— Никуда я не «смывалась»! — Мой пульс, похоже, совсем рехнулся. — Это вы смылись! А я все утро прождала твоего звонка.

— Подумаешь, утро! Ерунда какая! — задыхаясь, выпаливает Энди.

— Ты, я смотрю, слишком долго провалялся по всяким общагам в обнимку с кальяном! — огрызаюсь я. — А я живу по лондонскому времени!

— Тебе надо почаще выходить из дома, — бормочет Энди, качая головой.

— А что, по-твоему, я должна была подумать, когда ты уехал с ней в тот вечер?

Энди, — надо отдать ему должное, — выглядит пристыженным.

— Прости, — вздыхает он. — Я об этом не подумал. Я знаю, как это, должно быть, выглядело… В тот вечер я растерялся. Но, Натали, клянусь тебе, ничего не было. Ни она, ни я, мы оба этого не хотели.

Мои губы вытягиваются в тонкую нитку. Энди пристально смотрит мне в глаза.

— Господи, Натали, ведь я же не животное! Я как-нибудь в состоянии держать его в штанах! И пока еще способен мыслить разумно и хотя бы чуть-чуть себя контролировать! Знаешь, не все мужчины думают своими стоячими шлангами! Может, тебе и трудно в это поверить, но у некоторых из нас в головах даже мозги имеются.

— Ладно, ладно, я ничего не говорила, — бормочу я. — В любом случае животные не носят брюк. Успокойся.

Стараюсь сдерживать улыбку.

Энди продолжает уже тише:

— Саша до сих пор не может оправиться после развода. В тот вечер она прилично выпила, и ей нужно было кому-то выплакаться. Четыре часа я только и слышал: «Митчелл то, Митчелл се». Как он обижал ее, как я обижал ее. Мы всю ночь так и просидели: перебирая прошлое. Это было очень полезно, для нас обоих. И ничего такого, никакой постели. Если не веришь, можешь спросить Алекс. И в любом случае…

Он замолкает и смотрит на меня.

Чувствую, как кружится голова, поэтому гляжу в пол.

— Я и так уже чаще выхожу из дома, — бормочу невнятно. — А теперь собираюсь в Австралию на три недели. В путешествие.

— О… Понятно. Это хорошо. — Он делает паузу. — Ладно. Теперь — мясное. Итак. Пармская ветчина, ветчина «алла бонче», ветчина «котто», шпик, «брезаола», «мортаделла», «коппа ди парма», «панчетта копатта», «панчетта аффумиката», «саляме милано», «саляме фйоццо», «саляме фелино», «саляме альо», «саляме вентрилина», «саляме финоччьона», колбаса «карневале», «шпьяната калабрезе», «чоризо», колбаса «голоза», так, а здесь у нас сыры: «пекорино романо»…

— Энди, — мягко перебиваю я, — все это очень мило с твоей стороны, но этикетки я и сама могу прочесть. Мне нужно знать, каково это все на вкус, чтобы я могла объяснить покупателям, но начинать сейчас просто нет смысла. Через час мне надо быть у Бабс, а еще нужно заскочить домой, переодеться. Спасибо, что… — помахиваю обожженным пальцем, — …показал мне, как готовить капучино. Мне пора.

Я прощаюсь с миссис Эдвардс, которая силком впихивает мне коробку «кантуччини кон гочче ди чокколато» (хрустящего шоколадного печенья) для сегодняшней вечеринки:

— По крайней мере, у вас будет нормальное печенье к эспрессо!

Поблагодарив ее, еще раз взглядываю на Энди и выхожу на улицу.


— Смотри-ка, у тебя щеки округлились, что ли?! — набрасывается Франни, до смерти напугав меня.

Несколько секунд я не могу прийти в себя, застыв в трансе на ступеньках. Франсис Крамп — в туфлях от «Матушки Хаббард» (девиз: «Я уродина, так что мне в самый раз!») и без помады («римские проститутки красили губы, чтобы показать, что готовы сделать минет»), — самое неприятное зрелище из всех, что мне довелось видеть за последнее время. Однако ее ощетинившееся присутствие меня совершенно не беспокоит. Сейчас я целиком поглощена мыслями об Энди. Не могу решить, чего мне больше хочется: поцеловать его или ударить. Наверное, все-таки ударить. «И в любом случае, — сказал он. — В любом случае».

Почему он не смог закончить предложение? Ведь я фактически открытым текстом дала понять, что у него полный эксклюзив. Наконец-то мне удалось использовать свой рот для его истинного предназначения (есть сэндвичи и откровенно высказывать то, что думаю), а он решил сыграть в молчанку! Я отказалась от многолетней привычки. Я ожидала результата. А что до Алекс — я была такой подлой по отношению к ней, правда, только в моих мыслях. Восхитительная женщина! Завтра же позвоню ей. Может, мы даже встретимся и где-нибудь посидим вдвоем, выпьем по рюмочке.

— Я как раз этого и добивалась, — отвечаю я Франни с улыбкой. — А вот твое лицо, как я погляжу, каждый раз все больше напоминает тыкву в Хэллоуин. Скажи, маленькие дети не начинают плакать, когда видят тебя? Да и врачей, наверное, уже достали пациенты с отшибленными задницами.

Когда Бабс приветственно распахивает дверь перед своими гостьями, одна из них стоит вся белая от злости, а другая улыбается до ушей, словно какой-нибудь слабоумный эльф.

— Нэт, — восхищенно вздыхает Бабс. — Потрясающая стрижка. Вы только посмотрите! Какая изысканность! Когда ты подстриглась? Франни, правда, ей идет?

— Ага. Так же как если б нас с тобой обкарнали под тазик для пудинга.

— А по-моему, просто замечательно, Натали! — вздыхает Бабс.

— Спасибо. — Улыбаюсь еще шире. — Это для вас с Саймоном.

Пока Бабс воркует над оберточной бумагой с мультяшными котиками, Саймон топчется где-то на заднем плане, крутя на пальце обручальное кольцо.

— Привет, Натали, — неловко бормочет он, тряся мою руку и наклоняясь вперед, дабы запечатлеть поцелуй где-то в воздухе. — Рад тебя видеть. Как поживаешь, Франни?

— Работаю не покладая рук, — бесстыдно лжет Франни.

— Принести тебе что-нибудь выпить? — выпаливает Саймон, отчаянно цепляясь за этикет.

— Какая прелесть! — пронзительно вопит Бабс. — У моих родителей был точно такой же, только зеленый, как сопля! Сай! Смотри, что нам подарили!

Саймон ошеломленно разглядывает оранжевый телефон. А затем рот его искривляется в улыбку:

— Хороший выбор.

Франни, которая принесла кактус, не говорит ничего.

Бабс подгоняет всех в залитую теплым светом гостиную (пухлые красновато-коричневые диваны, коврики из овчины, оранжевые дуговые лампы), всучивает нам огромные бокалы с красным вином, и тишина плавится как лед. Еду готовит Саймон, и, к моему удивлению, ужин получается очень вкусным. Для меня это сравнительно новое ощущение: думать о еде как о чем-то «вкусном».

— Я тут заезжала в кулинарию. Могу сказать: твоя мама не питала больших надежд насчет сегодняшнего ужина, — говорю я Бабс, насаживая на вилку и отправляя в рот небольшую кучку грибного салата, — но у Саймона просто талант.

— Да, он у нас такой, правда? — Бабс вся лучится, поглаживая руку мужа. — Он кое-чему научился. Раньше это было нечто ужасное. Из меня-то повар вообще никакой, в этом деле я всегда надеялась на мужчин. Или на маму.

— Мне нравятся мужчины, которые умеют готовить, — объявляет Франни, успевшая вылизать тарелку. — Хотя кухня все еще остается женской сферой деятельности. Нравится это женщинам или нет, но каждая из нас так или иначе седлает кухонную плиту.

— Звучит двусмысленно, — замечаю я.

Франни расстреливает меня убийственным взглядом.

— А мне нравится готовить, — говорит Саймон. — Меня это успокаивает. И Бабс умеет оценить мои старания. Помнишь, что я тогда приготовил, тебе еще очень понравилось? Ризотто с колбасой и чечевицей?

— Мм, — Бабс широко улыбается. — «Ризотто кон лентиццье е салямини». Сай пытается вызубрить североитальянскую кухню. Спорю — хочет сразить мою маму. Я ему сказала, что это напрасный труд и чтобы он лучше попытался сразить меня. Натали, что она там тебе наговорила сегодня? Надеюсь, не стала рассказывать в очередной раз историю про рождественский пудинг? Когда Джеки Сирелли впервые приехала в Англию, она купила в «Харродзе» то, что, по ее описанию, оказалось «отвратительнейшим пудингом». «Я не знаю, что это точно, — выговаривала она потом своему будущему мужу, который тогда работал в продовольственном отделе, — но я попробовай его, а потом сунь в мусорное ведро». Как итог, его сразили ее прямодушие и огромные карие глаза, и он пригласил Джеки сходить куда-нибудь поужинать без всяких пудингов.

— Нет, — отвечаю я. — Может, она и собиралась, но в магазине было полно народу, и…

— Не могу поверить! Ты — ешь?! — восклицает Франни, водружая локти на стол и тыкая в мою сторону ножом. — Это надо сфотографировать.

— Франни, как насчет еще одной добавки? — И Бабс кивает мне головой, чтобы я продолжала.

— И ей пришлось заняться покупателями. Так что… так что Энди, твой брат, — услужливо поясняю я, — он как раз заехал что-то там забрать, и твоя мама заставила его показать мне, как готовить капучино.

— Подожди, не говори ничего, — встревает Саймон. — Ты обожгла палец об эту долбаную машину.

— Да! — кричу я. Никогда в жизни я не была так довольна, что обожгла палец. Саймон и Бабс переглядываются и принимаются хохотать. — Но Энди ни в чем не виноват, — добавляю я поспешно. — В смысле… — чувствую, что лицо становится таким же красным, как вино в бокале, — … это было очень мило с его стороны, он очень спешил, и я… я, я… он забыл свой тапок у меня в квартире, я вам разве не говорила, я чуть было не принесла его с собой! — Соображаю, что несу полную чушь и замолкаю под пристальными взглядами.

Бабс кладет вилку на тарелку. На какое-то мгновение мне кажется, что она собирается наорать на меня. Но — нет. Она смотрит сквозь ресницы и улыбается.

— Что ж, заявляю во всеуслышание, — растягивает она слова. — Мой старший брат — истинный джентльмен!

Франни в ужасе смотрит то на меня, то на Бабс.

— Ты ведь не хочешь сказать, что Натали теперь нацелилась на Энди? — лает она, ее глаза выпучены от досады и раздражения. — Боже, скоро ни одного свободного мужика не останется!

— А я-то всегда думала, что тебе и наедине с самой собой неплохо, — бормочу я в тарелку.

— Нам всем хочется найти любовь, Натали! — огрызается Франни. Как будто любовь — это что-то такое, что можно вытащить из ящика комода, если потянуть достаточно сильно.

Все смиренно кивают головами, но чуть погодя, когда Франни отправляется в туалет, Саймон пугливо шепчет:

— Натали, я знаю, у нас с тобой были кое-какие… разногласия. Но, если придется выбирать, — или ты, или Франни, — умоляю тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы это была не она.

Глава 50

Когда тебя одолевает желание быть любимой, ты можешь внезапно обнаружить, что способна на поступки, которые раньше привели бы тебя в ужас. Вот что-то такое сейчас и творится со мной.

Я почти не вспоминаю о Тони, и мне даже не приходит в голову связаться с ним. Меня даже не очень пугают предстоящие двадцать четыре часа в летающей консервной банке бок о бок с мамой. И самое невероятное, я не отвечаю на звонки Энди и не перезваниваю ему. Прошло две с половиной недели со времени ужина у Бабс, и за это время он звонил мне пять раз. Более того, в прошлую пятницу, в два часа ночи, он появился в садике перед моим домом, исполняя нетрезвое соло, — искаженную пародию на Тома Джонса. Чуть поодаль, на проезжей части маячил Робби — шатался по мостовой, водрузив на голову дорожный конус. Не стану утверждать, что эта умильная сцена не тронула мое сердце, но я твердо решила выдержать характер. И уж точно не поддалась на громкие вопли Робби: «Ооооо, как он меня достал со своей хандрой! Наталиииии, пожалуйстаааааа!».

Это может показаться полным идиотизмом, но я по уши в делах: тут тебе и визы, и дорожный набор для шитья, и специальные таблетки для очистки воды (я же не знаю, что там за вода у них в Австралии). Так что сейчас не самое удобное время для налаживания отношений. Пока не время. Ох, как это нелегко: учиться быть нормальной. Я все еще продолжаю думать об энергетической ценности всего того, что ем. Вина, беспокойство, подергивания — все это еще при мне. Не могу представить, что когда-нибудь наступит день, когда я без особых треволнений умну тарелочку пирожных. А отказ от маниакальных упражнений в пользу более холистических, — никогда не сумею привыкнуть к этому слову, — занятий высасывает из меня силу воли целыми галлонами. Но мало-помалу я все же прогрессирую. Если я смогу нормально чувствовать себя без Энди, то уж с ним — тем более. Мне необходимо убедиться, что мое душевное здоровье не зависит от другого человека. Ни от папы, ни от мамы и ни от брата, Бабс или Энди (хотя, если всех пятерых одновременно сдуло бы каким-нибудь цунами, думаю, мое душевное равноесие дало бы трещину).

Словом, я чувствую себя довольно спокойно. Вполне возможно, это как-то связано с пилатесом, — заряд, который я получила, овладев умением сгибаться над воображаемым мячом, не раздавливая его, нельзя недооценивать. И кроме того, теперь я точно знаю: Энди не солгал мне насчет своей бывшей. Мне кажется, я знала это еще в кондитерской. Но все равно спросила Алекс напрямую. Предложила сходить куда-нибудь выпить, выложила ей всю историю, и, к моему удивлению, она сообщила, что все уже знает. Энди признался ей после той катастрофы в ресторане. Я спросила, не возражает ли она, но Алекс рассмеялась и сказала: «Даже если бы и возражала. Разве это имеет какое-то значение?»