Домой Ровена вернулась поздно.

– Да, мадемуазель, они уже отдыхают, – зевая, сказал слуга. – Даже мадам и молодые леди решили сегодня лечь пораньше.

– Спасибо, Джеральд. Спокойной ночи. Ровена поднялась к себе в комнату.

В течение последних нескольких дней стояла необычайно теплая погода, и окна в спальне Ровены были раскрыты настежь. В кресле рядом с кроватью мирно дремала служанка по имени Полин, которую недавно нанял дядя Анри.

Осторожно обойдя ее, Ровена подошла к окну, облокотилась на край подоконника и стала прислушиваться к приглушенным звукам смеха и музыки, грохоту транспорта, хлопающим звукам фейерверка, которые доносил до нее теплый ночной ветерок.

Париж не засыпал даже ночью. Он мог быть погружен в кромешную темноту, мог быть грязным, зловонным, сырым, с немощенными улицами, но, несмотря на это, парижане любили свой город и ощущали к нему глубокую привязанность. Иностранцы, приезжавшие в Париж, также восхищались неповторимым обликом и атмосферой этого города.

Скользя взглядом по крутым крышам Парижа, Ровена ощутила чувство щемящей ностальгии по дому. Она истосковалась по Шартро, по виноградникам, в которых сейчас уже созрели тяжелые гроздья. Она думала о цветах в саду, об увядающей прелести лета, такого щедрого в этом году. Образ жизни в Коньяке совершенно иной, чем в Париже. Там люди не ломают голову над тем, что им надеть к ужину или какой вид развлечения выбрать. Их жизнь не напоминает увеселительную прогулку и не является забавным времяпрепровождением. На жизнь там зарабатывают тяжелым трудом, а об удовольствиях и развлечениях думают, лишь поработав до седьмого пота.

– Самое время возвращаться домой, – нетерпеливо подумала Ровена.

Как это ни странно, но Шартро она полюбила всей душой, для нее этот уголок земли стал самым желанным. Шотландию она тоже помнит. Там, в Глен Роузе, прошли годы ее юности, но все же Шартро милей и дороже ее сердцу. Она не будет писать семье Йорков в Дорсет, неожиданно решила Ровена, и не будет добиваться разрешения встретиться с герцогом Веллингтоном. В глубине души Ровена верила, что Квин находится в Париже, а не в Америке. Он никогда не утруждал себя писаниной. За долгие месяцы их разлуки он удосужился написать ей одно-единственное письмо, и это, несомненно, означает, что он забыл о их любовной связи. Ей стоит поступить точно так же. Она возвратится домой к Симону, забудет о своих глупых переживаниях, подавит сердечную боль, которая живет в ней и не хочет утихнуть. Она еще молода. Может быть, со временем...

– Ровена?

Вздрогнув, Ровена отошла от окна.

– Это ты, Мадлон. Заходи. Я думала, что ты спишь.

– Я ожидала твоего возвращения в гостиной. Слышала, как подъехала карета.

Хорошенькое личико Мадлон выглядело бледным пятном в свете свечей, но Ровена заметила, что оно было припухшим, и поняла, что кузина плакала. Приложив палец к губам, она кивком указала в сторону кресла, в котором дремала Полин.

– Я поняла, – шепнула Мадлон. – Сейчас я уйду. Мне нужно было сказать тебе, что решающий момент наступил. Ты сможешь завтра пойти со мной?

Сердце Ровены забилось учащенно.

– Так быстро?

– Это не быстро, – возразила Мадлон. – На самом деле это слишком медленно. Знаешь, меня в последнее время преследует страх, что она... что женщина, к которой я собираюсь идти на прием...

Сухой кашель застрял у нее в горле, не давая возможности говорить, и Мадлон отвернулась, чтобы смахнуть набежавшие слезы скомканным платочком.

– Так ты пойдешь со мной, Ровена? – хрипло спросила она.

– Конечно же, пойду.

– О, благодарю, – облегченно вздохнула Мадлон. – Я не была уверена, что ты согласишься.

Она повернулась, крепко обняла Ровену и, не говоря ни слова, быстро вышла из комнаты.

Глава 13

Мадлон все продумала и распланировала с величайшей тщательностью: дома никого не останется, ее родители пойдут на музыкальный вечер, а Жюстина на день рождения одного из ее друзей. В последний момент тетя Софи собралась было сопровождать их, но Мадлон сказала, что они с Ровеной отправляются в Лувр на выставку картин, украденных Бонапартом из церквей Памплоны во время его вторжения в Испанию.

– Надеюсь, вы не будете разочарованы, – с серьезным видом заметила тетя Софи. – Разглядывать картины – невероятно скучное занятие.

– Конечно же, ты права, мама, – сказала Мадлон, закатывая глаза. – Но мы собираемся смотреть не столько на картины, сколько на людей.

– Ну что ж, тогда увидимся вечером, – сказала тетя Софи.

Минут через двадцать подъехал заранее заказанный экипаж и обе девушки сели в него. День перевалил за вторую свою половину, было очень тепло, но Мадлон надвинула на лицо капюшон своего плаща, как бы пытаясь скрыть от встречных свое эмоциональное состояние. Ровена сидела напротив Мадлон, а на полу между ними стоял чемоданчик с бельем и другими необходимыми вещами. Экипаж увозил их все дальше от центра города к окраине, где дома были высокими, выглядели неопрятно и примыкали так плотно друг к другу, что создавалось впечатление, будто они срослись друг с другом. Сюда не проникали лучи послеполуденного солнца, немощенные улицы полнились тенями, и в воздухе витали едкие, раздражающие запахи варившейся капусты и отбросов человеческой жизнедеятельности.

Мадлон решила, что Ровена будет ждать ее в экипаже. Так надежней, поскольку вознице деньги уплачены вперед и он уже не сможет обмануть их и уехать, если в экипаже кто-то останется. После того как она побывает у акушерки, самочувствие ее ухудшится, и если кучер не станет их ждать, то она не сможет возвратиться домой к вечеру. Настроение Мадлон окончательно упало, когда карета остановилась перед мрачной таверной недалеко от улицы Фероньер, где, как говорят, был убит Генрих IV. Окна таверны были покрыты толстым слоем пыли, а верхние ставни наглухо закрыты. Молча взяла Мадлон свой чемоданчик и еще ниже надвинула на лицо капюшон.

– Ты действительно не хочешь, чтобы я пошла вместе с тобой? – спросила Ровена.

Мадлон отрицательно покачала головой и исчезла за дверями таверны.

Ровена прихватила с собой книгу, но чтение не шло ей на ум, и она отложила ее в сторону.

Ровена смотрела в окно и прислушивалась к плачу ребенка, доносившемуся откуда-то из-за стен этого враждебно темнеющего дома, и к недовольному бормотанию возницы, нетерпеливо прохаживавшегося взад и вперед по улице. Время медленно отсчитывало минуты, и тени на улице все удлинялись.

Вдруг дверь резко распахнулась, и из нее с убитым видом, без кровинки в лице, пошатываясь, вышла Мадлон. Ровена поспешила ей на помощь.

– Ты выдержала?

– Она отказалась сделать это, – голос Мадлон дрожал. – Она сказала, что я пришла слишком поздно и время упущено. Некоторые в таких случаях еще не оставляют надежды и настаивают на операции, но за это нужно много платить. Но я не стала дальше слушать и выбежала из ее кабинета. Ровена, я не могла...

– Успокойся, дорогая. Мы поговорим об этом позже.

И, обращаясь к вознице, приказала:

– Поедем, быстрее отвези нас домой.

Они уже почти доехали до моста через Сену, откуда виднелись башни Нотр-Дам, но тут движение застопорилось из-за множества скопившихся экипажей. Они продвигались вперед черепашьим шагом, как вдруг услышали, что их окликает женский голос. Мадлон побледнела.

– Только этого нам не хватало! – в отчаянии вскрикнула Мадлон. – Это мадам де Буань. Она видела нас! Что же нам теперь делать?

– Оставайся на своем месте. Я поговорю с ней.

Когда кареты, двигавшиеся в противоположных направлениях, поравнялись друг с другом, мадам де Буань выглянула из окна своего элегантного экипажа. На ее темных волосах красовалась очаровательная шляпка, вся в оборках и перьях, а ее белую шейку обвивало алмазное ожерелье. Она была женщиной весьма состоятельной, хотя находилась в разводе со своим престарелым мужем графом де Буань, имевшим чин генерала.

Познакомившись с Ровеной, мадам де Буань воспылала к ней горячей симпатией, хотя была лет на пятнадцать старше ее. По-видимому, ее привязанность к Ровене объяснялась схожестью их биографий. Адель родилась в аристократической семье, ее отец был дипломатом, а мать – фрейлиной королевы в Версальском дворце. Во время революции семья вынуждена была бежать из Франции и, подобно семье Стюарта Лесли, возвратилась обратно почти обедневшей.

Адели нравились англичане, хотя в ее кругу их считали скучными, ограниченными и неинтересными. О Ровене она всегда была высокого мнения: в ней английский интеллект сочетался с французским остроумием. Сравнивая Ровену со своими пресыщенными друзьями, Адель находила ее незаурядной, свежо и оригинально мыслящей, одним словом, сильно и выгодно отличающейся от ее французских знакомых. Предоставленная самой себе, мадам де Буань жила в свое удовольствие.

Она относилась к числу тех красивых легкомысленных женщин, которые повсюду окружены веселой толпой приятелей и приятельниц и никогда не упускают возможности прибавить к своим многочисленным знакомым еще одного человека.

– Мы собирались полакомиться мороженым, – весело сказала она. – Почему бы и вам не присоединиться к нам?

– Ответь согласием, – прошептала Мадлон из глубины кареты. – Если мы откажемся, она начнет любопытствовать, куда мы едем, где мы были, почему с нами нет провожатых.

– Мы охотно поедем с вами, спасибо за приглашение.

– Тогда переходите в нашу карету! Начинало уже смеркаться, и мадам де Буань не смогла рассмотреть, что кроме двух девушек в карете нет больше никого. Бросив чемоданчик Мадлон в карете, девушки перебрались в полный народу шумный экипаж, где их появление встретили с энтузиазмом.

Вскоре движение по мосту возобновилось, и карета с веселыми и шумными пассажирами бойко тронула с места. Было еще не очень поздно и посетителей в кафе-мороженом было немного. Ровена и Мадлон в компании двух мужчин и четырех женщин, которые без устали смеялись и шутили, сели за столик в одном из уголков кафе и заказали себе мороженое. Свою порцию Мадлон ела машинально, преодолевая чувство подступающей тошноты. Вскоре компания обратила внимание на удрученное молчание Мадлон и на довольно убогое одеяние обеих девушек. Рационально мыслящая Адель терпеть не могла дам, не следующих первоклассной моде. Ровена и Мадлон обменялись взглядами: кому придет в голову изысканно одеваться, если торопишься на прием к акушеру? Одна и та же мысль одновременно пришла им в голову, и они неожиданно и как бы помимо своей воли рассмеялись.

– Похвально! – одобрительно отозвалась мадам де Буань. – Приятно видеть людей, которые относятся к себе с чувством юмора.

– Насколько всем нам известно, вы тоже относитесь к себе с чувством юмора, моя скромная очаровательная мадам, – согласился вялый и скучный молодой человек, сидящий рядом с Адель и вот уже пять минут рассматривавший в зеркале свое отражение.

Другие участники компании захихикали, и Адель сделала вид, что оскорбилась.

– Приберегите ваши оскорбления для англичан, Роберт.

– Англичан? Еще чего! Они не осмеливаются совать сюда свой нос.

– Ты так полагаешь?

Мадам де Буань экспансивным жестом указала на один из столиков, за которым сидели несколько английских офицеров.

– А это кто, как ты думаешь?

Ровена их не заметила раньше, так как кафе было плохо освещено. Их было человек шесть или семь, одеты они были в ярко-красную форму, и комок подступил к горлу Ровены. Точно такую же форму носил Тарквин. Один из офицеров, сидящих к ней спиной, отодвинул свой стул назад таким же небрежным жестом, как это всегда делал Тарквин. Ровена всматривалась, него и ей вдруг почудилось...

Она быстро отвернулась, досадуя на себя за глупость. Кто-то заказал шампанское, она быстро налила стакан и выпила одним глотком.

– Медленнее, медленнее, мадемуазель, – пожурил ее Робер Корден, усмехаясь. – Шампанское положено пить маленькими глотками, а не глотать залпом.

– Оставь ее в покое, – с важным видом сказал Жорж Брэн. – Мне известно из достоверных источников, что мадемуазель де Бернар вместе с молоком матери познала вкус коньяка и может выпить больше, чем любой из нас.

Вся компания громко засмеялась. Ровена отнеслась к шутке снисходительно.

__ Уверяю вас, месье Брэн, у меня нет намерения позволить себе столь сомнительные удовольствия в вашей компании.

– Жаль, – заметил Робер Корден, поднимая свой бокал. – Я бы с большим удовольствием...

Его слова заглушил резкий пронзительный крик, раздавшийся у них за спиной, и звон шпаг, вытаскиваемых из ножен. Ровена резко повернула голову, но сидящие за столом мужчины вскочили с мест, и она ничего не могла разглядеть. Кто-то выкрикивал по-французски оскорбительные слова, кажется, об отсутствии целомудрия у англичанок, а ему с таким же вызовом и злостью отвечали по-английски. Из противоположного конца комнаты раздался резкий звук пистолетного выстрела и за ним пронзительный женский визг. Стол, за которым сидела Ровена, опрокинули, и она едва успела вскочить на ноги. В кафе началось столпотворение. Ровена почувствовала, как кто-то тянет ее за руку. Она обернулась. Это был Робер Корден, молодой дружок Адели. Казалось, он начисто забыл о своем пижонстве.