Галина Таланова - Бег по краю

Утром Лидия Андреевна ушла на работу, хотя была суббота. В понедельник надо было срочно сдавать серию и отправлять заказ, они не успевали. Андрей встал вместе с ней, они наспех позавтракали, и он ушел в гараж готовить машину к скорому техосмотру. Дети остались спать. О вчерашнем скандале не говорили, хотя он занозой сидел в памяти. Трогать занозу не хотелось, так как было больно и неприятно. Андрей всю жизнь пытался не только обходить стороной острые углы, но и не замечать синяки от них, даже если они были желто-лиловые с черничным отливом. Этому его научил инстинкт самосохранения при жизни с деспотичной матерью. Лидии же было немного стыдно за свою необузданную ярость, которая была, конечно, вполне объяснима и заслужена.

Лидия Андреевна вернулась в тот вечер рано. Андрей прохлаждался еще где-то в гараже. Гришка ушел гулять. Дверь в комнату Василисы была закрыта, но пальто висело в прихожей. Спит что ли? Сначала Лидия Андреевна хотела заглянуть к дочери, но потом решила: «Пусть спит. Не буду будить». Да и не хотелось возвращать вчерашнее. Стычки между ними были обычны и привычны, но после шквала наступало кратковременное затишье. Разговаривали друг с другом мягкими и осторожными голосами, боясь оступиться и попасть мимо шаткой кочки… Через пару часов пришел Андрей. Сели обедать. Лидия снова хотела зайти к Васе, но Андрей остановил: «Пусть спит». Прошло еще два часа, как Лидия Андреевна почувствовала беспокойство: уж очень в Васиной комнате было тихо. Она крадучись подошла к двери, прислушалась и осторожно приоткрыла ее. Василиса спала. Она была бледна, но дышала ровно и спокойно.

– Ты что? Кошмар! Нагулялась! Нельзя же целые сутки дрыхнуть! Вставай и давай иди ешь!

Ответа не последовало. Василиса как будто не слышала. Чертова девка делает вид, что спит.

– Вставай! Ты меня слышишь?

Никакой реакции… Лидия Андреевна подошла ближе и стянула с дочери одеяло. Та даже не пошевелилась. У Лидии Андреевны тоскливо защемило сердце в нехорошем предчувствии. Она всматривалась в лицо дочери, словно в спокойное глубокое озеро в безветренную погоду, чувствуя, что стоит на насыпном песке, который в любую минуту может под тобой провалиться и засосать в глубокую воронку. Она сильно потрясла дочь за плечо, будто ветку с яблоками, которые другим способом не достать, та поморщилась, словно озерная гладь от брошенного камушка, но глаз не открыла. Сердце сорвавшимся камнем ухнуло в пропасть. Лидия Андреевна пошла за Андреем. Андрей, кряхтя, проследовал за Лидией Андреевной в спальню Василисы, осторожно, словно боялся спугнуть куропатку в зарослях, потрогал дочь за плечо, будто отводил куст, выросший на пути; погладил по лбу, ладонью перетекая на макушку, и покачал головой…

Вызвали «скорую». Пока она ехала, нашли в письменном столе пустой пузырек со стершейся этикеткой из-под старого транквилизатора, употреблявшегося еще свекровью.

В ожидании «скорой» Лидия Андреевна ходила по гостиной взад-вперед, будто работающий экскаватор. Время не остановилось. Оно шло и шло шагом человека, опаздывающего на работу. Но, видимо, на работу опаздывал только человек, а водитель автобуса давным-давно работал, и у него сейчас был перекур. Андрей, предположив, что «скорая» заблудилась в их дворах, вышел ее встречать на потемневшую улицу, пролившуюся темной струйкой чернил.

Наконец, Лидия Андреевна услышала топот ног, поднимающийся на их лестничную площадку, ровно всадники скачут с дурной вестью.

«Скорая» никуда Василису не повезла. Врач, пожилая женщина в изящных золотистых очках и со строгим пучком учительницы из гимназии прошлого века, сказала, что промывание желудка делать поздно. Лекарство уже всосалось…

– Ждите, когда дочь проснется. Потом поите как можно больше. Сделайте клюквенный морс. А пока пусть спит. Ваше счастье, что таблетки были старые. Ох уж эти молодые! Любовь, чай поди, несчастная… Где же им о родителях подумать!

Дочь почти не дышала. Серела на смятой подушке гипсовым лицом, похожим, наверное, на то, что бывает, когда делают маску с покойника на память… Синие губы, будто чернику ела, приоткрылись, обнажая бескровную пещеру рта в мелких сталактитах зубов… Она подумала, что у дочери был вечно насморк. Лидия Андреевна через каждые полчаса приходила в ее комнату, до головных спазмов всматривалась в любимое лицо, сливающееся с белым одеялом, в которое та была закутана, будто в снежный саван, пытаясь уловить заметное лишь материнским внутренним зрением колыхание жизни. Но даже ей все время казалось, что Вася уже там…

На третьи сутки Лидия Андреевна, наконец, сама провалилась в спасительный сон, навалившийся на нее, будто тяжелое теплое тело… Сон был цветной. Будто бы плыла она с аквалангом по диковинным коралловым рифам, очень боясь заглядеться на них, пораниться – и не всплыть… То тут, то там за красными кровавыми камнями проглядывали, будто недобрые предчувствия, тени огромных рыб, или шустрой стайкой выплывали серые малявки, напоминающие родных аквариумных гуппи, – ее спутанные мелкие мыслишки о конечности всего… Вода нежно обнимала ее, словно руки любимого, мутный солнечный свет слабо пробивался сквозь толщу вод, окрашивая жизнь в изумрудные тона, как в любимой Васиной сказке про Волшебника Изумрудного города. Тревога нарастала, ей казалось, что это расслабленное ее состояние вот-вот оборвется… Но свет откуда-то сверху упорно продолжал литься и играл на пузырьках воздуха, всплывающих на поверхность над ее головой, будто на осколках разлетевшегося стекла…

Вдруг Лидии Андреевне почудился родной голос, глухо доносившийся откуда-то с поверхности… Голос был упорный, он не затихал – исчезнув на минуту, возникал с удвоенной силой, словно дверной звонок, который трезвонил все громче и громче, если его не желали слышать. Лидия Андреевна резко тряхнула головой, отгоняя от себя этот звонок, будто ночную бабочку, бьющуюся о ее лицо, и выплыла из небытия:

– Варежки, варежки! Дай мне варежки, – капризно требовал голос.

Резко встав с постели, так, что комната медленно завертелась в танце на палубе судна, брошенного в открытое штормящее море, Лидия Андреевна прошла в комнату дочери. Василиса лежала мраморная с закрытыми глазами, подняв над головой руки, и делала вращательные движения кистями рук.

– Надень мне варежки! Варежки! Варежки! Варежки!

– Какие варежки? Дома же тепло! Давай я тебе руки укутаю одеялом.

– Варежки, варежки, надень мне варежки!

Лидия Андреевна открыла шифоньер, отыскала на полке варежки из овечьей шерсти и осторожно натянула их на танцующие руки. Дочь, не открывая глаза, удовлетворенно улыбнулась, кивнула и спрятала руки под ватное одеяло.

Василиса спала еще трое суток. Лидия Андреевна, как маятник, моталась по квартире, почти через каждый час заходила в комнату дочери и подолгу стояла на пороге, всматриваясь в родное лицо… Ей все время казалось, что сугроб одеяла больше не вздымается, а лежит ровным завьюженным полотном… Лидия Андреевна слышала, что Андрей тоже не спал, ворочался на кровати, жалобно скрипевшей пружинами, будто несмазанная телега, потом вскакивал, легкой, осторожной походкой барса прокрадывался в комнату Васи и долго там стоял, замерев. А утром, на ходу затолкав в себя бутерброд, с мешками под покрасневшими, будто от едкого, ядовитого дыма, глазами уходил до вечера какой-то шаркающей походкой запыхавшегося старика, что не поспевает к скоро отбывающей электричке.

Через трое суток дочь открыла осмысленные глаза, услышав скрип половиц. Медленно обвела взглядом все трещинки на их осыпающемся потолке, потянулась, брезгливо вытащила из-под себя пропахшие мочой тряпки, сунула ноги в тапочки и медленно пошла по стеночке по направлению к ванной…

О произошедшем не разговаривали. Вася была вялая, с серым лицом цвета позеленевшей картофелины, целыми днями валялась на постели, иногда читала, чаще просто спала, изредка включала телевизор и апатично взирала на цветной экран без тени эмоций на лице. Участковая продлила ей больничный, и можно было потихоньку приходить в себя.

Когда Лидия Андреевна звала ее обедать, Василиса нехотя вставала, равнодушно с потусторонним лицом ела, потом шла на кухню, мыла свою тарелку, чистила зубы и уходила в свою комнату.

Илья не звонил, и Лидия Андреевна про себя радовалась, что все кончилось хорошо, Бог отвел рукой от нее беду, послав ей предостережение, что дочь выросла, отдалилась от нее и имеет свою жизнь, впускать в которую Лидию Андреевну не собирается, даже если та ломится с громкими стуками ногой в дверь.

Звонили подружки с работы, и Лидия Андреевна услышала, как Вася бодрым голосом, скрывающим глубокий колодец печали, пообещала, что в понедельник будет на службе.

В субботу Василису начало тошнить. Лидия Андреевна подумала, уж не беременна ли та… Но дочь на ее вопрос резко ответила:

– Нет, – хлопнула дверью и закрылась.

Тошнота не проходила. Вася лежала серая, будто штукатурка на их запыленном потолке, закрыв воспаленные от слез глаза… Лидия Андреевна даже посмотрела на потолок, так как ей показалось, что с него осыпался мел, припудрив Васин лоб и крылья носа. Голова ее совсем сползла с подушки, искусанный рот был приоткрыт. Через каждые полчаса Вася вскакивала и, пошатываясь, бежала в туалет, возвращалась оттуда с мокрым от пота лицом, серые волосы были будто только что вымыты и приклеились слипшимися прядями ко лбу. Дочь осторожно, стараясь не шевелить голову, ложилась – и через полчаса снова вскакивала…

Лидия Андреевна была уже совсем уверена, что дочь «залетела», а значит, надо теперь срочно попытаться уговорить ее пойти на аборт. Но как это сделать после всего происшедшего?

Лидия Андреевна снова вызвала «скорую». Приехавшие на сей раз довольно быстро врачи сказали, что, действительно, похоже на беременность… Теперь понятно, почему Вася выкинула этот фортель. Но ребенок? В наше-то время, когда нет никакой возможности его прокормить и вырастить? Да и без отца… Может, его и можно заставить жениться, но зачем им этот вечно ноющий доходяга, которого им придется содержать? Нет, только аборт!

Лидия Андреевна, пугаясь своего неуместного раздражения – всплывшего, будто утопленник, который внезапно потерял свой тяжелый якорь: веревка, что его удерживала, увлекаясь пробегающим течением, соскочила с гладкого, обтесанного водой камня, – стремительно зашла к дочери, твердо намереваясь выложить свою позицию по сложившейся ситуации.

– Надеюсь, ты понимаешь, что рожать в наше время – это безумие! Дошаталась! Говорила тебе, но ты же не слушаешь! Как теперь это все расхлебывать? Дура! Дура набитая!

Дочь осторожно повернула голову на подушке и не разлепляющимися губами выговорила:

– Я знаю, что я у тебя дура. У тебя все дураки, одна ты умная. Поназаводила себе игрушек, чтобы помыкать… Захотела – «пну», захотела – «поглажу»… – потом сморщилась, как изжеванный исписанный лист бумаги, сжимая губы до посинения, еле удерживая подступавшее изнутри…

Лидия Андреевна, собирая последние остатки сил, чтобы не раскричаться – а она чувствовала, что словно шквальный ветер налетел, готовый со все нарастающей силой крушить все попадающееся на его стихийном пути, – вышла из комнаты дочери.

Тошнота не проходила. Видимо, у дочери был сильный токсикоз. О каком ребенке в наше время может идти речь? Они еле сводят концы с концами! Этот недоношенный, играющий на губной гармошке, – отец? Не способный заработать даже себе на сносный джемпер и приличную шапку! Ходит в свалявшейся искусственной ушанке, закрыв отитные уши, расчесал бы хоть ее что ли! И шуба такая же вся вытертая, будто у бомжа. Зато сосиски жрет килограммами. Они вот не едят, дорого, а этот в Москву за ними каждый месяц катается в плацкартном вагоне. Она несколько раз пыталась выяснить у дочери, где же он работает, но так толком и не поняла: он числился то наладчиком домофонов, то рыл какие-то траншеи и прокладывал кабель, то собирался заниматься установкой железных дверей, то подряжался работать охранником. Да, время сейчас, конечно, то еще, но нельзя же каждый месяц работу менять!

Лидия Андреевна все же заставила дочь встать и немного поесть. Василиса нетвердой походкой прошла на кухню, села за стол, лениво похлебала куриный бульон и съела две ложки картофельного пюре. Через десять минут ее вырвало. После чего она снова, будто слепая, пошатываясь, быстро прошла в комнату и, не раздеваясь, легла.

Прошло еще три дня. Три дня Лидия Андреевна пыталась заставить Василису что-то проглотить. Та осторожно мотала головой и отворачивалась. Раз в день Лидии Андреевне удавалась что-то в нее впихнуть, но дочь выворачивало снова.

Андрей почти перестал дома разговаривать, был очень рассеянный, постоянно что-то терял, забывал и путал. На попытки Лидии Андреевны обсудить с ним сложившуюся ситуацию никак не реагировал. Тупо молчал и сверлил взглядом их обшарпанную стенку. «Боже мой, ох, уж эти защитники! Чуть где надо принимать решение, сразу в кусты: «Решай сама!»… И так всю жизнь!» – с закипающим бешенством думала Лидия Андреевна.