Анна Макстед - Бегом на шпильках

Накручиваю волосы на пальцы. Итак, теперь, когда между мной и Австралией возникает огромный барьер в виде Тони, я тем более хочу поехать. Причем с огромным удовольствием. Атака — лучшая форма обороны. Я должна позвонить Тони. Я еще никогда в жизни никого не атаковала. Ну разве что миску с салатом «Цезарь» — да и то потерпела поражение от сливочного соуса. А вдруг Тони позвонил маме и уже все знает? Лучше проверить заранее. И надо выяснить у мамы, а хочет ли она, чтобы я поехала с ней? А уж потом бронировать билет. Мама очень педантична в вопросах этикета.

— Но, Натали, ты точно уверена, что сможешь выкроить время? — Первая же реакция с ее стороны.

— Наверное, — мямлю я, сникая на глазах. (Естественно, я бы предпочла что-нибудь вроде: «Наконец-то! А я-то боялась, что ты так никогда и не спросишь!» Но — увы.)

— Вот что плохо, когда нет постоянной работы, — вздыхает она. — Берешь отпуск — теряешь деньги.

Я игнорирую ее колючки, мне хватает и той дюжины, что уже торчат у меня в заднице, и всаживаю в ответ свою.

— Можно подумать, я тут в золоте купаюсь.

Но, похоже, получается не так грубо, как хотелось бы. Решаю попридержать свой трехмесячный план до лучших времен.

— Надеюсь, свободные места на рейсе еще остались. Ты и так дотянула до последнего. Как выясняется, Австралия — невероятно популярное место.

— Уверена, это не единственный рейс. Но, мам, мне ведь вовсе не обязательно ехать. Если ты не хочешь, я никуда не поеду.

— Вздор! Я этого не говорила. Наоборот, мне будет приятно, если ты будешь рядом. Я уверена, Тара и Келли обрадуются. Мы с тобой могли бы пожить в одном номере. Правда, турагентство вряд ли придет в восторг от этой идеи. Они всегда хотят, чтобы их предупреждали заранее, но, — вздох, — я же не знала ничего…

— Мама, я знаю, тебе не нравится, когда вмешиваются в твою жизнь…

— Иногда выбирать не приходится!

— Да, и это действительно очень любезное предложение, — жить вместе — но, думаю, это несправедливо по отношению к тебе. Или ко мне, — тихонько добавляю я, дернувшись от сильного тычка со стороны совести. — Может, мне лучше повыяснять, какие еще есть варианты… — и выкладываю главный козырь, — по более умеренной цене?

— Натали, я все понимаю, ты не хочешь жить в одном номере со своей мамой. Ничего, я давно уже привыкла справляться в одиночку. Но я не хочу, чтобы ты испытывала какие-то неудобства… — долгая страдальческая пауза, — и думаю, твой отец способен заплатить за тебя.

— Что?

— И заплатит!

— Но…

— Я посмотрю в «Ведущих отелях мира», что там у них есть в Сиднее.

— Но…

— И это еще самое меньшее, что этот человек обязан сделать для своей дочери!

— Мам…

— Говори потише, дорогая, а то у меня уже мигрень начинается.

Поскольку любое упоминание о мигрени фактически означает: «будет так, как я сказала», признаю себя проигравшей в этом раунде и перехожу к следующему:

— Мам, а ты уже разговаривала с Тони?

— Нет, не разговаривала, и если он и дальше будет себя так вести, то узнает обо всем, когда мы уедем. Я заготовила для него полный холодильник. Полагаю, он и сам в состоянии заехать и все забрать. Насколько мне известно, у «БМВ» достаточно вместительный багажник, но…

— Мама. Не волнуйся. Я выясню, где он и что с ним.

— Не знаю, как тебе это удастся. Его секретарша — это не человек, а бультерьер какой-то! И мобильник у него тоже не отвечает.

Наступившая пауза пышет недовольством и раздражением, поэтому я быстро обещаю:

— Я найду его.

Распрощавшись, набираю короткое сообщение:

«Дорогой Тони, я беременна от Криса Помроя».

Но я чересчур труслива, чтобы послать такое. Удаляю и начинаю снова:

«Дорогой Тони. Пишу тебе из реанимации».

Стираю, начинаю снова.

«Дорогой Тони, мама, папа и я едем в Австралию, к Таре и Келли, с любовью, Натали. PS: Все уже заказано!»

Затем сажусь, подложив под себя руки, и трясусь, пока не раздается телефонный звонок.

Всем известно, что большинство политиков — бесчувственные, самовлюбленные типы, и сама политика — это ловкий и искусный способ лицезреть свой двойной подбородок во всех утренних газетах. И все же у меня никак не укладывется в голове: как это человек может сознательно выбрать для себя подобную карьеру? Наверное, нужно быть каким-то особенно бесчувственным и самовлюбленным, чтобы каждый божий день обращаться с речью к полному залу людей, которые в открытую начинают над тобой насмехаться, освистывая каждую твою фразу. Неужели такое не ранит? И разве после этого не чувствуешь себя раздавленным? Лично я не смогла бы: даже если б кучка консультантов по вопросам самоуважения постоянно передавали мне с галерки веселенькие записочки. Я бы каждый вечер притаскивалась домой, распустив нюни и причитая, что, мол, «никто меня не любит».

В этом-то и заключается моя проблема. Мне нравится нравиться другим. Всем без исключения. Начиная с мальчика-посыльного и почтальона, и заканчивая — ничего себе амбиции, да? — моими бывшими бойфрендами и родственниками. Да, такие честолюбивые мечты осуществить непросто. Для этого нужно сгибать себя в несколько сторон сразу. Причем даже тогда гарантии нет никакой. Однажды, возвращаясь с работы, я шла к метро, а чуть впереди шагала Миранда Морган, танцовщица из кордебалета. Я прекрасно видела, что она заметила меня, но Миранда, притворившись, будто не замечает, ускорила шаг. И хотя я считала Миранду самым скучным, бестолковым и пустым существом, тем не менее держалась с ней всегда дружелюбно и потому почувствовала себя уязвленной. Значит, я ей тоже не нравлюсь?! Какое нахальство! Само собой разумеется, у меня есть на это свои причины, но у нее-то — какие могут быть причины?!

К счастью, я изменилась — в лучшую сторону. За последние несколько месяцев я уже несколько раз рисковала тем, что могу кому-то не понравиться. Слава богу, посыльный с почтальоном по-прежнему мои самые горячие поклонники, но вот Криспиан Помрой — уж точно нет. Чем больше я старалась ему угодить, тем меньше он меня уважал, так что стимулов продолжать в том же духе у меня не было. Что, собственно, значительно облегчило мою задачу — стимулировать его неприязнь. А что до стычки с мамой, то это вообще было как выпрыгнуть из охваченного огнем здания в надежде, что кто-нибудь тебя поймает.

Думаю, то, что я отделалась несколькими мелкими царапинами и синяками, придало мне сил. Я поняла, что, если буду и дальше молчать, люди могут подумать, будто меня все устраивает. Я должна быть благодарна маме за такое открытие. А вот ссоры с Энди — это нечто совершенно иное. Этот человек вызывал во мне раздражение совершенно уникального свойства. Очень сложно сдерживаться, когда тебя дразнят так, как это делал он. Кроме того, у него была тревожная привычка выкрикивать свои эмоции вслух по мере их возникновения: на манер футбольных комментаторов. Энди вынуждал меня высказывать все, что я думаю, в том числе и то, что меня раздражало. Иначе я так и стояла бы немая, как столб, пока он орет на меня во всю свою глотку. И все же в критические моменты я сдерживала себя. Долгие годы тренировок все-таки взяли надо мной верх. А это предупреждение: несмотря на все мои недавние достижения, со старшим братом мне не справиться. Он — это все, чем я никогда не буду: ловкость, непринужденность и уверенность в себе. Если Тони благоволит к тебе, все остальное уже не имеет значения. Его покровительство настолько избирательно, что ты можешь считать себя осчастливленным. Когда я думаю о нем, на ум всегда приходит выражение: «Он озаряет тебя своим сиянием». Я уверена, что эта фраза из какой-то молитвы. И хотя кое-кому может показаться, что здесь я несколько перевозбудилась (как сказала бы моя мама), но все именно так… Точно так же, как и то, что, если уж он решил не осчастливливать тебя и не освещать своим сиянием, — можешь считать, что ты уже в аду.

Поднимаю трубку:

— Алло.

— Что это еще за хрень?

— Привет, Тони. Надеюсь, тебе уже лучше после понедельника, и почки не сильно ушиблены. Я… я просто подумала, тебе, э-э, захочется узнать. Мама никак не могла до тебя дозвониться.

— Ты никуда не поедешь!

— Но… — клянусь, что забронирую билет в ту же секунду, как закончу разговор, — все уже заказано.

— Ты что, глухая?

— Нет, но я думала…

— Я разве спрашивал тебя о том, что ты думала?

— Нет, но…

— Скажи мне, чего ты не сделаешь.

— Тони, я…

— Ты меня слышала?!

Я замолкаю. Это все равно что пытаться урезонить рассвирепевшую кошку.

После недолгой паузы Тони вновь берет слово:

— Заруби себе на носу. То, чем я занимался в свои каникулы, касается только меня одного. Наше семейство не имеет к этому ни малейшего отношения. Я и та женщина — мы пришли к обоюдному соглашению насчет ребенка. Все, конец. Она возвращается к своей жизни, я — к своей. И никакой херни. Никакого квохтания. Все были довольны. Пока ты не разинула свой поганый рот и не впутала всех вокруг. Я этого не хочу, Натали. Ты хоть понимаешь меня, — в его тоне слышится скептицизм, — или ты для этого слишком тупая?

— Нет, — отвечаю я жалко. — В смысле да. Да. Нет.

— Итак, — продолжает он уже мягче. — Скажи же мне, чего ты не сделаешь.

— Я не поеду в Австралию, — шепчу я.

Разговор окончен.

Я гляжу на трубку телефона, не веря своим ушам. Ярость закипает, вздымается пеной и взрывается.

— Ведь это же ТВОЙ ребенок! — кричу я телефону. — Это же твоя дочь, козел ты безмозглый! Да что с тобой такое?! Ты, идиот, ты же РАДОВАТЬСЯ должен! Мы едем ради тебя!

Обмахивая лицо рукой, пытаюсь отдышаться. Мне хочется снова схватить телефон и все рассказать Бабс: одним долгим воплем. Мой палец уже на кнопке ускоренного набора, но тут я понимаю, что Саймон уже с полчаса как дома, и, скорее всего, сейчас далеко не самое удачное время для звонка. Скрещиваю руки на груди. У нее и без меня проблем хватает. Так что не стоит отрывать Бабс от романтики своими разборками с Тони.

— Какой подлец! — говорю я с возмущением. — Подлец, подлец, подлец. — Повторяю до тех пор, пока мне не становится чуть получше. После чего поджимаю губы и пишу подлецу новое сообщение.

«Это же твой ребенок. Это же твоя дочь, козел ты безмозглый. Да что с тобой такое, ты, идиот, ты же радоваться должен. Мы едем ради тебя». (Без восклицательных знаков послание выглядит не таким уж плохим, и я отправляю его.)

Жую волосы и ногти на руках, — я с удовольствием сжевала бы и на ногах, если б могла дотянуться, — но телефон не звонит. «Спокойствие, — говорю я себе. — Это же классическая игра: демонстрация силы». Продолжаю сидеть так еще с четверть часа, — и тут начинает пронзительно верещать дверной звонок.

Дррррррррррррррррррррррррррррр

Это не Энди.

Мой брат, конечно, не хватает меня за шиворот, но выражение лица у него такое, будто вот-вот схватит. Приоткрываю дверь буквально на дюйм, но он врывается внутрь, впечатывая меня в стену.

— Я же сказал: ты никуда не поедешь, мать твою! — орет он. — Ты что, ни хрена не понимаешь?! Ты, жирная, безмозглая шлюха!

По-моему, он слегка встревожен. Я осторожно отклеиваюсь от стены.

— Я…

— Заткнись!

Отмечаю, что уши у Тони багровые. С багровыми ушами у него ужасно глупый вид. Интересно, знает ли он об этом: ведь это может послужить ему плохую службу на будущих совещаниях. Мой мозг встряхивается, как мокрая псина, и нанесенное оскорбление отдается громким шлепком. Жирная. Безмозглая. Шлюха.

— Как ты меня назвал?!

— Ты слышала, — огрызается он.

— Нет, Тони, — повышаю я голос. — Ты…

— Заткнись, — тихо обрывает меня он, так мог бы извиняться палач перед тем, как отрубить вам голову.

— Нет, это ты заткнись, — так же тихо отвечаю я.

Странно, но срабатывает. Моргнув несколько раз, Тони растерянно спрашивает:

— Что?

— Во-первых, Тони, я не жирная. Во-вторых — не безмозглая. В третьих — не шлюха.

Наношу ему три тычка прямо в солнечное сплетение: первый — за жирную, второй — за безмозглую и третий — за шлюху. Уставившись на меня, он хватает ртом воздух.

— Ты меня уже утомил, Тони, — говорю я в надежде, что он не слышит, как мое сердце колотится о грудную клетку. — Я устала от твоего отношения…

— Смотрите-ка, моська разлаялась, — хрипит он презрительно. — Ты сейчас похожа на мою бывшую директрису.

— …ко мне, к Бабс, к маме, да и ко всем женщинам на самом деле. Ты жалок. Тебе кажется, что так ты выглядишь значительнее, но ты ошибаешься. Все вокруг считают тебя говнюком и женоненавистником.