Армен скучал. Сидеть в больничном холле — гулком просторном помещении, выкрашенном в противный бледно-зеленый цвет, вдыхая запахи хлорки, лекарств, переваренной капусты, немытого тела, а главное — особенный, чуть сладковатый запах раненой человеческой плоти, — было муторно и тоскливо. Казалось, каждая минута здесь тянется бесконечно. Весь день потерян зря. Сначала эта авария, потом больница, рентген-ментген, туда, сюда… Вот и время уже к вечеру идет.

Тут ведь хоть и больница, а деньги все любят. Если просто так — посидите, подождите, где страховой полис… А как увидят зеленые — сразу улыбаться начинают, вежливые такие, приветливые, прямо как официанты в ресторане. И рентген сделали, и ссадину обработали, даже укол вкололи какой-то. Сестричка еще пришепетывала: «Импортный препарат, только для вас!» Пришлось, конечно, сунуть всем — врачу, медсестре, и еще в рентгенкабинете. А что поделаешь — здоровье дороже!

Но главное — машины больше нет. Конечно, могло быть и хуже. Если бы не подушка безопасности — лежать бы ему на столе в морге! А так — только ушиб колена и ссадина на лбу. Зеркало головой снес… Неожиданно для самого себя Армен с грустью вспомнил старый верный «опель», который в последний момент спас ему жизнь. Так, наверное, его далекий предок вспоминал боевого коня, который вынес его, раненого, с поля битвы, а сам — не выжил.

Он бы давно ушел отсюда, но как пойдешь по улице в порванной одежде, залитой кровью (ссадина небольшая, а весь замарался!), да еще с перевязанной головой? Первый же милицейский патруль радостно отволочет в обезьянник, несмотря на паспорт с пропиской. Даже частника не поймаешь на улице — какой дурак остановится? Самому на себя смотреть страшно. А если и остановится — такую цену заломит! И даже это бы еще наплевать, но больница находится в каком-то тупике, улица узкая и машины ходят редко. А о том, чтобы некоторое время провести на ногах, и думать не хотелось. Колено-то болит! В первый момент, в горячке он даже не почувствовал, а теперь — вон, посинело все.

Как назло, никому из приятелей не дозвонился — у одного механический голос монотонно талдычит «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», другой в отпуск уехал вчера, третий: «Извини, братан, не могу сейчас, совсем зашиваюсь!» Да оно и понятно — у всех свои дела, и нестись ради него сломя голову через весь город никто не будет.

Армен уже совсем было загрустил, когда наткнулся в записной книжке на Наташин мобильный. Вчера только записал, когда возил ее к бизнес-центру. Звонить ей, конечно, было неудобно, но с другой стороны… Что уж там душой кривить, очень хотелось ее снова увидеть — вот сейчас, здесь, в этом унылом холле. Он набрал номер без особой надежды, но, когда услышал Наташин голос, на душе потеплело. Только потом он сообразил, что можно было бы просто вызвать такси по телефону! Но Наташа уже выехала, наверное…

И вот сейчас он ждал ее. Неужели правда приедет? Даже не верится.

С другого конца коридора раздался быстрый стук каблучков. Армен поднял голову. Он сразу понял, что это Наташа, еще прежде, чем увидел ее — такую красивую и деловитую, раскрасневшуюся от быстрой ходьбы, с большим пакетом в руках. Несмотря на боль в колене, он встал с жесткой казенной банкетки и пошел ей навстречу. Да что там — побежал бы, если б мог!

— Привет, ну как ты?

Она положила руки ему на плечи. Лицо у нее было радостное и немножко сердитое, как будто и вправду волновалась за него. Армен посмотрел в ее глаза — такие большие, светлые, как чистая вода в холодном горном озере, вдохнул аромат ее духов — терпкий и чуть горьковатый — и аж задохнулся от любви и восхищения. Да гори оно огнем все — и чинуша в ресторане, и машина разбитая, если счастье все-таки есть!

Или хотя бы возможно.


Часам к восьми вечера Максим окончательно впал в такое состояние духа, когда уже нет ни страха, ни надежды, а хочется только одного — лечь и умереть. И желательно быстро.

Час назад он предпринял еще одну бесплодную попытку внести хоть малейшие изменения в текст — скорее для очистки совести, чем в надежде на успех, — но дело кончилось еще хуже. Максим потерял сознание прямо в туалете, да еще крепко приложился лбом об унитаз. Измученный организм категорически отказывался подвергать себя новым испытаниям.

Верочкина фотография окончательно превратилась в черный, глянцево поблескивающий кусок картона. Сколько Максим ни вглядывался в него, он видел только одно — бездну, из которой нет возврата. В конце концов он не выдержал, швырнул злосчастную фотографию на пол, и стекло жалобно зазвенело, словно смертельно раненное живое существо.

Теперь он просто лежал на диване, уставившись в потолок, и старательно изучал пятно причудливой формы, оставшееся от протечки в прошлом году. Казалось, что даже компьютерный монитор смотрит на него с упреком: что ж ты, мол, брат? Ничего не смог? Упустил свой последний шанс? Да, пожалуй что и упустил…

В общем, как выражался популярный литературный герой, «оставалось только одно — пропадать».

Но ведь даже это не так просто! Максим посмотрел в сторону балкона. Дверь была так соблазнительно приоткрыта, и легкий ветерок чуть колыхал тюлевую занавеску, словно фату невесты… Он встал и сделал пару шагов по направлению к этой последней, не отнятой у человека свободе. Ну, еще немножко — и все!

Под ногой хрустнул осколок стекла. Надо убрать, а то еще Малыш лапу порежет. Максим сходил за веником, аккуратно подмел осколки и выбросил в мусорное ведро вместе с поломанной рамочкой. Фотографию — или, точнее, то, что осталось от нее, — он почему-то сложил и сунул в нагрудный карман рубашки. Выбросить в мусорку просто рука не поднялась.

А тут еще и Малыш, до этого мирно спавший, разморенный долгим жарким днем, мигом напрягся и сел, навострив уши. Взгляд его как будто говорил: «Ты что это, а, хозяин? Опять за старое принимаешься?»

Максим ласково потрепал собаку по спине. Тоже вот — переживает! Ну он-то в чем виноват? И Наташку жалко… У нее, кажется, только начинает налаживаться жизнь, так зачем приносить человеку повое горе?

— Ну ладно, ладно, успокойся ты, караульная собака, — проворчал Максим, — зэков тебе охранять на Колыме, а не тут у батареи греться. Ты небось пить хочешь? Вон, язык на плечо вывалил… Пойдем, налью, чего уж там!

Пока Малыш шумно лакал воду из миски, Максим нерешительно поднял крышку и заглянул в глубокую сковородку, где исходил соком знаменитый бефстроганов. Мясо, конечно, уже остыло, но пахнет… В другое время он с удовольствием бы полсковородки срубал, а теперь — что-то и не хочется совсем.

Однако желудок при виде еды требовательно заурчал. Что ж, война войной, а обед по распорядку. Последние несколько дней поесть нормально как-то не получалось. Максим положил себе немного на тарелку (есть со сковородки он не мог органически) и присел к столу.

Ел он, не чувствуя вкуса, просто механически двигал челюстями. С таким же успехом вместо нежнейшего мяса в сметанном соусе можно было жевать кусок резины. Остатки скормил Малышу, и пес потом долго вылизывал миску, будто не веря своему счастью.

Максим не спеша, очень тщательно вымыл посуду, протер столешницу, даже полотенце кухонное, что Наташа бросила в спешке, расправил и повесил аккуратненько. Он как будто цеплялся за привычные механические действия, старался продлить их на подольше, опасаясь снова оказаться наедине с собой — и своими мыслями.

Что еще? Может, с собакой погулять? Все-таки разнообразие.

— Ну, что смотришь? Пошли, псина!

Они вышли на улицу, и душный летний вечер принял их в свои объятия. Максим почему-то смотрел на прохожих с завистью и острой тоской. Люди возвращаются домой с работы, молодежь тусуется, радуясь хорошей погоде, мамаши гуляют с детьми во дворе… Только он чувствовал себя каким-то неприкаянным, будто злая сила выбросила его из нормальной жизни, простой и естественной, со своими радостями, печалями и заботами, и поставила перед чем-то огромным и страшным, а главное — совершенно непонятным.

Против ожидания, Малыш особого энтузиазма не проявил. Напротив — все жался к ногам и заглядывал в глаза, словно старался подбодрить и утешить.

Домой Максим вернулся усталый и злой. Знакомые, привычные стены как будто надвинулись на него со всех сторон — и давили всей тяжестью. Он как раз снимал кроссовки в прихожей, когда в комнате зазвонил телефон. Максим взял трубку и сразу почувствовал, как ладонь стала потной и липкой. Хороших вестей он уже не ждал, а с плохими — и так перебор.

— Алло!

— Привет, как у тебя дела? — Голос Наташи звучал как-то странно, как будто она изо всех сил хочет и не соврать и умолчать о чем-то важном. Последний раз Максим слышал подобные потки, когда сестренка на первом курсе уговаривала маму отпустить ее с подругами на дачу с ночевкой.

— Нормально, — буркнул он в ответ. Незачем ей знать, что происходит в действительности. Помочь не сможет, только расстроится зря.

— Ты не мог бы с Малышом погулять вечером? Я, может, задержусь немного. Мы тут с Арменом…

Ага, понятно. С Арменом.

— Ну, если надо, я приеду, ты только скажи!

— Да нет, Натуль, спасибо. — Максим почувствовал, как в груди разливается легкое тепло благодарности к сестре. Заботится ведь! Личным счастьем готова пожертвовать. Только ни к чему это, совсем ни к чему… — Я с ним выходил уже, так что все нормально. Удачи тебе.

Положив трубку, Максим еще долго сидел, тупо уставившись в пространство перед собой. Оставаться в четырех стенах дальше было просто невыносимо. А ведь еще ночь впереди!

Нет, прочь отсюда, не важно куда, лишь бы подальше от опостылевших стен, от компьютерного монитора, засасывающего жизненную энергию не хуже пещеры Грозного Духа, от этой чертовой жизни, где бред и вымысел мешаются с реальностью так, что не поймешь, где одно, а где другое. Сесть бы в машину и ехать куда глаза глядят…

Максим резко встал — и в глазах сразу потемнело. Он схватился за угол стола, чтобы не упасть. Да, хорош водила! Шумахер прямо. С такой реакцией только за руль садиться! Какая-то часть его рассудка понимала, что это опасно и ночное путешествие в никуда может закончиться аварией, но другая — и большая! — кажется, ничего не имела против.

Почему бы и нет, в конце концов.


Наташа с Арменом добрались до дому, когда уже начало темнеть. В такси на заднем сиденье они держались за руки, словно боялись расстаться хоть на минуту. Еще ничего не было сказано между ними, но уже протянулась тонкая и нежная нить, что связывает два сердца крепче морского каната.

Водитель — толстый, потный и одышливый мужик лет пятидесяти с ежиком коротко стриженных седых волос — понимающе хмыкнул, но смотрел на них явно неодобрительно. Ишь, развелось черных в Москве! Охочие, гады, до русских девок…

— Приехали! Подъезд какой?

— Третий. Вот сюда, во двор, пожалуйста.

Наташа словно очнулась от сна. Неужели приехали? Она оглядывала знакомый дом, в котором прожила всю жизнь, с таким удивлением, будто видела впервые. Раскидистые старые деревья, детская площадка, песочница… Разве все это было вчера таким милым, уютным, необыкновенно красивым? А если было — то почему она не замечала?

— Да, да, вот сюда, где козырек!

Она помогла Армену выйти из машины. Он даже пошутил с кривой усмешкой, как будто стеснялся своей слабости:

— Видишь, ахчик? Совсем инвалидом стал!

— Ничего, ничего! — утешила она. — Пару дней полежишь — будешь как новенький.

Он чувствовал себя неловко в старых джинсах Максима — вытертых и длинноватых. Пришлось подвернуть их внизу, чтобы не волочились по земле, и сейчас Армен торопился попасть домой, чтобы переодеться в свою, привычную одежду. Видно было, что идти ему трудно, даже несколько шагов до подъезда. Он старался не показывать виду, но на левую ногу сильно припадал, и лицо кривилось от боли при каждом шаге. Наташа попыталась было помочь, но Армен отстранил ее — ласково, но твердо.

— Я сам! Не мешай, ахчик… Пожалуйста.

В лифте они снова были так близко друг от друга! Как будто нарочно эти кабины делают такими маленькими. Армен видел губы, глаза, завиток над ухом и тонкую голубую жилку на шее, бьющуюся под тонкой кожей. В этот момент он даже про боль забыл…

И когда он обнял ее, она подалась ему навстречу всем телом и отвечала на его поцелуи жадно и неумело, будто школьница, как будто не было в прошлом ничего, а вот только эта минута и этот человек.

Лифт остановился, и автоматические двери открылись, а они все не могли оторваться друг от друга, пока не сообразили, что и вправду уже дома. Наташа опомнилась первая, поправила растрепавшиеся волосы и аккуратно вытерла размазанную помаду в уголке рта.

— Все, приехали! — сказала она.