Алене с годами стало все труднее поддерживать разговоры с Яной, которая в каждом затруднительном случае ссылалась на Бога, при этом ведя совершенно светский образ жизни, пробивая любыми способами себе дорогу. Теперь Яна работала в шоу-бизнесе, имела престижную, новомодную профессию стилиста, человека, обладающего способностью из любого невзрачного парнишки, который не нравился никому в школе, сделать притягательный образ, вожделенную мечту миллионов.

– Наконец наш-то, кажется, к нам прибился. Уже третий раз ночует на этой неделе, – однажды радостно поделилась Яна с подругой по телефону.

– Он ушел из дома? – спросила Алена.

– Да… Живет пока один… Ну, надеюсь, теперь уже никуда не денется!..

«А может быть, как раз наоборот?» – подумала Алена, но не стала расстраивать подругу. Вместо этого она спросила:

– Ну, а как же его жена и сын?

– Откуда я знаю? Почему я должна об этом думать? У меня есть свои дети, и им нужен отец. Наверное, я все-таки о них обязана заботиться, правда?

– Тебе не жалко ее, Янка? Представляешь, как это ужасно – когда муж, с которым прожила десять лет, собрал вещи и ушел…

– Ты-то откуда знаешь? – засмеялась Яна. – И потом, с чего я должна ее жалеть? Если мужчина уходит, виновата сама женщина, значит, мало любила, не так любила…

– Ой, Янка, не знаю… Им же все надоедает – и если их любят, и если не любят… Уходят просто к чему-то другому, или к свободе, или просто потому, что теперь ведь можно уходить, хоть каждый год женись да уходи, когда надоест, – никто особо и не осудит…

– Саша ушел ко мне! К моей любви! Когда понял, что никто его так не любит!.. Моя любовь его спасет!.. Сейчас сделаем ремонт, и тогда он к нам переедет насовсем.

– Ну ясно, – вздохнула Алена.

– Бог тебя простит, – неожиданно сказала Яна. – Только ты все из зависти говоришь.

– Ты что, Янка? – растерялась Алена. – Как ты можешь…

– Конечно, из зависти! – настойчиво продолжала та. – Ты же одна? Одна. И всем уже понятно, что не придет к тебе твой Денис. Никогда не придет. Не смогла ты ему дать того, что ему нужно. И с карьерой у тебя – никак. Музыкалка и воскресный хор. А меня Саша любит, жену бросил из-за меня. И на телевидении меня каждая собака знает, и любая новая певичка стремится ко мне попасть, потому что я из прыщавой пустышки сделаю звезду, по крайней мере она будет похожа на звезду, когда ее выпустят поскакать пять минут на экране. А что еще надо? У меня – деньги, слава, любовь…

– Остановись, Янка, прошу тебя…

– Нет уж, послушай. Кто-то должен тебе сказать правду о тебе самой, не так ли? Так вот. У меня – все: роскошная работа, шикарный мужчина, который меня обожает, поклонники, будущее, прекрасные дети, а у тебя – пустота. И даже Бога в ней нет. Поэтому и пустота. Ты в него не веришь, и он от тебя отвернулся. А мне всё дает и дает, за мою веру. Детей, карьеру, Сашу, нашу любовь…

Алена представила, как подруга сидит сейчас в своей огромной захламленной квартире на самом краю Чертаново… Стол, как обычно, уставлен чашками с недопитым за два дня чаем, пол плотно завален детскими игрушками, вещами, ботинками… И на всех стенах – многочисленные Янкины фотографии: она с разрисованными поп-звездочками, она с телеведущим музыкального канала, она, беременная, в Париже, в открытом купальнике, второй раз беременная, на лыжах в Австрии… И много фотографий, где она со своим любимым Сашей. Янка хохочет, и Саша тоже улыбается, теребя по привычке редкую рыжеватую бородку и глядя чуть в сторону…

Алена сама положила трубку, и больше они не общались. У человеческих отношений есть свой срок, вот как, например, у растений, думала Алена. Есть яркие однолетники, не переживающие одной-единственной зимы; есть красиво цветущие двулетники, которые при большом старании могут вырасти и на третий год, только цветки у них потеряют свою прелесть, станут меньше и проще по оттенку. А есть цветущие две недели в лето многолетники с мощной корневой системой. Чтобы выкопать такого красавца, надо брать большую лопату… Но и они не живут вечно. Вот разрослось рядом деревце, прикрыло кустик большими ветками от света, появились новые насекомые – и он стал чахнуть, болеть и, наконец, погиб.

Каждый раз, вспоминая о Яне и об их разрыве, Алена грустила. Подруга предала в неподходящий момент, если только бывает подходящий момент для предательства. Но Янка дралась за свое счастье, дралась неистово, отчаянно, и тут уж было не до подруг. Тем более Алена всегда невольно напоминала Яне, что кроме борьбы может быть и другой путь, не столь сладостный и яркий.


Алена так и стояла напротив алтаря. Большая темная икона Христа-Спасителя притягивала взгляд, требовательно и страшно. Алена не могла отвести глаз, хотя видела ее уже десятки раз. «Она – как царственная особа. Ты никогда не можешь заговорить с ней первым. Жди, пока она заговорит с тобой». Так вот что имел в виду Шопенгауэр, когда написал эти загадочные слова! Казалось бы – чего ждать, подходи к иконе и говори, проси. Да разговор-то ведь – это когда говорят двое, по крайней мере один внимательно слушает. Внимает…

Алене очень хотелось что-то сказать в ответ на то, что она, как ей показалось, услышала. Попросить… Но как это сказать? «Сделай так, чтобы мне не было страшно…» Это же не волшебник с белой бородой – махнул волшебной палочкой, и Алене больше не страшно… А может, именно так? Просто надо верить? Понять, в чем грешен, раскаяться, и все остальное будет легко и просто… Не будет никто скрестись в дверь по ночам… и идти за ней по лестнице, останавливаться, когда останавливается она, и быстро сбегать вниз…

Алена еле слышно проговорила, подойдя поближе к иконе:

– Господи, помоги мне, дай мне силы. Мне больно, Господи. Мне страшно, дай мне силы. – Ей показалось, что то ощущение от иконы, которое возникло у нее вначале, как будто она что-то чувствовала, слышала, не понимая слов, становится все меньше и слабее. – Если ты слышишь меня… – сказала она совсем тихо. – Нет? Не слышишь?

Из алтарной двери вышел отец Григорий. Заметив Алену, он, почти не замедляя шага, взглянул в ее лицо.

– Что-то загрустила ты, дочь моя, – негромко сказал он, проходя мимо. – Пришла бы на исповедь, покаялась…

– Я…

Как отказаться, чтобы он не обиделся? Ведь на исповеди пришлось бы слишком многое рассказывать, втискивая это в рамки узаконенных грехов…

Отец Григорий согласно качнул головой, хотя она так ничего и не сказала, и мягко предложил:

– Идем-ка в сад.

Они вышли в церковный двор. Здесь никого не было, кроме садовника, подрезавшего ветки. Клумбы уже были засажены невысокими крепенькими кустиками рассады. Во дворе было очень тихо. Раньше здесь было почти не слышно и не видно города, а теперь он постепенно стал наползать огромными новыми строениями на маленькую церковь Троицы, четыре века стоящую в селе Хорошево на берегу Москвы-реки.

Отец Григорий кивнул на новостройку:

– Закрыта теперь церковь наша для взоров. Потерялась дорога. Раньше издалека была видна, теперь искать ее придется, в душе собственной… – Он неторопливо шел по выложенной крупными камнями дорожке. – Я с тобой никогда раньше не говорил, но вижу тебя на службе. Что-то измучило твою душу, так ведь, дочь моя?

– Да… – вздохнув, ответила Алена.

Отец Григорий внимательно посмотрел на нее при дневном свете.

– А ты, девочка, часом, не понесла?

Алена не смогла удержаться от улыбки:

– Да.

– Так что ж грустишь? Болеешь? Или муж не рад?

– Не рад.

– Что ж так? – очень просто спросил священник.

– Он… – Алена помедлила. Наверно, не стоило ему рассказывать об этом. Но что-то такое было в лице священника, теплое и бесконечно прощающее все, что бы она ни сказала. – Он – чужой муж, отец Григорий.

Батюшка цепко взглянул на нее:

– Вот как вышло… – Чуть помолчав, он добавил: – Храни тебя Бог, дочь моя.

И энергично ушел. Алена посмотрела ему вслед, потом приблизилась к ограде, расположенной почти на обрыве высокого берега реки, и стала смотреть на облака. Это была их любимая с отцом игра в детстве, то немногое, что она помнила о нем: на что похоже облако? У него все облака оказывались почему-то похожи на собак, с висячими ушами, а у Алены – на принцесс, спешащих на бал. Когда Кира слышала их рассуждения, она смеялась и говорила: «Ну хоть бы раз что другое увидели: ведьму там, или крокодила, или замок волшебный».

Отец смущенно замолкал, а Алена с восхищением смотрела на мать – вот она действительно может увидеть в камне, пока он еще бесформенный и гладкий, спрятавшихся гномов или чью-то руку… Или быстро слепить из мягкой нежной глины три обнявшиеся фигурки, которые, запрокинув головы, смотрят в небо – высокую, худую, с торчащей бородкой, вторую – поменьше, с развевающимися волосами, и самую маленькую – тоненькой девочки с острыми плечиками и круглыми коленками…


После службы Алена сразу пошла в музыкальную школу. Сколько раз она теперь с благодарностью вспоминала, как Наташка советовала ей устраиваться на работу поближе к дому: «Пригодится, вот увидишь!» Уйдя из музыкального театра, Алена сразу не могла понять, чем же ей заниматься. И неожиданно работа в школе, маленькие старательные ученики, их ежедневные радости, победы и детские переживания, все это так понравилось Алене, что она взяла полную нагрузку, нимало не жалея о собственных планах. А ей ведь всегда так хотелось петь самой!

Но чуть позже, как раз благодаря Яне, Алена нашла себе и место, где можно петь и даже получать за это деньги, больше, чем в театре. Правда, воспитанная Кирой в очень лояльном, почти равнодушном отношении ко всему, что связано с религией, поначалу Алена чувствовала себя обманщицей. А потом поняла, что вовсе не обязательно истово верить, чтобы петь в церкви. Помешать могут разве что дурные мысли. Так же, как в театре – нельзя думать об одном, а петь о другом. Голос – не механический инструмент, он передает все оттенки и нюансы твоего настроения. Тем он и хорош, живой человеческий голос. А в церкви все ощущается даже острее, чем в театре. Так казалось Алене. Она даже не слышала, а физически чувствовала, как неуловимо меняется голос у кого-нибудь из певчих, когда они, распевая духовные псалмы, набирали при этом сообщения в телефоне или быстро переговаривались, пока говорил священник. Духовные стихи, псалмы как будто заряжены такой необъяснимой, сильной энергией, что, когда поешь их, сам невольно меняешься.


Домой Алена пришла около семи вечера. Только подойдя к своей двери, она вдруг поняла, как же устала за день. Достала ключи, всунула в замочную скважину, но ключ никак не поворачивался. Алена подумала, что скорей всего, перепутала два похожих ключа. Вытаскивая ключ, она вдруг заметила, что дверь неплотно прилегает к стене. Нажала на ручку, и дверь легко открылась – она была не заперта…

Девушка осторожно вошла к себе в дом. Секунду постояла в прихожей, прислушалась. В квартире была тишина. Алена зажгла свет в прихожей, в ванной, зашла в комнату, на кухню. В квартире был порядок. Двери всех шкафов закрыты.

Алена открыла шкатулку с драгоценностями, лежавшую на полке, заглянула в книгу, где между страницами у нее хранились деньги, – все оказалось на месте. Она чуть успокоилась, но тут увидела, как колышутся на окне плотные светлые шторы. На секунду Алена в страхе замерла, потом все-таки подошла и отдернула их. За ними никого не было. Только от окна она увидела, что дверца большого шкафа чуть приоткрыта, дальняя дверца, которую она открывала очень редко, там висели зимние вещи. Не могла же она открыться сама – тугая створка, на магните…

Алена долго смотрела на нее, потом решилась, подошла, резко открыла дверцу и отдернула одежду. Под платьями и пальто лежали только большие мягкие игрушки, которые Денис одно время дарил ей. Мишка, львенок, смешная матерчатая кукла с нитяными косами и полуоткрытым ртом. Временами ему так хотелось видеть в ней девочку…

Алена села в кресло и перевела дух. И тут она услышала какой-то шорох на кухне. Звук повторился. Алена понимала, что надо встать и посмотреть. И увидеть, что там тоже никого нет. Там просто не может никого быть, в ее маленькой чистой кухне, где негде спрятаться! Разве что слева от двери, у раковины…

Алена решительно встала и, чувствуя, как гулко толкается в груди сердце, пошла на кухню. Ветер из форточки гонял по полу шуршащую бумажку. Алена подняла ее и рассмеялась. Смяла бумажку, выбросила ее в ведро… И тут же опять достала и развернула.

Это был кусочек серебристой фольги, которой бывают закрыты сигареты в пачке. Алена много раз видела, как курильщики машинально выдергивают эту бумажку, открывая новую пачку сигарет. Девушка понюхала бумажку и, повернув ее на свет, увидела выпуклые буквы «Winston». Алена несколько раз глубоко вздохнула и на всякий случай заглянула под низко спускающуюся скатерть на столе – вдруг курильщик сидит там и смеется… Девушка неожиданно для самой себя расплакалась. И перестала бояться.