась с ним с опаской и неуверенностью, уважительно поглядывая на своего иностранного внука и не решаясь сделать ему замечание.

– Какой хорошенький! – восхитилась Маргоша.

Даша на нее посмотрела удивленно. Обычно Маргоша не замечала маленьких детей, но еще меньше она была склонна что-либо говорить из вежливости. Этот кривляка, кажется, действительно ей понравился.

– You wonna sleep? – пропела Марина ребенку.

Гордон сердито отмахнулся.

– Он понимает по-русски, но отвечать не хочет, – заметила она Дашин укоризненный взгляд. – Что ты хочешь, беби-ситтер американка, в детском саду, естественно, по-английски…

Приговаривая «gonna cake, gonna, gonna», мальчик потянулся через стол за печеньем. Дашины глаза случайно остановились на детской руке. Прервавшись на слове, она вскинула на Марину опрокинутый взгляд.

– Ты что так смотришь? – удивилась она.

Удивление быстро сменилось недовольством. Теперь Марина смотрела неприязненно, на секунду Даше даже показалось, что сейчас их вежливо выгонят. Например, под предлогом разницы во времени.

– Ничего, просто задумалась, – сдержанно ответила она.

Маленькая ручка Гордона Рэнсома-второго в точности повторяла руку Игорька с узловатыми пальцами и утолщенной фалангой кривоватого мизинца.

– Марина, – позвала Даша, когда Юля повела внука спать. – Пойдем покурим на лестнице?

Они уселись на подоконнике, Даша курила, а Марина затягивалась от ее сигареты.

– Я уже давно не курю, у нас на курящего смотрят как на обезьяну в опере, – объяснила она.

Даша готовилась задать следующий незначащий вопрос, решив, что ни за что не спросит, кто же отец Гошки. Зачем, и так очевидно, что мальчишка – копия Игорька!

Даша внимательно рассмотрела его кривовато-обаятельное лицо с неправильными чертами Игорька. Неудивительно, что он так понравился Маргоше, которая всегда мечтательно говорила, что Игорек очень красивый…

«Я про Марину настолько все понимаю, что могу прогуливаться по ее душе в тапках, – обиженно размышляла Даша. – Она не боится, что до Гордона в его американской глубинке что-то дойдет, это невозможно! Просто не доверяет мне на всякий случай, значит, мы теперь чужие…»

– Ну что ты на меня так смотришь?! – внезапно зашипела та, вцепившись Даше в плечо. Докурив сигарету до фильтра, Марина обожглась, чертыхнулась и злобно поддала окурок ногой. – Представь, я приехала беременная… от кого, не знаю, я с ними спала с разницей два дня. С Гордоном я точно предохранялась, а с Игорьком не знаю, я же тогда выпила, помнишь? – Марина вытащила из кармана маленькую книжечку. – Вот смотри. – И они вдвоем склонились над календариком. – Вот это Гордон, а вот это Игорек, а в этот день мне поставили срок два месяца…

– Ты сумасшедшая! – подняла голову Даша. – Ты что, так и ходишь всегда с календарем в кармане и каждый день пересчитываешь сроки?

Не отрываясь от календаря, Марина обиженно пробормотала:

– А что ты смеешься, да, я хотела… я только с тобой могу посчитать!

– Что же считать, когда это сын Игорька!

– Тише! Точно? А то я уже ничего не понимаю, иногда вижу Игорька, а иногда Гордона. К тому же я Игорька так подробно не помню, не могу представить, понимаешь? Ну и хорошо, хоть родила от человека с родины! – удовлетворенно заключила Марина. – А там такая тоска провинциальная, иногда хоть вешайся! Сама бы пожила в деревне! Там больше нечего делать, только работать и детей рожать! На это Гордон годится, я надеюсь! – В ее голосе прозвучали угрожающие нотки.

– Ты железная женщина, Маринка, тебе все, что ты хочешь, удается! Будешь рожать американцев! Но я все-таки ужасно рада, что от Игорька ребенок остался!

– А как ты догадалась? Почему ты на Гошкину ручку так смотрела? Ты что, специально руки Игорька изучала?

– Ага, изучала. Не долго, в течение месяца, но довольно подробно.

Марина засмеялась:

– Теперь мы все родственники через Игорька! Я, чур, старшая жена, потом Алка, ну а ты в самом конце!.. Да… Кто бы мог подумать, что с нами может случиться такое? Как в мыльной опере!

Открывая входную дверь, Марина на секунду приостановилась.

– Послушай! – вдруг сообразила она. – Как обидно! Если бы Игорек знал, что у него есть сын, он бы написал завещание…

– Ха-ха. Мамаша, вы были плохо знакомы с отцом вашего ребенка! – усмехнулась Даша.


Прочитав на ночь Гордону-младшему сказку про Лису Патрикеевну, Юля полностью овладела беседой. Казалось, что после пятилетнего отсутствия приехала именно гордая своими американскими достижениями Юля.

– Маринка сказала тебе, что она теперь владеет половиной этой туристической фирмы? – гордо поглядывая на дочь, поинтересовалась она. – Ей очень пригодилась в жизни дедовская дача!

– Я не успела тебе написать, это произошло недавно, – ответила Марина. – Помнишь, я перед отъездом деньги за дачу переводила? Хозяин уходил на пенсию, агентство успешное, вот мы с Гордоном и решили, что глупо просто держать деньги в банке. А знаешь, что волнует Гордона больше всего?

– Что? – заинтересованно спросила Маргоша.

– Достаточно ли денег мы откладываем на старость!

– Правильно делает, молодец! – вставила Юля. – Вам сейчас кажется, что старость не скоро… – грустно сморщилась она.

– Он каждый раз заполняет налоговую декларацию и стонет, что в этом году мы опять поедем в отпуск не в Европу, а в Мексику!

– В Мексику здорово… – мечтательно протянула Маргоша, уже побывавшая на пляжах нескольких европейских стран.

– Да ну, Мексика – это их американский Крым! В следующем году обязательно поедем в Италию! А давайте встретимся летом в Италии? Или в Испании? А может, в Швейцарии? Давайте, вот здорово! – заверещала Маргоша.

– Кто бы мог подумать, что вы, девчонки, будете сидеть здесь, на этом диване, и обсуждать, где вам повидаться, в Италии или в Швейцарии! – задумчиво сказала Юля.

– Я пока ни в чем не уверена, – честно ответила Даша. – У Олега с Игорьком фирма была пополам. Его большое богатство нас не касалось, но что теперь будет с фирмой, я не знаю. Есть же наследники, ну, то есть наследница – Ляля.

– А что, Игорек действительно был так богат? – потянувшись за пирожным, спросила Марина.

– Говорил, что если меньше тысячи в день зарабатывает, значит, день прошел зря…

– Ты с ума сошла, это что же, тридцать тысяч в месяц, да еще без налогов… – ошеломленно выдохнула Маринка. – Да-а… а мой Гордон за весь год пятьдесят да еще минус налоги, получается почти столько, сколько Игорек в месяц! Сколько же денег у него было? И кому теперь все достанется, неужели…

– Даша, как мама? – перебила Юля.

– Хорошо, спасибо. Она в этом году была в Америке, у нас все в Нью-Йорке – и Ада, и Фира, и Фаина. Мама так плакала, когда они уезжали, что больше никогда их не увидит, и вот увидела… А в следующем году она в Израиль собирается. Марина, помнишь мою двоюродную сестру Ривку, комсомольскую активистку? Она уже несколько лет в Израиле…

Несмотря на разницу во времени, они просидели до ночи, перескакивая с подробностей американской жизни к школьным воспоминаниям и общим знакомым, пиная друг друга под столом, когда что-то казалось им неподходящим для ушей Маргоши и Юли.

– Об этом, Весницкая, мы поговорим с вами в другом месте! – строго говорила Даша, и Марина согласно кивала. – Конечно, потом, мы обо всем поговорим позже, у нас еще целый месяц!

Перед уходом Марина шепнула:

– Дашка! Ни Олегу, ни Алке, никому, поклянись!

– Конечно! Да и какая теперь разница! Игорька же нет!..

А Юля добавила вслед:

– Маргоша! Даша! Гошку в Эрмитаж сводите, хотя бы в Рыцарский зал!


В машине Даша вдруг заплакала. «Бедный, бедный, никому не нужен, и ничего от него не осталось! Только этот американский мальчик! Если бы Марина приехала на месяц раньше, он бы хоть своего сына увидел», – думала Даша.

– Ты что плачешь? – испугалась Маргоша. – Все же хорошо, вы опять подружились!

– А ты заметила, что мы не сразу подружились? – поразилась Маргошиной наблюдательности Даша. – Я плачу, потому что волновалась… мы же раньше были очень близкие подруги.

– А теперь?

– А теперь… вроде бы все про человека понимаешь, но все немножко чужое… поняла?

– Да уж поняла, не дурочка! – важно ответила Маргоша.


На девятый день на кладбище пришли только Ляля с мужем, маленький Саша Чернов, пара школьных приятелей, никогда не бывавших у Игорька, пока он был жив, и несколько похожих друг на друга мужчин в длинных черных пальто, с «дипломатами» в руках.

В лице маленького Саши Чернова еще можно было разглядеть нежную ребяческую прелесть, помнившуюся Даше с детства. «Он был в меня влюблен в пятом классе, а теперь у него двое детей… он врач, имеет дело со смертью… он последний видел Игорька живым…»

– Послушай, Даша, – прошептал маленький Саша Чернов. – У нас в больнице такого еще не видели! И врачи и медсестры, все были поражены… Они решили не отдавать Ляле одежду Игорька… там же все было в крови! Не хотели ее травмировать, понимаешь? А она стала рыться по всем его карманам, прямо там, в приемном покое…

Даша оглянулась на Лялю. «Не может быть, она же все-таки мать! Не буду думать об этом, слишком страшно!» – быстро скомандовала она себе.

Ни мать красного помпона, ни последняя черненькая, так горько голосившая у гроба, не пришли. Безумную Лику с ее трехлетним красным помпоном Ляля смахнула с себя как насекомое, недостойное даже того, чтобы его раздавить.