Наталия Терентьева - Бедный Бобик

Жанна довольно ухмыльнулась:

– Бери выше!

– Боги, что ли? – Денис посмотрел на жену, – Слушай, а это мысль. Египетским мы еще не молились.

Оксана засмеялась, прикрывая ему ладонью рот:

– Не богохульствуй!.. Ты уж и так сегодня наговорил… – Она крепко обняла мужа. – Возьми меня на ручки…

– И меня!.. – довольная Жанна откинулась на диване, снова спихнув ноги Эмиля на пол.

Денис долго лежал у себя в спальне, не раздеваясь, заложив руки за голову. Он то открывал глаза, то снова закрывал их, безуспешно стараясь поймать ускользающий сон. Поспал днем, теперь вот никак… Зайти к Оксане он не решился, – ну куда, столько выпить и что-то пробовать, затевать… Только опозоришься… Он услышал тихий стук в стену. Денис тяжело вздохнул, с трудом поднялся с постели и заглянул в чуть приоткрытую дверь Оксаниной комнаты. Жена надела короткую черную маечку на бретельках, с блестящими оборками, и высокие, до талии, кружевные трусы-стринги. Она стояла перед ним босиком, маленькая, трогательная и в черных кружевах выглядела очень беспомощно.

Денис дурашливо помахал рукой, стараясь преодолеть внезапно возникшее чувство жалости, которое никак ему сейчас не поможет:

– Физкультпривет!

– Деня!.. – укоризненно посмотрела на него Оксана.

– Понял, мигом исправлюсь. Слушай, я все хотел спросить, – слегка дотронулся он до жесткого кружева, – а какой смысл в таких трусах? Не греют, трут небось… – Заметив жалкий взгляд Оксаны, он осекся. – Да, но зато… ммм… элегантно… Гм… пойду-ка я душ приму. Тебе идет с хвостиком, кстати…

Оксана улыбнулась и машинально поправила высокий маленький хвост, в который собрала волосы. Ее рука задержалась на гранатовом колье в белом золоте, тускло поблескивавшем на бледной рыхловатой шее.

– Спасибо. Очень красиво, спасибо.

Денис кивнул:

– Носите, не забывайте меня… Приходите порыдать в случае чего… на могилку…

Оксана смотрела вслед мужу, как он аккуратно прикрыл ее дверь, не уверенная, зайдет ли он к ней после душа.

Денис чувствовал себя ужасно. Лишь бы Оксанка ничего не поняла – про эту самую жалость в первую очередь… Он залез на табурет в ванной. Где-то здесь должен быть тот журнал, он его в прошлый раз засунул за шкаф, кажется…

… Ведь она его на самом деле любит. Всю долгую и не очень веселую совместную жизнь. Вот такого, как он есть. И не бросает. Значит, все прощает. Борется за него, как может. И ради него старается. Ведь давно могла бы прогнать его, если бы не любила. Заменить мальчиком с тугими мышцами и животным желанием каждый день иметь женщину.

Да где же он, этот чертов журнал… Неужели домработница нашла и переложила… А еще хуже – Оксанка на-ткнулась, стыда не оберешься… Черный табурет с лакированными ножками пошатнулся, и Денис чуть не упал, стараясь подальше залезть рукой за подсвеченный шкафчик. Вот он, застрял в выемке.

Денис с облегчением слез с табурета, пнул его подальше от себя – почему-то его раздражал черный с золотом декор большой ванной комнаты, казался стилем похоронного бюро. Ампир, не ампир… Какая разница, как назвать, если тошно становится…

Он сел на пол. В руках он держал вожделенный журнал: на каждой глянцевой страничке – по сладкой девочке, а то и по две, снятых хорошо, в мельчайших подробностях. Сейчас он откроет и увидит каждый волосок, каждую складочку… Девочки бесстыжие, гладенькие, сильно и красиво накрашенные, то в обнимку друг с другом, то в самых откровенных, отчаянных позах… Но перед глазами все стояла Оксана с хвостиком, с надеждой глядящая ему в глаза. Стояла и мешала ему. Потому что некстати думать сейчас, что во всем виноват только он, что все ее завихрения появились, потому что некуда больше спрятаться от одиночества…

Денис бросил журнал на пол, достал из шкафа две баночки, досадливо вздохнул, прочитав названия, и взял трубку внутреннего телефона.

– Оксан, не спишь? Молодец… Вот тут пилюли… читаю: с сушеными семенниками козла… Это для меня? Ага, понял. А если три? Ну ясно… – Денис заставил себя засмеяться. – А вот еще одна – с ядом… сейчас… шафрановой кобры! Это для тебя? Понял, не дурак. По две? Ладно. Ну ты не спи…

Повесив трубку на стену, он насыпал себе в ладонь пилюли, с сомнением проглотил их, запив водой из-под крана, уселся поудобнее на полу и снова взял журнал.

– Да-а… Крэйзи энд секси… Вот кто из нас, интересно, крэйзи, а кто секси… – Он стал листать журнал. – Секси… секси… Это точно не я… Так, где тут у нас такая плохая черненькая девочка со сладкими, упругими ножками?

Вот она, эта девчонка с маленькой, круглой, неразвитой грудью… Безобразная картинка… Он еще не стал ее рассматривать в деталях, оставил как раз для такого случая. Но почему-то сегодня вид натруженных, дряблых половых губ этой вроде совсем юной метиски, ее вывороченный влажный рот вызвал у него лишь отвращение.

Он достал из небольшого бара бутылку, плеснул себе виски. Потом, поколебавшись, добавил еще, выпил. И тут же вздрогнул от тихого стонущего звука. Через мгновение Денис понял – Оксанка включила буддийскую музыку для создания «атмосферы». Он взял со стены трубку.

– Слушай, выключи эту волынку, а?

– Тебе не нравится? По-моему, это стимулирует и расслабляет…

– Одновременно? Бред какой-то… И потом… Этот их азиатский музыкальный строй с восьмыми долями тона мы воспринимаем как фальшь.

– Кто «мы»?

– Европейцы, – вздохнул Денис и сам засмеялся.

– Вот именно. Просто индийская музыка стимулирует половую активность на уровне подкорки. Ты просто слушай, ни о чем не думай.

– Ага. Ну ладно. А ты что делаешь?

– Читаю.

– Нагорную проповедь?

– Нет, детектив. «Как я отравила мужа».

– Ясно. Я приду, Оксанка. Не спи.

Денис с трудом приспособил на рычаг трубку, которая никак не хотела держаться на месте, взял с полки горсть палочек для ушей, заткнул по три в каждое ухо, сел обратно на пол, закрыл глаза. Слышно, все равно слышно. Он постарался вслушаться в текущую, неостановимую, плачущую мелодию. Стал даже подпевать. Внезапно почувствовал резкий сильный спазм. По пищеводу поднялся жгучий комок, пустой желудок изверг из себя полстакана виски вместе с нерастворившимися пилюлями.

Денис отбросил журнал, вытерся о ножное полотенце, висящее внизу у ванны. Переполз к черному биде, включил воду и сунул голову в фонтанчик. «Генитально-подмывальный фонтан», – сочинил он на ходу, но в кои веки раз от собственного остроумия ему не стало легче.

Она там ждет – маленькая, растерянная, вмиг теряющая все свое напускное чванство, когда никто ее не видит, уж он-то это знает. Недавно он смотрел на нее, уснувшую, не дождавшуюся его, и ему вдруг захотелось взять ее на руки и покачать, побаюкать – уставшую, столько раз обманутую, несчастную и некрасивую во сне… И сейчас она опять ждет, а он валяется в собственной желчи, мордой в биде, пьет воду из подмывального фонтана и не может мобилизоваться, чтобы исполнить свой долг. Странно… Кто и когда так это сформулировал? Почему долг-то? Наслаждения вроде не пропагандируются религиозной моралью, а о продолжении рода речь не идет… Может, лучше поговорить с Оксанкой об этом? Вот прямо пойти и поговорить? Может, ей это интересней будет, чем… Для кого она сейчас нарядилась и ждет его? Для себя? Или для него? Думает, как ему лучше сделать? А ему лучше уже не будет, это точно. Справится он сейчас со своей слабостью или не справится, это ничего не исправит.

Денис откинулся назад, прислонился к стене. В огромном зеркале напротив он увидел себя. Выдернув из ушей палочки, торчавшие, как антенны инопланетянина, он с тоской стал смотреть на свое скрюченное отражение в затемненной зеркальной стене, подпевая заунывной мелодии:

– Не-е-е-е мо-о-о-гу-у-у… – Обессиленный, он все же стал делать характерные индийские танцевальные движения руками, вытянув вперед указательные пальцы. – Не-е-е… хо-о-чу-у… ни-и-че-е-го-о… во-о-об-ще-е-е…

Нащупав за спиной круглую клавишу, Денис выключил верхний свет, лег на ковер с высоким ворсом, сдернул большое полотенце, свисавшее почти до полу, небрежно свернул его и положил под голову. От холодной воды, пахнущей лимоном и дезинфекцией, стало чуть легче. И все равно… Он мучительно вздохнул и закрыл глаза.

Музыка мешала. Разрастаясь, проникала не только в подкорку, но в каждую клеточку его тела, тянула, стонала, перекручивала его и без того измученные внутренности. Музыка предков. Значит, и тысячу, и десять тысяч лет назад все было так же, и оставалось только стенать и раскачиваться от боли. От боли, которая везде, во всем – в голове, в животе, в груди…

Денис закрутил на голове огромное полотенце, на котором лежал. Ну вот, слава Богу, чуть тише.

– О Господи… – Собственный голос прозвучал громко и гулко. Если бы он мог, как Оксана, чесать наизусть молитвы с непонятными, бессмысленными словами, он бы так сейчас и делал, пока не прошла бы эта боль, вдруг тупо навалившаяся ему на грудину. Выпить, что ли, капель каких… Денис перевернулся на правый бок, чтобы не давило сердце, и незаметно провалился в сон.

Она пришла сразу. Стояла, опустив руки, в широком коричневом плаще с большими темными пуговицами, и смотрела на него, чуть улыбаясь. Денис никак не мог посмотреть, что же там у нее, под плащом. Хотя и знал все наизусть. «Сними, пожалуйста, свой плащ, или хотя бы расстегни», – попросил он. Она покачала головой и чуть повернулась.

И он вдруг увидел, что у нее высокий, круглый живот, такой, с каким он ее так никогда и не увидел. Он ни разу не потрогал этот живот. Он знал, что ему будет очень страшно, но ему так хотелось положить на него руку и самому найти, услышать это второе сердце, которое бьется сейчас в ней. Он протянул руку, она взяла ее в свою, подошла к нему совсем близко и наступила ему ногой на грудную клетку. Свободной рукой Денис хотел погладить такую родную, тонкую, нежную щиколотку и вдруг увидел, что она надела его любимые замшевые туфли абрикосового цвета на высоком каблуке.

– Ты что! Нельзя! Упадешь! – со страхом говорил он, а она, тихонько смеясь, давила ему на грудь все сильнее и сильнее, пока острый каблук не вошел ему в тело почти до самого основания. Ему было больно, нестерпимо больно, но он крепко держал эту щиколотку, не отпуская, лишь бы здесь, рядом, в нем, была сейчас она, со своим страшным, беспомощным, огромным животом…

Он проспал, наверно, часов шесть. Когда он проснулся и попытался приподняться, то почувствовал сильную, поперечную боль в груди, как будто кто-то ударил его ребром ладони, проломив грудину. Он лег обратно и помассировал сердце. Во рту было сухо и горько, перед глазами летали знакомые разноцветные мушки. Нормально. Все нормально.

Денис кое-как встал, умылся, с ужасом глядя в зеркало. Прополоскал рот и, набрав побольше воздуха, сунул голову под ледяную воду. Долго стоял так, чувствуя, как постепенно голова становится легкой и отпускает тупая боль в затылке. Найдя в шкафчике сердечные капли, он с сомнением налил себе на дно стакана остро пахнущей жидкости и выпил, долив воды из-под крана. Подобрал с пола журнал, и, морщась, запихнул его поглубже в выемку за высокий шкаф.

Он вышел в коридор. В доме было непривычно тихо. Интересно, остался ли кто-то из гостей ночевать… А впрочем, неинтересно. Главное, чтобы не высунулась из своей двери Жанка и не проорала что-нибудь хамское. Впрочем, и это не главное. Он подошел к двери в спальню жены и осторожно нажал на ручку. Дверь, конечно, была заперта. Ну и хорошо. Денис облегченно выдохнул. Ну и слава Богу – нашему, не нашему и всем Харям Кришнам, вместе взятым.

Денис быстро зашел к себе в комнату, сбросил рубашку, от которой подозрительно несло вчерашним праздником, натянул легкий свитер. Огляделся. И усмехнулся собственным мыслям. Как хорошо, когда у тебя нигде ничего нет. Пусто и легко.

На цыпочках Денис спустился на первый этаж, стараясь, чтобы не скрипели ступени, вышел во двор, захлопнув входную дверь с автоматическим замком.

На улице он невольно взглянул на небо и кромку леса за забором. Чудесное летнее раннее утро, сейчас бы радоваться и смеяться, и сесть вместе завтракать, и… и… И опять наматывать круги – вранья, сомнений… Оттуда – сюда, отсюда – туда… И опять к тому же месту, откуда убежали много лет назад.

Денис шел по саду с ровно подстриженными кустами. Газон, прошлым летом привезенный в больших рулонах, прижился не везде и теперь местами желтел сухими проплешинами. Невысокие, недавно посаженные сосенки скромно стояли рядом с большими елями, оставшимися от вырубленного под коттеджные участки леса. Оксане так хотелось, чтобы их сад – ее сад! – казался старым и аристократическим. Она даже скамейки купила специально состаренные, в популярном стиле «мебель моей бабушки», с как будто облупившейся краской, выщербленными досками.

Денис вышел на большую площадку, выложенную камнем, где стояли машины. Его шаги громко раздавались в утренней тишине. Тут же проснулись и с лаем подбежали к нему два сторожевых ротвейлера. Денис подошел к новой ярко-вишневой «хонде», достал ключ и посмотрел на внимательно следящих за ним псин. Он был почти уверен – если сейчас он обернется, то увидит, как в окне второго этажа, отодвинув плотную штору, стоит заспанная Оксана и смотрит ему в спину.