Все чаще образ Оксаны возникал перед глазами, когда он растягивался на диване с газетой «Коммерсант» после работы, проступая, словно в альбоме для рисования для самых маленьких: когда окунаешь кисточку в водопроводную воду, налитую в баночку вместо краски, водишь ею по белому листу бумаги – и внезапно видишь, что проявляется нежная картинка в пастельных тонах. Он блаженно улыбался, заслонившись от домочадцев газетой. «Жизнь человеческая так коротка… – думал он. – И почему же не позволить себе впустить в жизнь огни ночного праздничного города, что растворяются без следа, окунувшись в подступивший дневной свет?»

Получив приглашение на очередную конференцию, он предложил Оксане отправить туда тезисы, так как для защиты диссертации ей нужны были публикации. Конференция проходила в правительственном пансионате в Подмосковье, в сосновом лесу, пустовавшем в холодную январскую пору. Прогулки по сугробам его не вдохновляли, но прочитав, что в пансионате есть большой бассейн и сауна, он подумал, что можно позволить себе три дня релаксации от городской суеты, плавая в бассейне, а заодно и, возможно, завязать контакты для интересного сотрудничества. То, что туда едет и Оксана, вносило в его жизнь забытое предчувствие счастья, будто от ожидания подарка под елкой и калейдоскопа сказочных представлений, что были в его детстве, когда еще он не думал о том, что срезанные елки не могут быть вечнозелеными…

Ложечка бренчала о стакан в такт колесам, стучавшим швейной машинкой; поезд дергался на стыках рельс, но не снижал скорость; повешенное на плечики над полкой, а не у двери, женское платье качалось маятником – и от этого кружилась голова так, что Андрей старался не смотреть на это неуемное качание, чувствуя, что начинает терять точку опоры. Он думал о том, что, в сущности, вся наша жизнь вот такое же равнодушное качание и дерганье на стыках судьбы, где незнакомый стрелочник может перевести поезд на другие рельсы, но почему-то не делает этого – и, несмотря на все свои шатания, поезд идет по положенному маршруту к конечной станции, все набирая скорость, отчего качание становится все сильнее и сильнее. Пили чай с галетами и конфетами «Школьные», напоминающими вареный сахар, тающий на горячем языке. Их попутчиками была молодая пара: ребята сразу после отхода поезда забрались каждый на свою верхнюю полку и завалились с книжками. Андрей пустился в воспоминания о своей защите… Ему почему-то казалось, что это все было совсем недавно и он все тот же тщедушный мальчик, перед которым вся жизнь впереди, надо только суметь правильно ею распорядиться. Молодая женщина сидела напротив и смотрела на него зелеными глазами, напомнившими ему зацветшую воду, создающую иллюзорность дна под ногами. Женщина смотрела на него восторженно и влюбленно, огни пробегающих станций отбрасывали на ее лицо свой свет, порхающий, будто солнечные зайчики. Он подумал, что молодость миновала и его жизнь состоялась, но почему-то хочется скомкать исписанный убористым и аккуратным почерком листок своей жизни, разорвать его на мелкие кусочки и выпустить из разжатого кулака горсткой пепла, подхватываемого ветром, что смешается с летящим за окном снегом. Неожиданно он услышал стук в окно, какофонически вплетающийся в азбуку Морзе, выстукиваемую вагоном. Глянув на окно, темнеющее заплаканной заплаткой, он понял, что за окном начался дождь. Капли ударялись с размаху о стекло, будто насекомые, летящие на свет, и сползали вниз, сливаясь с другими. Дождь был не ко времени и не по сезону, взявшийся невесть откуда, превращающий законченную цельность и неповторимость налипших на окошко снежинок в единый кристалл льда.

69

И все-таки Оксана утащила его гулять по ледяному бору, что за полчаса дождя превратился в стеклянный, нежно звенящий хрусталем сказочный лес. Обледеневшие ветки казались искусственными заизолированными проводами, тянувшимися к зеленым стеклянным светильникам, раскачивающимся на ветру. Выглянувшее солнце играло на этом богемском стекле слепящими глаза бликами, создавая впечатление иллюзорности и ненадежности счастья. Искрящийся на солнце наст чудился залитым катком, на котором можно выделывать головокружительные фигуры… Но это был обман. Блестящий лед, как только они нечаянно сворачивали с натоптанной тропы, легко обламывался под тяжестью походки, затягивая в спрятавшийся под коркой льда сугроб, будто в прорубь. Обволакивающая тишина и белизна наполняли душу восторгом и обдавали сердце ледяным воздухом мироздания, где ты казался себе снежинкой, медленно планирующей вниз. Скользили по накатанной тропе, раскинув руки, ровно крылья, балансируя, точно канатоходец на канате с чувством странной раздвоенности. С одной стороны, ноги, устав от напряжения, казались деревянными, как у Буратино, у которого бедро и голень соединялись металлическим шарниром, грозя сложиться перочинным ножиком, а с другой, на душе было так легко, словно она была невесомым семечком, то скользящим, то парящим по ледяному насту. Андрея точно несло по тонкому льду: остановиться было уже нельзя: лед тотчас же обломится… Оксану неожиданно занесло – и она легко коснулась его, будто прижимаясь, дальше они вместе покатились вниз по довольно крутому склону. С обеих сторон из-под их ног летел снег, как летят искры от затачиваемого лезвия, она чувствовала холодок через подошву. Андрею показалось, что его жизнь перетирается в мелкую пыль. Он попробовал слепить снежок – получилось, и кинул его в девушку, ускользнувшую от него вперед по тропе. Оксана легко увернулась, как юла на одной ноге, – и, обернувшись к нему смеющимся лицом, подхватила следующий его снаряд прямо в подставленный ковшик ладоней. Заливаясь хрустальным смехом, бросила назад, точно мячик… Увернуться он не сумел – поймал снежок своей широкой грудью, там, где сердце. Андрей покачнулся и сел на землю… Но тут же с хохотом вскочил на ноги, проворно свалял новый ком снега – и запустил им в свою обидчицу. И опять промазал… Оксана нагнулась – и снежок пролетел над ее головой, попав в сплетенье сосновых ветвей, точно в баскетбольную сетку, да так и остался там, будто нахохлившийся воробей. И снова он слепил снежок – и снова снежок пролетел теннисным мячом рядом с Оксаной, разбившись о шершавый ствол сосны в ледяную пыль… Новый Оксанин снежок снес с его головы легкую кепку, что плавно спланировала где-то позади него. Захлебываясь раскатистым смехом, что возвращался к ним эхом, похожим на плач, побежал за кепкой – и получил снежный шлепок по спине.

– Ах, так! Ну, я тебе сейчас покажу… – Метнул снежок, будто гранату, и опять оказался на земле, точно опрокинутый взрывной волной. Снова вскочил, чувствуя, что разгоряченное игрой дыхание сбивается с такта – и вновь запульнул снежный мячик. Оксана ойкнула – и растянулась на земле.

– Ага! – победно заорал он. – Теперь твоя очередь!

Но прошла минута – а девушка по-прежнему лежала на ледяной земле, беспомощно подогнув под себя ногу, будто цапля. Лицо, побелевшее и искривленное, точно отражение на поверхности льда, застыло с гримасой боли.

– Что? Что? Ушиблась? Ногу растянула? – бросился Андрей к ней.

– Лодыжку очень больно. Растянулась так, что в глазах потемнело и все плывет еще… – подрагивающими на ветру белыми тесемочками губ выдохнула Оксана, закрывая глаза, ставшие похожими на ставни заколоченных окон.

– Дай посмотрю. Тут больно? – спросил он, бережно ощупывая тоненькую лодыжку и чувствуя, как сердце куда-то провалилось, будто попало в воздушную яму, путешествуя среди облаков…

Девушка сморщилась, как от резкого удара, и тихо застонала. Было ясно, что сама до пансионата она не дойдет. Вообще-то ушли они от него недалеко, и он было хотел бежать за врачом и подмогой, но тотчас отбросил эту мысль, понимая, что девушка, оставаясь на мокром снегу, сможет сильно застудиться.

– Ну, давай! Сумеешь приподняться и обнять меня за шею? – подсунул одну руку под худенькое тело, обвивая талию девушки, а другую подсовывая под коленки. Тяжело приподнял со снега, как когда-то поднимал на руки детей, широко, по-бычьи расставив ноги, чувствуя, что может сам поскользнуться и упасть…

– Держись! А то не донесу! Выроню… – слыша, как взрывным устройством забухало сердце, начав свой смертельный отсчет.

Переметнул девушку повыше к плечу, чувствуя ее цепкие руки, оплетающие вьюном его плечи, и медленно двинулся, думая только о том, как бы дотащить тянущую к земле поклажу. Голова Оксаны вытащенной из воды кувшинкой безвольно лежала на его плече. Снежные вершины на небе окрашивались нежно-розовым, будто повязка от сочившейся сукровицы.

70

Дежурившая в пансионате пожилая докторша, определив вывих и сильный ушиб с гематомой, легко вправила сустав и, наложив тугую фиксирующую повязку, сказала, что девушке надо пару дней полежать и хорошо бы сделать рентген: вдруг трещина? Нога Оксаны сильно распухла и пугала лиловыми пятнами с желтым отливом, будто была измазана синей глиной или илом.

Андрей чувствовал себя виноватым. Оставив девушку отлеживаться, ушел в конференц-зал, но плохо что-либо воспринимал. Перед глазами всплывало то смеющееся и раскрасневшееся лицо Оксаны, то это же лицо, ставшее похожим на гипсовую маску с прикушенными губами. Лица менялись, как заставка на рабочем столе компьютера. Ужинать он в ресторане не стал. Попросив поднос, сгреб на него ужин на две персоны и понес еду девушке.

Доковыляв до двери, Оксана впустила его в номер и вернулась к постели, примостившись на ее краешке, будто на обрыве. Андрей пододвинул стол поближе к кровати, поставил ужин на стол, бросил в стакан кипятильник и уселся напротив девушки, откинувшись на спинку стула, точно продолжал движение в поезде, и снова пустился в воспоминания. В окно заглядывали сосны, оставляя мохнатые тени от веток на стене… Снова мельхиоровая ложечка бренчала о стакан в такт капели за окном. Снова тени от крыльев скользили по лицам, снова янтарное вино, вобравшее знойное солнце лета и запахи моря, кружило голову и будоражило кровь запретным ароматом забродивших яблок из райского сада. Андрею было на удивление странно, что в жизнь вернулись какие-то напрочь забытые краски, что казались давно выцветшими под толстым слоем налипшей пыли. А тут, будто легкая рука смахнула влажной тряпкой всю суету с его жизни, точно натерла зубным порошком потемневшее серебро дней, казавшееся тусклой закопченной кастрюлей с налипшей на нее гарью и остатками убежавшей и пригоревшей пищи. – И серебро заиграло, посылая свой лунный свет. Вот уже и рисунок, выгравированный на нем, проступает… И надпись. Жизнь слишком коротка. Пока любим, живем… Кончается любовь – уходит свет. Покачивался под ее взглядом, как парашютист на ветру…

Неожиданно для самого себя он взял ее за подбородок и повернул к себе ее лицо. Ее потемневшие глаза, похожие на холодную осеннюю воду, взбаламученную просвистевшей вблизи глинистого берега моторкой, смотрели испуганно и влюбленно. Ее губы раздвинулись, поскольку ей было тяжело дышать. Его ладонь ощущала шелковую мягкость ее подбородка. Страсть, будто бронзовый колокол, ударила ему в голову, удар за ударом, раскачивая спящий маятник желания.

Его руки крепко обвились вокруг нее, словно плющ, карабкаясь по ее телу. Он прижал ее к себе, стиснув так, что почти раздавил о свою грудь, бездыханную, ослепленную, превратившись в стальной обруч. Казалось, что он вбирает в себя ее тепло, впитывая, как пересохшая губка, молодость, силы и юношескую веру в то, что все в жизни состоится, что все лучшее впереди: надо только мелкими шажками хотя бы ползти все выше и выше. Он приподнял ее, и, казалось, наполнял себя ею, будто бокал с выдержанным не одно десятилетие вином, вдыхая его терпкий и пьянящий аромат, впитавший в себя свет восходящего солнца где-то у береговой линии бескрайнего моря, равнодушно перебирающего гальку, точно время листает дни.

Она обмякла и, ровно шоколадка в горячих ладонях, начала таять и перетекать в него, словно он был надежным хранилищем ее растекающегося содержания. Она растворялась в нем, тая и тая под его поцелуями, будто сахарная песчинка, возвращая в его жизнь вкус, плененная, оторванная от земли.

Его пальцы перепархивали по ее телу, будто воробьи, собирающие крошки пищи с земли, готовясь набрать высоту и полететь там, откуда весь мир с его проблемами становится маленьким и смешным, ровно букашки, что норовят удрать из-под птичьего клюва.

Он боготворил ее, как старость боготворит молодость. Она, умытая слезами, была, как цветок в утренней росе, только что начавший раскрываться, нежный и истончающий тонкий аромат, кружащий голову. А он казался себе таким старым, груз воспоминаний и жизненный опыт пригибали его к земле, словно яблоню с перезревшими плодами, которые никто не собирает.

Он приблизился к ней, все глубже погружаясь, точно в горячую ванну, в ее тепло, отогревающее замерзшее на ледяном осеннем ветру тело, будто растение, чьи мягкие наружные ткани были прихвачены морозом. Он чувствовал, что распадается на части, размокает и тонет, смешиваясь с массой обволакивающей воды. Чудилось, что сердце в ее груди – раскаленное солнце, разогревающее тромбозную кровь, что внезапно побежала по сосудам быстрее и беззаботнее, разнося веселые пузырьки кислорода, будто брызги шампанского.