Симона Элкелес - Беги от любви

– Извините, Виктор. У него встреча, он просил не беспокоить.

– Это срочно, – настаиваю я. – Пожалуйста. Скажите ему, что у меня срочное дело.

Бренда снова берется за телефон.

– Он говорит, что срочно, – шепчет она, а потом прикрывает трубку рукой: – Он спрашивает, что именно случилось. Просит сказать конкретно.

– Я не могу.

Она вешает трубку:

– Он сказал, что поговорит с вами дома, когда…

Она не успевает закончить фразу, потому что я бросаюсь через приемную и дальше, мимо охранника, не обращая внимания на крики, раздающиеся у меня за спиной. Без стука я вхожу в огромный угловой кабинет. За столом четверо мужчин, все в костюмах с иголочки. Увидев меня, mi papa хмурит брови.

– Извините, – говорит он мужчинам. – Я сейчас.

Он не говорит, что я его сын, но мне плевать. Следом за ним я выхожу из кабинета в коридор. Отец взбешен, он недовольно смотрит на меня.

– Ты… ты… мне нужен, – говорю я с отчаянием в голосе.

Папа вздыхает:

– Что на этот раз?

Меня как будто прорывает:

– Это из-за Трея. Шла тренировка, мы выполняли упражнения, и произошло нечто ужасное. Papá, помоги мне. Я не знаю, что делать.

Он смотрит на меня взглядом человека, раздраженного и потревоженного из-за ерунды.

– Виктор, у меня встреча. Меня не удивляет, что ты совершил что-то ужасное. Я уже устал вытаскивать тебя из неприятностей. Выпутывайся сам, ты мешаешь мне работать. Впрочем, ты понятия не имеешь, что такое работать, ведь ты умеешь только все портить. Что бы ты там ни натворил, будь мужчиной и разберись со всем сам.

– С этим я сам не разберусь.

Папа закатывает глаза:

– Тогда ты ничтожество.

Я смотрю папе в спину, пока он идет к кабинету и захлопывает дверь прямо передо мной. Вот он, пинок реальности, и я не в силах с этим справиться. Мне надо скрыться, сделать вид, что меня не существует.

Я бегу в автомастерскую Энрике. Айза вслед за мной проходит в квартиру.

– Можно, я здесь какое-то время перекантуюсь? – опустившись на диван и закрыв лицо руками, спрашиваю я.

– Конечно. А что случилось? – спрашивает она.

– Не хочу об этом говорить, – отвечаю я. – Не могу об этом говорить.

– Оставить тебя в покое?

Я киваю. Когда она уходит, я набираюсь смелости и звоню Монике. Слышны гудки, пульс у меня учащается.

– Алло… – отвечает она слабым голосом.

– Это Вик, – говорю я. – Как Трей?

Слышны другие голоса. По тому, как приглушенно они звучат, я понимаю, что телефон кому-то передают.

– Вик, скажи мне, где ты, – раздается голос Джета. Кажется, он плачет. – Тебя все ищут.

– Со мной все в порядке. Скажи, чтобы не искали. Как Трей?

– Скажи мне, где ты.

– Не скажу. Как Трей?

Долгая пауза.

– Его больше нет, – наконец говорит он. – Я сожалею.

Я не думал, что в моем сознании может стать еще темнее, но произошло именно это. Мой лучший друг мертв. И все из-за меня.

НОВОСТЬ О СМЕРТИ ТРЕЯ распространяется по нашему городку со скоростью лесного пожара.

Вчера вечером, когда я вернулась из больницы, мой телефон просто разрывался от звонков и сообщений. В основном все спрашивали, как я, или говорили, что школьный совет решил отложить бал выпускников и футбольный матч. В конце концов я выключила мобильник и закинула его в другой конец комнаты. Теперь уже почти полдень, а я так и не включила телефон.

Не хочу ни с кем говорить. Не хочу никого видеть. Пусть перестанут напоминать мне, что Трея больше нет. Может быть, если об этом прекратят говорить, станет ясно, что произошла очень большая ошибка. Где-то глубоко внутри я хочу в это верить, но в то же время я знаю, что Трея не вернешь.

Мой взгляд падает на новое голубое платье, которое, все еще с ценником, висит на вешалке. В прошлом году к балу выпускников мы объединились с Виком и Кэссиди. Нам даже удалось вытащить Вика на танцпол. Все было классно до тех пор, пока Кэссиди не напилась и не заблевала Вику машину. Где Вик, там был и Трей, где Трей, там был и Вик. Вместе мы потрясающе проводили время. Теперь осталась только память.

В комнату заглядывает мама – она проверяет меня каждые пару часов.

– Как ты тут, малыш? – спрашивает она.

Лежа на кровати, я невидящим взглядом уставилась в окно. Глаза открыты, но в голове кавардак.

– Не знаю.

– Хочешь, поговорим?

– Нет.

От разговоров все становится реальнее. А сейчас мне с реальностью не справиться. Даже не знаю, нужно ли рассказывать о том, что мы расстались. Мне кажется, этим я запятнаю память о Трее.

– А поговорить со специалистом не хочешь?

Мое сердце бьется сильнее. Помню, Виктор рассказывал, как школьный психолог вызвала его к себе в кабинет и попыталась вывести на разговор о том, почему Вик все время злится. Он отказался, но она вызывала его еще четыре раза и только потом сдалась.

– Нет. Мам, пожалуйста, не заставляй меня этого делать.

– Хорошо. Не буду настаивать, не хочу давить на тебя. Просто скажи, если передумаешь.

Она входит в комнату и останавливается у кровати, у меня в ногах. Темно-карие глаза и черные волосы, длинные и прямые – мы совсем не похожи: у меня зеленые глаза и непослушные кудри, которые я унаследовала по папиной линии.

– Моника, спустись и поешь чего-нибудь. Твоему организму вредно голодать, особенно в твоем состоянии. Надо все-таки встать с постели и подвигаться, а то одеревенеешь вся.

– Я знаю. Обязательно приду вниз, когда смогу.

Такое ощущение, что колени уже забыли, как сгибаться, но мне все равно. Боль и ломота блекнут в сравнении с душевными страданиями.

– Со временем станет легче, – спокойно и тихо говорит мама.

Когда она уходит, меня охватывает паника. А вдруг мама или папа начнут задавать мне вопросы, на которые я не хочу отвечать? Ведь о том, что происходило в последние недели между Треем и мной, никто не знает. Он заставил меня пообещать, что я унесу его тайну о таблетках в могилу. Доказать ему свою преданность я смогу, только обманув всех остальных.

Трей говорил, что таблетки ему необходимы. Наверное, где-то в глубине души я посочувствовала ему из-за таблеток, которые принимаю сама, когда боли усиливаются и хочется их облегчить. Я сажусь, и кости тут же дают о себе знать, напоминая мне о том, что утром я не приняла лекарство.

Черт! Это ужасно – не иметь власти над собственным телом. Как справиться с этим, со смертью Трея и с тем, что Виктор не хочет ни с кем общаться? Не знаю, смогу ли выдержать сейчас без него. Когда я вхожу в ванную и открываю бутылочку с лекарством, на глаза снова наворачиваются слезы. Они все текут и текут. Ощущение такое, будто я падаю в бездонную черную дыру.

* * *

Спустя два дня, перед самыми похоронами Трея, мне позвонила миссис Мэттьюс. Она попросила, чтобы на церемонии я сидела с их семьей, и я не могу отказать ей, хотя часть меня хочет рассказать всем о том, что мы с Треем расстались. Я бы предпочла стоять позади всех и оплакивать Трея в одиночестве. Никто не знает, что я чувствую.

Когда я вхожу в квартиру, миссис Мэттьюс с красными опухшими глазами обнимает меня. Ее несчастный вид соответствует моим чувствам.

– Моника, пожалуйста, пойди в комнату Трея и возьми себе все, что захочешь, – тихим, слабым голосом говорит она. – Там на доске много ваших с ним фотографий. Мы хотим, чтобы они остались у тебя. Все, что захочешь, – твое, дорогая. – Вы уверены? – нерешительно спрашиваю я. – Да, конечно. Трей тебя любил. От этих слов мне становится плохо. К глазам опять подступают слезы. В комнате Трея я была бессчетное количество раз. Нам с ним было так хорошо вместе. Я поднимаюсь по лестнице, иду по коридору к его комнате, и меня охватывает сильная грусть.

Останавливаюсь у его двери и смотрю на истертую деревянную отделку. Взявшись за ручку, я открываю дверь и вхожу. Все мне до боли знакомо в этом тихом и спокойном мире Трея. Без него комната кажется пустой, но в то же время я чувствую его присутствие здесь. На стенах постеры его любимых музыкантов, на комоде, как марширующий оркестр, выстроились в ряд футбольные призы. Пройдя дальше, я смотрю на фотографии, приколотые к большой доске над письменным столом. Она заполнена нашими фотографиями. И фотографиями друзей. На них мы всегда улыбаемся, и никто не знает, что у Трея есть темная сторона. Он не умел справляться со стрессом, и временами стресс брал над ним верх.

Вот бы повернуть время вспять и снова поговорить с Треем о тех таблетках, что он принимал. Надо было мне обо всем рассказать его родителям… или кому-нибудь еще. Но я не рассказала.

Я провожу пальцами по одной из фотографий (мы с Треем на пляже прошлым летом), и тут на стол из-за доски выпадает другой снимок. Я беру его в руки, и меня передергивает. На фото Трей и розоволосая Зара. Она сидит у него на коленях, обняв его за шею, и улыбается в камеру. Трей в камеру не смотрит. Он смотрит на Зару так, будто влюблен в нее без памяти. Когда мы только начинали встречаться, он так смотрел на меня.

Перевернув фото, я читаю надпись на обороте, и по моей спине пробегает холодок. «Навсегда вместе». И нарисованы сердечки. Эти слова Трей говорил мне.

Я собираю в стопку фотографии, где мы вдвоем, но тут выпадает еще одно фото Трея и Зары. Лежа на снегу, они целуются. Я заглядываю за доску и нахожу еще пять фотографий. На всех Трей с Зарой, там есть и их селфи в постели Трея. Совершенно очевидно, что на Заре под одеялом нет одежды.

У меня кружится голова, мысли путаются. В голову приходит тысяча объяснений и причин, но правда тяжело бьет прямо в солнечное сплетение. Трей уже давно изменял мне. Я задыхаюсь от возмущения, дышать трудно. Все, чему я верила, оказалось ложью. Все, что я знала о Трее, оказалось обманом, в том числе и наши отношения. Но я не могу ему это предъявить, потому что его больше нет. Мне хочется орать, и плакать, и требовать ответа. Которого я никогда не получу.

Я в шоке, на меня навалились усталость и грусть. Жизнь несправедлива. Я столько ему отдала, а взамен получила лишь ложь и требование хранить его дурацкие тайны. За это я его ненавижу. Дыши глубже.

Засунув все фотографии в сумочку, я в полу-трансе спускаюсь вниз. Как я могу изображать из себя любящую скорбящую девушку, когда наши отношения оказались ложью?

Из кухни до меня доносится разговор мистера и миссис Мэттьюс.

– Это наверняка ошибка, – шепчет мужу миссис Мэттьюс. – Мой сын не принимал амфетамин. Трей был способный, у него вся жизнь была впереди.

– Так указано в предварительном токсикологическом заключении. Сердце остановилось, и он умер от инфаркта. Клара, у него была передозировка, – отвечает ей отец Трея. – Его организм не был обезвожен, и ни школа, ни Виктор Салазар ни в чем не виноваты. Мне сообщили об этом из полиции. Они закроют расследование, как только получат окончательное заключение патологоанатома.

Миссис Мэттьюс рыдает.

– Я в это не верю, – сквозь слезы говорит она. – Я не поверю, что мой сын был на наркотиках. Никогда не поверю.

Я вхожу в кухню. Мистер и миссис Мэттьюс вдруг замолкают. Потом мистер Мэттьюс, суетясь, провожает нас в машину и увозит в похоронный зал.

Мы приезжаем раньше всех. Мне трудно смотреть на маму Трея. Она вся в черном и рыдает без остановки. От ее всхлипываний у меня по щекам тоже текут слезы. Мистер Мэттьюс держится мужественно. С мрачным выражением лица, поджав губы, он приветствует прибывающих. Его глаза сухи, но я знаю, что это показное. Трей был очень близок с отцом. Папа был его самым преданным фанатом, ходил на все футбольные матчи и на школьных мероприятиях гордо носил футболку «Папа фремонтского повстанца». Он расхваливал Трея всем и каждому, кто готов был слушать.

Такой длинной очереди на кладбище я еще не видела. Кажется, здесь все ученики Фремонта и почти все родители, учителя и работники школы. Меня не удивляют разговоры об отмене бала выпускников и о переносе матча с Фэрфилдом. Смерть Трея коснулась многих, и весь город дрогнул, потеряв одного из своих сыновей.

Кто-то сзади касается моего плеча.

– Привет, – наклонившись ко мне, участливо шепчет Эштин. – Как ты?

Я пожимаю плечами, не переставая думать о лежащих в моей сумочке фотографиях Трея и Зары. И о том, что смерть Трея, скорее всего, наступила из-за передозировки, которую я, возможно, была в состоянии предотвратить.

– Не знаю. – Сейчас я могу ответить только так.

Обернувшись, я вижу, что у меня за спиной стоят Эш, Дерек, Джет и Бри, и это успокаивает, но у меня все равно сосет под ложечкой. Кроме того, сегодня мои кости будто старые и хрупкие. Утром я проснулась с одеревеневшим телом, и это ощущение до сих пор не прошло. Лекарства я приняла, но они, к моему удивлению, боль не притупили.

– Где Вик? – спрашиваю я, размышляя о том, знал ли он все это время о Трее и Заре.