На похороны Максима не отпустили — то ли телеграмма затерялась где-то, то ли командование не сочло нужным. Когда брат вернулся домой, Наташа не сразу узнала его — серый какой-то, будто пылью подернутый. Он вернулся в институт, но учился уже без прежнего энтузиазма. Потом перевелся на вечернее отделение, а днем подрабатывал — разгружал вагоны на товарной станции, благо силой Бог не обидел. На все расспросы Максим угрюмо отмалчивался и подолгу смотрел в одну точку, думая о чем-то своем. Наташа даже пугалась в такие минуты — вроде свой, родной, привычный, но и чужой в то же время.

Много позже он рассказал ей про бунт в тюрьме, про то, как их, пацанов, отправили на усмирение, как стояли они в оцеплении, а там, внутри, был настоящий ад. Кто-то из офицеров скомандовал «Огонь!», все начали стрелять, и он сам, ошалевший от ужаса восемнадцатилетний мальчишка, не помня себя, палил в толпу из автомата…

Его тогда как прорвало — говорил и говорил. Наташа просто сидела рядом, слушала, кивала, а потом налила брату стакан водки и отправила спать. Непьющий Максим стакан послушно оприходовал и проспал часов двадцать, но на следующий день встал почти таким же, как прежде, до армии. Будто треснула каменная маска и стало видно, что человек под ней — живой.

Брат с сестрой сильно сблизились после той ночи. Потом еще было много всякого… Сначала мама пришла домой и, краснея как девочка, объявила, что ее сослуживец, пожилой одинокий вдовец, сделал ей предложение. Даже чудно было, что мама (мама, в ее-то возрасте!) может выйти замуж.

Однако так и произошло. Не было, конечно, шумной свадьбы, белой фаты и криков «Горько!», «молодые» просто зарегистрировались в районном ЗАГСе и уехали на месяц в Крым. А еще через полгода и вовсе переехали в славный город Санкт-Петербург, который тогда еще именовался Ленинградом.

В последний вечер перед отъездом мама пришла домой грустная. Она долго перекладывала какие-то вещи, излишне подробно рассказывала, где лежат запасы соли и крупы, объясняла Наташе, как заполнять квитанции на квартплату… Потом села у стола — и вдруг заплакала.

— Мамочка, ты что? — удивилась Наташа. — Ты ведь счастлива! И Иван Сергеича ты любишь.

— Люблю, — всхлипнула мама, — а как мне вас оставить?

— Да не переживай ты, мы ведь взрослые уже! Будешь к нам в гости приезжать, а мы — к тебе…

Мама постепенно успокоилась и снова начала говорить о том, что, убирая зимнюю одежду на лето, ее надо непременно перекладывать нафталиновыми шариками, что старое пальто с лисьим воротником еще можно переделать и носить, что Максиму надо непременно купить новые ботинки… Потом, вздыхая, достала из шкафа заветную шкатулку с украшениями.

— Бусы янтарные я, пожалуй, с собой возьму, а вот серьги с аметистами — тебе! Носи, они же тебе всегда нравились.

— Спасибо, мамочка, но не нужно… — слабо протестовала Наташа. Она вообще-то была равнодушна к украшениям.

— Нужно, нужно! Кольцо вот тоже возьми, оно мне мало. А вот это, — она протянула Наташе тяжелое, старинное золотое кольцо с синим камнем, — это еще Конкордия Илларионовна подарила, когда мне твой отец предложение сделал. Я и не носила его совсем… Ты его Максиму отдай, когда женится. Бабушка просила — пусть обязательно подарит своей невесте.

Наташа взвесила украшение на ладони, удивилась, какое оно тяжелое, полюбовалась игрой света в глубокой синеве… И припрятала в дальний угол комода — от греха подальше. Честно говоря, она давным-давно забыла о нем, а вот сейчас, в эту долгую бессонную ночь, вспомнила почему-то.

Потом были три дня, когда по улицам шли танки. А кончилось это тем, что миллионы людей легли спать в одной стране, а проснулись совсем в другой. Советский Союз рухнул, цены в космос улетели, и научные сотрудники оказались никому не нужны. Почти год Максим краснел от стыда, отдавая Наташе свою зарплату на хозяйство. Понимал ведь, что на них даже кошку не прокормишь. Он пытался подрабатывать то здесь, то там — репетиторствовал, продавал стройматериалы, писал статьи для газеты «Непознанный мир», но все это были крохи, которые немедленно съедала инфляция. Наташа никогда его не ругала, просто брала деньги и молча клала их в общую кассу. Она-то оказалась вполне востребована в новой реальности. Как говорят умные люди, ссориться можешь с кем угодно, только не со своим бухгалтером.

А вот Максим — страдал. Торговать он не умел и не любил, к службе с девяти до шести питал непреодолимое отвращение, а брать в руки оружие не мог органически. Кто надоумил его написать первый роман — Наташа не знала. Но когда брат взял взаймы у приятеля старую пишущую машинку и засел за письменный стол, она даже обрадовалась. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

В успех она не особенно верила, но неожиданно дело пошло. Вышла первая книжка в мягкой обложке с полуголой девицей и мускулистым варваром, размахивающим огромным мечом, потом другая, третья… Определенной категории читателей, любителей «романов меча и магии», его книги пришлись по вкусу. В авторы бестселлеров Максим не выбился, но писал стабильно, выдавая по три-четыре романа в год. Книги неплохо расходились, и проблема заработка была решена. Виллу на Канарах на эти деньги, разумеется, не купишь, но на жизнь хватало.

У самой Наташи в то время была насыщенная личная жизнь, и недосуг было особое внимание обращать на брата. Как раз тогда с ней произошла та ужасная история, которая едва не погубила ее и навсегда исключила возможность завести собственную семью. Даже сейчас, спустя долгое время, Наташа вся передернулась, как от озноба. И почему именно ночью, когда не спится, приходят самые тяжелые мысли и воспоминания?

Наташа перевернулась с боку на бок и укрылась одеялом с головой, но не помогло. А ведь начиналось все так красиво… В фирму, где она трудилась тогда, пришел новый коммерческий директор. Вся женская часть коллектива мгновенно сделала стойку — очень уж был красивый и импозантный мужчина. Он улыбался, целовал дамам ручки, сыпал комплименты, но по-настоящему обратил внимание на нее.

Сначала были вроде бы ни к чему не обязывающие разговоры, томные взгляды, потом — цветы по утрам на рабочем столе, а дальше — ресторан и чудная ночь. Они встречались уже месяц, когда он признался, что женат. Для Наташи это было настоящим ударом. Она-то уже задумывалась о свадьбе и строила планы их совместной жизни! Состоялось долгое, тяжелое объяснение. Он даже уронил скупую мужскую слезу, умолял понять и простить его. Клялся, что не может уйти из семьи, пока дети не подрастут, — жена больная, истеричная, капризная женщина, он и не спит с ней даже, давно не спит! Как порядочный человек, остается в семье только ради детей, такая тяжелая ситуация, ты должна меня понять!

И она понимала. Все вечера просиживала дома, свернувшись клубочком у телефона, — вдруг позвонит? Выпархивала пташкой, когда под окном сигналил темно-синий «вольво». И ждала, что вот-вот, еще немного — и все будет хорошо.

Кончилось все незапланированной беременностью. Вроде бы осторожны были, предохранялись, а вот поди ж ты! И на старуху бывает проруха. Она, конечно, испугалась, но и тайная надежда появилась в душе: может быть, теперь все решится? Там дети, но и у нее — ребенок!

Но не сбылось. Наташа запомнила навсегда, как изменилось лицо любовника, когда она сообщила ему эту новость. Глаза забегали, как будто он не хотел больше смотреть на нее, а еще — появилась гримаса брезгливой озабоченности, как у человека, которому сказали, что дома у него прорвало канализацию. Есть проблема, надо ее решать, но так не хочется!

— Наташенька, дорогая, сейчас это никак невозможно! У нас еще будет время для детей, потом, когда мы сможем быть вместе…

Наташе вдруг стало противно. Она поняла, что с этим человеком у нее уже ничего не может быть. Конечно, воспитывать ребенка в одиночку она тоже не собиралась, а потому покорно кивала, когда он убеждал ее сделать аборт как можно скорее. Потом все-таки не выдержала, заплакала, а он утешал ее, гладил по плечу и тихо приговаривал:

— Ну чего ты боишься, глупенькая? Совсем простая операция, ты и не почувствуешь ничего. Зуб вырвать — и то больнее.

Через неделю Наташа отправилась в больницу. В палате с ней было еще пять женщин, и все они тоже пришли избавляться от нежелательной беременности. А что, дело простое! Вечером уже домой идти можно. И то, как они разговаривали, выходили покурить, сетовали, что долго не начинают, было страшно именно своей обыденностью, как будто зубы пришли пломбировать эти бабы, а не детей своих будущих убивать.

Очнувшись после наркоза, Наташа почувствовала что-то горячее под собой. Она не сразу поняла, что лежит в луже крови. Хотела позвать кого-нибудь, но губы, тяжелые и чужие, не слушались ее… Она успела увидеть, как вытянулись лица врачей и сестер, как забегали вокруг белые халаты и ее снова отволокли в операционную.

Потом оказалось, что жизнь ей спасли, но детей у нее никогда больше не будет. Не то чтобы Наташа так уж сильно мечтала стать матерью, но чугунное слово «никогда» как будто пригвоздило ее к земле. Совсем недавно ей казалось, что все в жизни идет правильно: сначала — образование, потом — карьера, а там и о семье подумать можно…

А теперь вот — никогда.

Максим приходил каждый день, просиживал часами возле ее кровати и рассказывал всякую смешную хренотень. Соседки по палате умирали от смеха, и Наташа почти против воли начала улыбаться. Без него, наверное, вообще бы не выжила… Как-то она спросила:

— Максим, зачем ты торчишь здесь все время? Ты же не обязан это делать!

Он удивленно поднял брови:

— Ты что, сестренка? Нас же с тобой только двое на свете!

Взгляд его серо-синих глаз был так ясен и прям, как будто он удивлялся ее непонятливости. В ту ночь Наташа впервые заснула без снотворного и потом быстро пошла на поправку.

Выйдя из больницы, она немедленно уволилась из фирмы, где прежде работала. Каждый день видеть бывшего любовника было бы просто невыносимо! Он больше не звонил, ни разу не навестил ее в больнице, но Наташа была даже рада этому. Она твердо решила начать новую жизнь — быстро нашла другую работу и даже познакомилась в ночном клубе с симпатичным молодым человеком. В тот же вечер они оказались в его квартире. Наташа милостиво согласилась «зайти на чашечку». А что? Клин клином, как говорится…

Но, оказавшись в его объятиях, Наташа почувствовала себя плохо. Кружилась голова, ломило все тело, а низ живота разрывала такая боль, что она чуть не потеряла сознание. Вид, наверное, был соответствующий — случайный кавалер тоже испугался, и, когда она, наврав какую-то чушь про внезапный приступ аллергии, сбежала в ночь, он вздохнул с облегчением.

Потом были и другие, но каждый раз происходило то же самое. Наверное, и впрямь аллергия… На мужчин, горько решила она про себя — и больше не экспериментировала. Она же не мазохистка, в конце концов! Зачем зря себя мучить? Про свои проблемы Наташа не рассказывала никому, даже брату. Гордость не позволяла. На все вопросы о личной жизни отвечала с улыбкой: еще не встретился, мол, достойный человек! Где ж его взять-то по нашим временам?

Теперь она просто жила своей жизнью, в которой есть работа, есть масса интересов: спорт, авангардные театральные постановки, книги, есть подруги — приятные молодые женщины ее возраста и круга, с которыми можно попить кофе, прогуляться по магазинам или просто посплетничать…

А по-настоящему близкий человек у нее только один — Максим.

Кажется, существующее положение его вполне устраивало. А что? Ухожен, присмотрен, как любимое дитя, и в то же время никто не ограничивает его свободу! «Сестру иметь удобнее, чем жену, — шутил он, бывало, и тут же добавлял вполне серьезно: — Я тебя, Наташка, ни на кого не променяю».

Наташа знала, конечно, что брат встречается с девушками. Некоторых он приводил домой, но она никогда не вмешивалась, благо квартира просторная. Время от времени кровать в его комнате скрипела громче обычного и утром в ванную пробегала полуодетая девица. Почему-то все они были на одно лицо — белокожие пухлые блондинки с голубыми фарфоровыми, как у куклы, глазами. Наташа их даже не различала и часто терялась в догадках: это та же, что и в прошлый раз, или уже новая?

Так продолжалось до тех пор, пока в фирму, где она теперь работала, не пришла новая секретарша Верочка Муравьева. Никто почему-то не звал ее Верой, только — Верочкой, это имя очень ей подходило. Как там у Бунина? «Женщине прекрасной должна принадлежать вторая ступень, первая принадлежит женщине милой».

А Верочка именно такая, что правда, то правда. Каждый, кто общался с ней хотя бы несколько минут, попадал под власть ее удивительного обаяния. Даже директор Степан Сергеич, мужчина с непредсказуемым и бурным темпераментом, имеющий привычку орать по поводу и без. Все, что она делала — варила кофе, отвечала на телефонные звонки или беседовала с самым трудным и недовольным клиентом, — у нее получалось быстро и ловко, как будто не стоило ей ни малейших усилий.