Галина Таланова - Бег по краю

– Ты мой кисик, ты мой зайчик, любимый! Самый-самый любимый!

– Я тебя люблю! – детские холодные ладошки на шее, голова Лидии Андреевны притянута на грудь, пальцы морскими звездами запутались в ее волосах, как в водорослях, и гладят, перебирают нечесаные с вечера лохмы.

– Ты моя сладкая, любимая!

– Уведите маму, уведите! Уходи отсюда! Они тебя здесь убьют! Не смотри! Забери меня отсюда, меня здесь мучают…

– Тебе больно?

– Очень больно! – И ничего, уже ничегошеньки нельзя сделать, ни отменить, ни исправить, как нельзя отменить приход зимы, как нельзя отменить старость.

Пришла санитарка, злобно посмотрела на Лидию Андреевну и прогавкала:

– Что сидишь, мамаша? Ты сюда ухаживать пришла или сидеть? Вылей-ка мочу! Нам ваши родственники не нужны!

Содержание мочевины и креатина нарастало день ото дня… Почему, Лидия Андреевна понять не могла. Что они там ей вкололи? Сказали, что через три дня надо будет поехать на консультацию к нефрологу, взяв карту.

Через три дня дали в руки историю болезни и велели ехать в другой район в поликлинику при больнице, специализирующейся на болезнях почек. Поехала. Пришла в поликлинику. Там говорят:

– Мы вас без талона не примем.

– Какой талон? Я из Первой градской, врач звонила вашему, вот время написали: 12–20.

– Никто вас без талона не пустит. Приходите утром и берите талон. Сходите к 39-му кабинету и посмотрите, какая там очередь.

Лидия Андреевна пошла к кабинету. Очередь была там человек сорок. На нее посмотрели настороженно.

– Да я спросить только.

После того, как вышел очередной пациент, заглянула в кабинет:

– Извините, меня прислали на консультацию из Первой градской. У меня дочь в тяжелом состоянии. Они вам звонили с просьбой посмотреть анализы.

– Кто звонил? Их начмед должен был написать письмо нашему начмеду с просьбой о консультации. После этого наш врач в какой-нибудь день сможет выехать в вашу больницу. Без этого мы ничего смотреть не будем.

– Да вы что, смеетесь? В какой день? Завтра суббота. У меня дочь умирает! Ну неужели нельзя просто анализы посмотреть? – заорала Лидия Андреевна, срывающимся на плач голосом.

Врач вышла в коридор из кабинета, нехотя взяла из рук Лидии Андреевны карточку, открыла и тут же сказала:

– А такие анализы ерунда. Это не по нашей части. Пусть у себя ищут. Почки – это вторичное, – отдала карту Лидии Андреевне и, пригласив очередного пациента, захлопнула дверь.

Жизнь катилась, как снежный ком… Ком все рос и рос, катился к краю, увлекая за собой новые снежные и ледяные глыбы, грозя обрушиться и погрести под собой их старенькую, застиранную и выцветшую, но всегда чистую и отутюженную жизнь.

Дочь сначала перестала пить таблетки, говоря, что ее тошнит. Потом перестала есть. Уже четвертый день она жила на глюкозе. Капал по тоненькому шлангу в синий весенний ручеек часами раствор… Капал и капал… Лидия Андреевна очень боялась, что раствор внезапно закончится и разгильдяйки-сестры пропустят этот момент. Глотать пищу Вася категорически отказывалась, слабо качая головой, почти одними серыми, словно набухшие дождевые облака, глазами; осторожно, точно боялась повредить или разбить, поворачивала голову: видимо, ее на самом деле тошнило и она просто боялась мотать головой сильнее.

Девочку, наконец, решили кормить через зонд. Лидию Андреевну вытолкали из палаты. Она сидела в коридоре, слушая душераздирающие крики дочери, в то время как специалист из реанимации ставил ей зонд, зная, что другого выхода нет, что кормить, наверное, надо, а иначе вся пища просто срыгивалась, и это был единственный способ кормления. Она еле удерживала себя от желания ворваться в палату и заорать: «Прекратите мучить мою девочку!», но понимала, что никогда себе не простит, если ее дочь погибнет от истощения. Ей было велено назавтра купить питательную смесь в аптеке. Она позвонила Андрею, чтобы тот купил эту самую смесь.

Зайдя в палату, она замерла от предчувствия, что это конец. Василиса лежала с пластиковой трубкой в ноздре, прилепленной лейкопластырем. Асбестовое лицо запрокинуто; глаза захлопнуты и веки сморщились, будто цветки у белой лилии в поздних сумерках; скулы обострились… Через зонд ввели при ней сначала воду, потом отсосали какую-то жидкость, по цвету напоминающую черный кофе, после медленно стали вливать холодный куриный бульон, который она сварила, затем какую-то питательную смесь. Она почему-то вдруг подумала, что этим кормлением ничего не изменишь, только измучаешь…

Пришел Андрей и принес смесь на завтра. Суточный рацион смеси стоил двадцать пять процентов его месячной зарплаты. Лидия Андреевна подумала, что несколько дней они смогут продержаться, а там надо будет выяснять, чем можно еще помимо бульона кормить девочку.

После кормления Вася вроде бы как задремала… Лидия Андреевна побежала домой варить бульон и обед своим мужикам.

Когда она снова пришла, то даже удивилась, увидев Василису. Вася лежала довольная и смотрела ожившими, похожими на небесные незабудки, глазами: только сердцевина у них была не желтая, а черная, как ночь… Как сообщила ей медсестра, через два часа после кормления зонд был выдернут через ноздрю… При этом, видимо, Вася разодрала себе весь пищевод, и рядом с подушкой расплывалось темно-коричневое пятно то ли желчи, то ли крови. Подушка была скинута на пол. Лидия Андреевна попыталась подложить подушку под голову. Вася резко дернулась и энергично замотала головой, будто вытряхивала из уха, попавшую в него воду. И жалобно сказала:

– Меня хотели удушить этой подушкой. Уходи отсюда скорее, а то тебя здесь тоже задушат или убьют. Меня здесь мучают, забери меня отсюда, забери меня домой!

– Ладно. Завтра.

– Нет! Нет! Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас!

– Ну, что ты, мой кисик! Все будет хорошо, ты скоро поправишься… У тебя будет совсем другая новая и счастливая жизнь, семья… Ну, куда же я тебя сейчас заберу, скоро ночь, ты ослабла и не дойдешь до машины.

– Забери! Забери! Ну, пожалуйста, забери! Где папа? Пусть он заберет! Позови его! Позови Илью! Заберите! Заберите немедленно!

Лидия Андреевна на ватных ногах опрометью отступила в коридор в поисках дежурного врача. Нашла:

– Почему вы не сделаете ей успокоительное?

– Так только хуже может быть! Сердце встанет. Ей же лучше сейчас. Вы же видите! И глаза нормальные совсем. Не надо успокоительного.

У Лидии Андреевны было состояние человека, идущего по тонкому льду, давно сковавшему реку; он внезапно начал хрустеть под ногами – еще ничего нет, но уже знаешь, что дальше ступать опасно. Лед трещит под ногой, точно случайно наступила на кинутую ребенком под ноги пластмассовую погремушку… Еще шаг – и откроется зияющая ледяная пасть, что проглотит тебя, словно акула замешкавшуюся рыбину… Она осторожно ступает по трещащему насту, зная, что половодье неизбежно: только бы успеть проскочить вовремя до схода снега! Чувство, что она буквально повисает между берегом, на котором копошится суетливая, давно набившая оскомину жизнь, и ледяным омутом, было настолько сильно, что Лидия Андреевна ничего не могла делать, сидела в кресле, как парализованная, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой.

На следующий день врач радостно сообщила, что Васю забрали в реанимацию. Лидия Андреевна облегченно вздохнула. Впереди были выходные, дежурных врачей не намечалось, а в реанимации, конечно, остается присмотр… Она ушла домой и впервые за несколько последних дней спала спокойно, видимо, взяла свое усталость, как тяжелый рюкзак, пригибавшая ее к земле. Ей все время в последние недели казалось, что она идет по проселочной дороге своего детства, когда не было никакого асфальта, и ноги ее обуты в высокие мужские сапоги, в которых обычно рыбачат, браконьерски шугая рыбу из прибрежных кустов в небольшую сетку, ботая по ним палкой… Сапоги увязали в размытой частыми и затяжными осенними дождями глине. Впечатление было такое, будто бы в эти сапоги положили свинцовые стельки. Ноги разъезжались, развезенное месиво наворачивалось на них – и она с трудом вытаскивала их по очереди из размякшей глины. А тут она будто провалилась в какую-то спасительную прохладу у голубого моря… По берегу шелестел ласковый ветер, сдувая с насиженного места песчинки, напоминающие ей о минутах… Минут было много… Время без конца и края. Песчинок было не пересчитать. Можно взять вспотевшими пальцами щепотку раскаленного песка, насыпать его в ладонь, легонько зажать в кулаке – и смотреть, как он медленно утекает тонкой струйкой сквозь прижатые друг к другу суставами фаланги пальцев. Нежно шептал прибой, как когда-то Андрей в их совсем недавней юности; лениво катались по песку волны, разглаживая и утрамбовывая осыпающиеся и непонятные вмятины, оставленные человеческими ногами… Она проваливалась как когда-то в молодости, оказавшись на пляже… Очнешься – и не можешь понять, то ли это был всего лишь кратковременный сон, то ли она действительно лежит у моря, бирюзового и полупрозрачного, убегающего своей спокойной глубиной в далекое неизвестное.

Она очнулась от пронзительного телефонного звонка, поначалу приняв его за трель будильника. Трезвон безжалостно резал черное утро властным, требовательным визгом… До рассвета, до начала отбеливания сумрака, медленно обесцвечивающегося, будто хлорсодержащими реагентами, было еще далеко. Она вздрогнула и почему-то подумала, что звонок чем-то напоминает ей сигнализацию… И почему она этого никогда не замечала? Попав правой ногой в левую тапку, резко, точно усевшуюся на ноги кошку, скинула ее на пол и прошлепала босыми ногами к аппарату.

– Лидия Андреевна! – сказали в трубке. – Два часа назад ваша дочь умерла. Вскрытие будет лишь в понедельник, а справка – только после двух часов дня. Тогда же вы можете забрать тело. Я уж не стала вам звонить ночью…

Нависавшая огромная лавина рыхлого, тяжелого снега, в одно мгновение сползла с горы. Все. Она оказалась замурованной в белой, обжигающей вековым холодом глубине, что залепила глаза, нос, рот и уши… Она неуклюже барахталась, пытаясь разгрести навалившуюся на нее ватную глыбу и как-то прорыть туннель к выходу, суча лапками с намотанной на них собственной паутиной, как паук, упавший в молоко.

На другой день после похорон Лидия Андреевна посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: из зеркала глядела изможденная старуха с нечесаными волосами, удивительно напоминающими паклю, торчащую из стены в их старом деревенском доме.

Глаза ввалились, словно могилы после схода снегов; скулы обтянулись, будто пергаментом; под глазами – синюшные круги, точно пятна после кровоизлияния.

Лидия Андреевна не могла сказать, что она не спала. Спала, только вот просыпалась с одной и той же непереносимой мыслью, что проснулась, сон кончился, трясла головой – и возвращалась в свою голубую комнату, покрытую предрассветным сумраком. За окном была еще чернильная мгла, летел клочьями разорванных писем белый снег. Она, буквально ковыляя одеревеневшими ногами древней старухи, шла на кухню, шаркая шлепанцами по паркету, будто натирая его. Наливала чайник и через силу начинала готовить завтрак своим мужикам…

На работе Лидия Андреевна совсем не могла сосредоточиться. Мысли разбегались, как выпущенные из морилки муравьи. Не слышала, что рассказывают коллеги и говорит начальство. Потом внезапно приходила в себя, возвращалась к реальности. Все мысли юлой елозили на том, что и как она неправильно сделала. О происшедшем по молчаливому сговору не говорили…

Лидия Андреевна вспоминала, когда уже у нее начался серьезный разлад с ее девочкой. Может быть, тогда, когда она, боясь за нее и не желая обременять себя новыми проблемами, страшась, что она потеряет дочь, начала ревновать Васю ко всем знакомым, к их телефонным звонкам, походам в кино и театр, прогулкам? Это было нелепо, но, даже понимая это, Лидия Андреевна ничегошеньки не могла с собой поделать.

Она припомнила, как дочь, желая оградить себя от ее вмешательства в свои телефонные разговоры, однажды не выдержала, притащила с работы провод, нашла в кладовке дрель и демонстративно стала сверлить стенку… Лидия Андреевна не помнит, что именно она орала, кажется, что-то про то, чтобы та не дырявила стены… Потом она все равно не могла удержаться – и поднимала трубку своего телефона. Когда Вася это заметила, она была в бешенстве. Лидия Андреевна уже потом догадалась, что голос в прослушиваемой трубке становится глухим, будто долетает из печной трубы. Вася тогда ворвалась к ней в комнату и заорала: «Положи трубку сейчас же!» Как Лидию Андреевну злили звонки, когда Вася начинала ворковать и щебетать птичьим голосом, в котором открывались такие нежные переливы, оттенки и глубины, которых Лидия Андреевна даже не предполагала! Слушая разговор, она начинала постепенно закипать. Сначала беседа просто мешала ей работать, думать, смотреть кино, отдыхать. Пузырьков раздражения возникало в ней все больше и больше. Они зарождались где-то внутри ее, сконцентрировавшись на каком-то витке Васиного голоса, как на мельчайшем кристаллике, и медленно всплывали на поверхность, но до поры не лопались, а бурлили где-то у поверхности, словно вода у подножия водопада. Она прекращала работу или другое занятие, начинала громко стучать кастрюлями, со стуком перекладывать на полке книги, визгливо двигать стульями и, наконец, взрывалась: