Симона Элкелес - Беги от любви

– Родители сказали, что мне стоит прийти, поэтому я здесь.

– Ну так иди домой, – с презрительной усмешкой предлагает Брайан.

Перри, который до этого разглядывал пол, поднимает голову:

– Я думаю, мы все здесь, потому что родители заставили нас прийти, а не потому что мы на самом деле хотим здесь быть.

Брайан вытягивает ноги вперед и скрещивает руки на груди.

– Никто не заставит меня делать то, чего я не хочу. Ни родители, ни кто-то другой.

По-прежнему стоящая у окна Хэйли вдруг громко фыркает:

– Ага, как же!

– Ты меня не знаешь, – говорит ей Брайан.

Уэнди из своих запасов достает листок бумаги:

– Предлагаю всем поиграть в одну игру.

– Я не буду, – бормочет Хэйли. – Играйте без меня.

– А какая игра? – осторожно спрашивает Перри.

Уэнди радостно ерзает на стуле, хотя, конечно же, ей явно не радостно возиться с абсолютно безынициативной группой.

– Что-то вроде игры, где надо заполнить пропуски. – Все молчат. Она продолжает: – Давайте начнем с Моники. – Она читает с листка: – Моника, заполни пропуск. Когда мне грустно, я…

– Предпочитаю быть одна, – говорю я Уэнди.

– Какая ты жалкая, – вставляет Брайан.

– Неверных ответов здесь нет, – отвечает ему Уэнди.

Так проходит остаток встречи. Я сочувствую Уэнди, но ее, похоже, не беспокоит отсутствие у остальных какого-либо интереса. Когда час проходит и я уже собираюсь встать со стула, в комнату кто-то входит.

У меня перехватывает дыхание. Это Вик, он в футболке и джинсах, будто только что вышел из автомастерской.

– Привет, – говорит он, глядя прямо на меня.

– Здравствуй. Ты пришел в группу скорби? – спрашивает Уэнди.

– Типа того, – глядя на остальных, говорит он.

– Ты опоздал, приятель, – постукивая по часам, говорит Брайан. – Мы закончили.

Видно, что Вик напрягся после «приятеля», но молчит.

– Не забудьте, на следующей неделе мы снова встречаемся, – настойчиво напоминает Уэнди. – Тебе дать брошюру про нашу программу? Там объясняется, почему полезно делиться скорбью со сверстниками.

– У меня уже есть, – говорит Вик.

Понятия не имею, зачем он здесь, но вопросов не задаю. Если хочет, пусть ходит. Не буду обращать на него внимания. Выходя из комнаты вместе с остальными, я прохожу мимо Вика.

– Давай поговорим, – следуя за мной, просит он.

Я высоко поднимаю голову:

– Мне действительно нечего тебе сказать.

– Не уходи.

– Почему же, Вик? Ты ведь ушел.

– Ну больше не ухожу, передумал.

Я продолжаю идти к своей машине. Вик следом. Воздух между нами наэлектризован.

– Я не хочу с тобой разговаривать.

– Почему? Потому что не хочешь услышать правду? Ты умеешь хранить секреты, Моника. Просто мастер. Прекрати прятаться за своими страхами, будь самой собой. Хочу убедиться в том, что после той ночи ты в порядке. – Он откашливается. – Я вел себя как последний козел, и я… ну просто не был готов к тому, что произошло. И черт побери, все это было слишком для меня. И я хочу об этом поговорить.

– А я говорить об этом не хочу. Все нормально, – с комом в горле говорю я.

Я всерьез как ненормальная влюблена в него. Это правда, и я хочу кричать об этом. Отдавшись Вику той ночью физически, я отдала ему и свое сердце. Но признаться ему в любви мне не хватает смелости.

– Точно? – спрашивает он.

– Ничего особенного не случилось.

Если честно, то случилось, конечно. Я хотела близости, слов о том, что я кому-то небезразлична. Может быть, даже хотела, чтобы он признался мне в любви. Пора бы уже забыть все это, но я до сих пор не могу прийти в себя.

– Я много думал и хочу попросить прощения, – говорит Вик. – Ты заслуживаешь большего.

– Извинения приняты, – говорю я, и мои губы вытягиваются в тонкую линию.

Надо защитить себя от этой боли. Может быть, если соврать, то боль испарится из сердца, словно по волшебству. – А теперь уходи. Не хочу иметь с тобой ничего общего.

Засунув руки в карманы, он отходит на шаг:

– Правда не хочешь? А ведь мне много чего еще надо тебе сказать.

Неправда, конечно.

– Правда не хочу. Отстань от меня.

Я боюсь, что он назовет ошибкой все случившееся той ночью. Сейчас я этих слов не перенесу.

– Ладно. Понял. – Он отходит еще на шаг. – Пока, Моника. Я тебя больше не потревожу.

– Хорошо, – проглотив ком в горле, отвечаю я.

– ТЫ В КУРСЕ, что сейчас полпятого утра, черт бы тебя побрал? – спрашивает меня Айза, в пижаме появляясь в мастерской, где я вожусь с машиной.

– Ага.

– И что ты тут тогда делаешь? Когда услышала здесь шум, сразу поняла, что это ты. Ты просто не умеешь работать тихо. В основном проблема в музыке, которую ты слушаешь, Вик. Это слишком громко.

– Меня это заводит.

– Может, ты сейчас пойдешь спать, а заведешься часам к семи? Или хотя бы к шести?

– Не-а. Я полон энергии сейчас.

Она грозит мне пальцем:

– До семи направь свою энергию на что-нибудь еще.

– Айза, у нас бизнес, – объясняю я. – Раз мы собрались расширяться, значит, надо работать.

Она изумленно моргает:

– Кто ты такой и куда ты дел моего кузена Вика?

– Очень смешно.

– Откуда в тебе вдруг взялась целеустремленность? – спрашивает Айза, но тут же начинает медленно кивать, будто ее осенило. – Это из-за Моники, да?

– Понятия не имею, о чем ты.

– Сделаю вид, что поверила, – говорит Айза. – В последнее время мне приходится часто притворяться. – Она собирается вернуться в квартиру. – Хочешь кофе?

– Не-а. – Я вытираю руки. – Я собираюсь поговорить с тренером Дитером. И кое с кем еще.

– Ясно. Ну, я пошла спать.

– Лучше вставай. Позаботься о том, чтобы мастерская процветала.

– К черту все! Мне нужно поспать.

Перед тем как войти в квартиру, Айза оборачивается:

– Честно говоря, я рада, что ты наконец вышел из этого своего адского ступора, в котором жил.

– Да. Я тоже.

Побег из Фремонта после смерти Трея никому ничего не дал, в том числе и мне самому. Пора со всем разобраться, даже если для этого потребуется принять вид побитой собаки. Прежде чем разобраться с Моникой, мне нужно разобраться с самим собой. А сделать это можно, лишь вернувшись домой.

В шесть часов я, словно чужой, подхожу к старшей школе Фремонта. Не был здесь несколько недель, но кажется, что целую вечность. При взгляде на футбольное поле меня охватывает жгучее желание натянуть экипировку и поиграть. Я знаю, что Дитер всегда приходит рано.

– Здорово, тренер, – постучавшись в открытую дверь кабинета, говорю я.

Отложив бумаги, Дитер смотрит на меня так, будто увидел привидение. Он молчит, я вхожу в кабинет.

– Я хотел поговорить с вами. – Мыслями я возвращаюсь в тот день на поле, день смерти моего лучшего друга. – Я… э-э…

На глаза наворачиваются слезы. Вот черт! Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.

– Садись, Вик. – Тренер встает и закрывает дверь.

Когда он снова садится, я говорю то, что пришел сказать. Слова даются с трудом.

– Извините меня за то, что я сделал с Треем. Я очень сожалею. Я… я… Тренер, я не хотел вас подводить. Если бы не атаковал его с такой силой, он был бы жив. Я лажанулся и развалил команду.

Слезы уже текут рекой. Мне их не остановить. Этот человек мне больше отец, чем мой родной папа. Мне была нужна суровая любовь, и этот мужчина больше трех лет дарил мне ее, не оскорбляя и не поливая грязью.

– Виктор, посмотри на меня.

Я поднимаю глаза. Я сделаю все для этого человека, потому что он отдает всю свою жизнь команде.

– Ты тут ни при чем, – мягко говорит Дитер. – Трей умер от сердечного приступа.

– Если бы я не набросился на него…

Мой голос затихает – я не хочу произносить это вслух.

– Вик, слушай меня, и слушай внимательно, я повторять не буду. Трей умер из-за сделанного им выбора. Неправильного выбора. Не могу раскрыть деталей, так как информация конфиденциальная, а Трей был несовершеннолетним. – Он смотрит на меня, его лицо серьезно. – Но он бы умер независимо от того, атаковал ты его или нет. Понимаешь, что я говорю, сынок?

До меня доходит смысл его слов. Трей принимал какие-то наркотики, и его организм не выдержал. Я слышал, как об этом говорят ребята из других школ, но никогда не верил в то, что мой лучший друг подсядет на наркоту. Моника была права: у Трея были секреты даже от меня.

– Да, сэр. Я понимаю, – киваю я.

Из-за стены доносится шум: в раздевалку пришли игроки.

– Мне нужно на тренировку. – Дитер протягивает мне руку. – Рад был тебя снова увидеть, Виктор. Очень рад, что ты пришел, и, если тебе что-нибудь нужно, я всегда готов помочь. Не пропадай.

Он меня прогоняет.

– Я возвращаюсь в школу, – говорю я.

– Хорошая новость. Рад слышать.

Дитер стоит с протянутой ладонью, ждет, чтобы я пожал ему руку. Я этого не делаю.

– Тренер, я хочу снова играть. Хочу доказать вам и команде, что я их не бросил.

Он трет подбородок:

– Ты отстал в школе, Вик. Не знаю, разрешит ли тебе играть администрация. Кроме того, сейчас у нас длинная череда проигрышей. Ты, возможно, не захочешь больше со мной играть.

Я встаю, как будто пришло второе дыхание:

– С вами, тренер, я буду играть, даже если для этого мне придется выбить дурь из всех до единого администраторов.

Дитер поднимает бровь.

– Шучу, – быстро добавляю я. – Обязательно добьюсь разрешения. Обещаю. Мы выиграем чемпионат штата, тренер, слово даю. Я принесу команде пользу. Точно знаю.

Глядя на победную улыбку на его лице, я решительно пожимаю руку Дитера.

– С возвращением, Салазар.

ВИК ГОВОРИТ, ЧТО у меня слишком много секретов. Я прячу себя настоящую от всех, даже от лучших друзей.

Лежу без сна, глядя в полоток своей комнаты, и размышляю о том, много ли еще подростков вроде меня. Таких, которые не рассказывают ничего, чтобы защитить себя. Больше я прятаться не желаю. Может быть, мне нужно стремиться к уязвимости? Именно так я чувствовала себя той ночью с Виком. Моя уязвимость заставила меня раскрыться, стать собой. Больше не хочу прятаться за секретами, будь то секреты Трея, мои собственные или Вика.

Вдохнув поглубже, я сажусь напротив компьютера и включаю камеру на запись.

– Привет. Меня зовут Моника, и у меня ювенильный артрит.

Я не собираюсь делать вид, будто болезнь мне не мешает или не оказывает влияния на мою жизнь. Буду настоящей и уязвимой, больше никакого самообмана. Поэтому, медленно выдохнув, я продолжаю.

– Почти каждый день у меня болят запястья и колени, – говорю я в камеру. – Иногда боль в спине такая сильная, что мне приходится лежать, пока она не пройдет. Чувствую себя старухой, хотя мне только восемнадцать. Друзьям я об этом не говорила, потому что не хотела, чтобы меня считали не такой, как все. Я морщусь при слове инвалид. Не хочу, чтобы окружающие считали, что я чего-то не могу, и оставляли меня в стороне, поэтому и стала чирлидером. Я жила на пределе возможностей в надежде скрыть внутреннюю боль. Но она не исчезла оттого, что я ее прятала. Я боялась, что все будут считать меня инвалидом, если узнают о моей болезни, поэтому держала артрит в тайне. Но недавно человек, в которого я влюблена, сказал, чтобы я не пряталась и стала самой собой. Он прав. Пришло время прекратить притворяться и рассказать о себе. Не знаю, поможет ли это людям, страдающим юношеским артритом, изменит ли отношение общества к этой болезни. Но это и есть моя жизнь.

На глаза наворачиваются слезы. Утерев их, я рассказываю о себе дальше, а потом выкладываю видео в сеть, чтобы его увидели. Затем пишу Вику: «Хочу тебе кое-что показать».

Отправляю ему ссылку на видео. И, глядя на сообщения в ожидании ответа, засыпаю.

СЕМЬЯ. FAMILIA. РАНЬШЕ это слово вызывало во мне только неприятные чувства. Я терпеть его не мог. Семья – это связь с людьми независимо от того, нравятся они тебе или нет. Семья – это попытки доказать, что я чего-то стою, даже если получал взамен лишь пощечины и оскорбления, от которых было еще больнее.

Я никогда не считал друзей частью своей семьи. Друзья – это люди, которые принимают меня и которым не важно, на футбольном поле я или вне его, умный или глупый, совершаю ли дурацкие поступки, ведущие к неприятностям. Они принимают меня безоговорочно. Но после школы я все же отправляюсь домой. Марисса бросается мне в объятия, как будто домой вернулся пропавший пес. Кстати, это недалеко от истины.

– Как я рада, что ты вернулся! – восклицает Марисса. – Или ты пришел, чтобы снова исчезнуть?

– Нет, я вернулся насовсем, – говорю я.