– Так это не она говорит. Костик, помощник мой, узнал все в консультации, мужем представился. Точно – пять месяцев.

Жанна прицокнула языком и посмотрела на Оксану:

– Ну что, подруга… Давай выпьем! – Она налила вина себе и Оксане. – Или ты лучше не пей пока, побереги себя… – Она быстро выпила сама, закрыв второй бокал рукой, и продолжила: – Вот что… Рожать надо.

Оксана посмотрела на подругу в ужасе:

– Кому?

– Тебе, тебе рожать надо. Другого выхода нет. Ежели уж без него лететь тебе с одним крылом, без орла твоего… Ох, не понимаю я этого! Ты – такая умница, и хорошенькая, и… А он… Разве что на морду гладкий да на попку крепкий, а так… – Жанна махнула огромной рукой. – Ладно-ладно – любовь! Ну вот я и говорю – рожай и ты тоже!

– Да ты что, Жанка! Ведь… ведь мне уже сорок лет почти! – Оксана замолчала, потом под взглядом подруги поправилась: – Сорок два…

– И что теперь? Вся жизнь – подготовка к большому климаксу? Вторые роды в сорок два – нормально! У меня соседка в сорок пять родила – первого! Сама! Не лежала ни одного дня! Ну а потом… ведь можно, чтоб вынашивала не ты и рожала – тоже не ты…

– Да?

– Хотя… Это возня такая… Не, по-простому надо, по-обычному. И Деньке ничего не говорить об ентом деле деликатном… Его бы, милого, удивить: мол, мы и сами с усами! Да, малышка моя? – Жанна погладила по плечу расстроенную подругу. – Да подожди ты – не грусти!.. Придумаем что-нибудь… Слушай, мать, а вы вообще как – живете? Ты можешь подгадать и забеременеть? Меня тут… – Жанна фыркнула, – один мальчуган, отец большого семейства, все спрашивает каждый раз, – неожиданно протянула Жанна тоненьким жалобным голосом: – «Жануля-крохотуля, а сегодня у тебя, случайно, не одиннадцатый день? А то у меня все девушки на одиннадцатый день беременеют…»

Оксана, пытаясь собраться с мыслями, вытянула из пачки сигарету, покрутила ее, положила обратно, достала соседнюю и закурила.

– Жан… Да нет… Ну подожди… Как мне рожать?

Жанна пожала плечами:

– А что тут такого?

– Но ты ведь не рожала… Это ужасно. Ужасно!

– Не рожала, потому что не смогла, ты ж знаешь, – суховато ответила та. – И очень об этом жалею. А ты наверняка сможешь.

– Прости меня. Просто я… Это очень неожиданно.

– А чего тут неожиданного? Если ты так уж к нему приросла… У него ведь действительно нет ребенка…

– Господи, да вообще зачем им дети, мужчинам! Тем более что Деня так любит Маргошу… Как свою… И она его любит… больше, чем меня…

– Э-э, нет, подруга. Это совсем другое.

– Слушай, да я как вспомню время, когда Маргошу носила… Сначала от всего тошнило, даже от зубной пасты… Потом тошнить перестало, зато есть ничего нельзя было – чтобы не поправляться. И в то же время – надо было все есть, чтобы витамины получать… Воды, чаю – четыре чашки в день, не больше. Кошмар был какой-то для меня, я все время пить хотела. И потом… я же курю…

– Бросишь.

– Ну это еще ладно… А красоту последнюю потеряю? Раздуюсь, как жаба, лицо пятнами пойдет, после родов волосы все выпадут, зубы полетят один за другим… Фигуру точно уже не верну потом, живот повиснет, вены полезут…

Жанна проговорила с некоторой осторожностью:

– Есть ради чего… гм…

– А бизнес? Все к черту потеряю… Нищими останемся… Вор на воре, только и смотрят, как бы у меня украсть… – Оксана нервно погасила сигарету, сразу достала другую. – Да! И еще пить ни капли нельзя, и лекарств никаких нельзя… А я без снотворных часто и заснуть не могу…

– Ну мать… ты наговорила… А как остальные-то?

– Вот больных и рожают, с измененными хромосомами… Аллергиков-астматиков… Ох, а сами роды… Если кесарево делать – так весь живот исполосуют. Такая красавица буду… А если не делать – я второй раз этой муки просто не перенесу!

– Можно, говорят, под наркозом… – Жанна опять пододвинула к себе тарелку и, вздохнув, отправила в рот сразу несколько жирных, сочных маслин.

Оксана махнула на нее рукой:

– Ты что! От наркоза, знаешь, что бывает с ребенком… Может потом вообще не ходить. Или дураком будет, заторможенным… Нет, Жанка, давай что-нибудь другое придумаем…

– Слушай, я что-то забыла, а церковь тебе разрешает предохраняться?

Оксана покрутила в руках ярко-розовую зажигалку в форме собачонки.

– Ну… Аборты не разрешает, а предохраняться… На все воля Божья…

– Да прямо ладно! Так они там, угодники с ангелами, собралися, сидят и думают: рожать Оксанке или не рожать? Эх, слушай, поздно мы узнали, а то можно было бы с шалавой его договориться, купить у нее ребенка…

– Ерунду говоришь.

– Ерунду, конечно, – сразу согласилась Жанна. – Ой, знаешь, мне кажется, не уйдет твой сладкий никуда. Раз до сих пор не ушел. И морда, и попка его еще много лет перед тобой маячить будут.

Оксана с надеждой посмотрела на подругу.

– Ты думаешь?

– Хорошо ему с тобой. Тепло и удобно. Он-то сам – раздрызг ходячий.

– Жанка…

– А что? Диссертацию он когда начал писать? Лет двенадцать назад? И что, где она, его диссертация?

Оксана засмеялась:

– Мне с ним и без диссертации хорошо.

– Вот, о чем и речь. И ему с тобой.

– Жан… – Оксана умоляюще посмотрела на подругу. – Не надо так грубо, ладно?

– Про попку? – засмеялась Жанна.

– Да. Я Деню… даже не знаю, как тебе сказать, чтобы не прозвучало банально. Ну… люблю, что ли.

– Да без «что ли» любишь! Ежу понятно! – отмахнулась Жанка. – За что, вопреки чему – бесполезно разбираться. Пока есть – оно есть.

– Это навсегда, – твердо сказала Оксана.

– Это тебе они, оттуда, – по-доброму ухмыляясь, показала в небо Жанна, – знак прислали?

– Жанка… – Оксана встала и обняла сидящую подругу. – Не смейся. Мне всегда страшно, когда ты над ними смеешься. И потом, я и без всяких знаков знаю. Деня – мой человек.

– Ну, раз твой, значит, будем бороться за нашего Деню. Я с тобой.

* * *

Алена освободилась после вечерней службы. На улице было еще светло. Она легко спустилась по высоким ступенькам церковного крыльца и направилась по двору к выходу. Из другого здания во дворе навстречу ей вышел отец Григорий.

– Дочь моя непраздная, куда это ты так припустилась? Спешишь?

– Нет, просто холодновато, – улыбнулась Алена. – А почему «непраздная»?

– Потому что ждешь ребенка, так называется это. Садись-ка в машину, довезу тебя.

Алена в нерешительности посмотрела на священника:

– Я обычно пешком до дома хожу. Надо много гулять. Спасибо.

– Матушка Татьяна в гости тебя давно ждет. Садись.

– Хорошо. Спасибо, – растерянно согласилась Алена.


– С праздником, батюшка! – поздоровалась с отцом Григорием пожилая консьержка в чистом подъезде нового дома, еще пахнущего краской.

– И тебя также, матушка. Будь здорова, – приветливо улыбнулся тот.

«Старый дом пахнет жизнью, – подумала Алена, – проблемами, праздниками, и запах никогда до конца не выветривается, встречаясь с новыми и новыми оттенками каждодневного бытия живущих в доме людей. Воскресенья наполняют подъезд ароматами котлет, жареной курицы, пирожков… На чьей-то площадке стойко держится кисловатый запах вина, расползаясь вниз по лестнице, где-то табачный дым за годы пропитал стены так прочно, что его перешибить может разве что маленький веселый котенок, брезгливо вылезающий из собственной лужицы.

А новый дом пахнет краской, известкой… Подготовкой к будущей жизни. Пахнет так радостно, волнующе, как будто обещает, что ни у кого не будет ни описавшихся котят, ни соседей-пьяниц, что никто в этом подъезде не будет болеть, умирать, бросать друг в друга банками с томатной пастой и расписывать стенки тлеющими окурками».

В новом скоростном лифте они быстро поднялись на семнадцатый этаж.

– Высоко… – проговорила Алена, когда они вышли на площадке с панорамным балконом.

– Хорошо, что не двадцать третий, – кивнул священник и показал ей на красивую дубовую дверь. – Проходи, дочь моя.

Отец Григорий открыл дверь своим ключом. Им навстречу вышла миловидная женщина в длинном зеленом платье с ребенком на руках.

– Познакомься, матушка. Это Алена, лучший голос нашего хора.

Алена смущенно улыбнулась:

– Здравствуйте.

Жена священника с улыбкой кивнула, с интересом глядя на Алену:

– Здравствуйте, очень рады.

Отец Григорий энергичным движением снял уличные ботинки и прошел на кухню с пакетом фруктов, спросив на ходу у жены:

– А шалопаи где?

– Тёма с французского звонил, задержался, Лёша поехал за дисками куда-то… – Татьяна обернулась к Алене: – У нас мальчики погодки, десять и одиннадцать лет, а вот теперь еще девчонки-двойняшки… – И она поцеловала притихшую у нее на руках малышку в лобик.

Алена не зная, что сказать, улыбнулась. Отец Григорий вышел из кухни с большой корзинкой фруктов.

– Ты отпустила уже Надю? – негромко спросил он у жены.

– Да… Она просила сегодня пораньше… – Татьяна объяснила Алене: – Помогает мне одна женщина, сама не справляюсь с таким хозяйством.

Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, – на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.

Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника.

– Это вы?!

Отец Григорий развел руками:

– Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.

– И простил? – неожиданно для себя самой спросила Алена.

Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:

– Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…

– А как бы он не позволил? – негромко продолжила Алена. – Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?

Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:

– Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение. Многие именно так бы спросили. Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей – вера, смирение и покой.

– Вера, смирение и покой… – повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. – А свет?

– И свет, разумеется, – слегка улыбнулся отец Григорий. – Видишь, каких девчушек Он нам с Татьяной послал. Близняшки, но разные, непохожие. И назвали мы их совсем по-разному. Черненькую – Марией, а беленькую – Глафирой. Глафира, видно, недовольна именем – чаще кричит. Вот слышишь голос погромче? Наверняка – она.

Священник прикрыл двери в комнату, но все равно было слышно, как громко и требовательно кричали малыши, и действительно, раздавались два разных голоса. Один – тонкий, жалобный, другой – настойчивый и уверенный.

– Так ты хотела со мной поговорить, дочь моя? – неожиданно спросил отец Григорий.

Алена удивленно посмотрела на него:

– Нет… – Но тут она вдруг подумала: а не рассказать ли священнику о своих страхах и всех непонятных вещах, которые происходили последнее время в ее жизни. – Не знаю…

– А ты присаживайся, располагайся.

– Спасибо. – Алена села на мягкий низкий диван и осмотрелась.

Если бы не огромная икона в противоположном углу от входа, ничто бы не напоминало о том, что это дом священника.

Отец Григорий сел напротив, внимательно глядя на нее.

– И все же?

Алена нерешительно вздохнула:

– Меня, похоже, черти мучают, отец Григорий.

Священник явно не ожидал такого начала.

– Черти?!

– Ну… или бесы.

– Или бесы. Ага. А что они делают?

– Они… стучат ночью в дверь, крадутся за мной по вечерам, поджидают после работы у музыкальной школы и после службы у церкви… – Когда она все это проговорила вслух, собственные слова показались ей нелепыми.

Но священник совершенно серьезно спросил:

– Они тебя за оградой ждут или у крыльца?

Алена посмотрела на него, пытаясь понять, поверил ли он ей.

– Наверно, за оградой… Я несколько раз слышала, как кто-то идет следом. Когда я иду, он – тоже, я останавливаюсь, и шаги стихают… А как-то видела машину, она ехала за мной… Ну, мне так показалось, что за мной…

– Хорошая машина?

– Вроде да.

– Марку, конечно, не знаешь?

Алена покачала головой:

– Не разобрала. Иномарка какая-то…

– Ну хорошо… – кивнул отец Григорий. – А хотя бы цвета какого?

– Темная… Черная или синяя…

– Ладно. А что они еще делают, черти эти?

– Они как будто сидят в телефонной трубке, слушают мои разговоры. При этом им совсем неинтересно, они вздыхают, грызут что-то…