Эллен Марш - Бегство от грез

– Мэм-саиб!

Подойдя к двери, она обнаружила на пороге Исмаила. Его борода была в грязи, тюрбан сидел косо. Сон сразу слетел с нее. Она кинулась к ординарцу, схватив его за руку.

– Ох, Исмаил, слава Богу, вы здесь! Где Квин?

– Извините, мэм-саиб, но он все еще в Маль-мезоне. Я приехал один. Дороги совершенно невозможные, – добавил он мрачно, когда она отвернулась с приглушенным восклицанием. – Я собирался вернуться прошлой ночью, но смог добраться до вас только к утру.

Он нахмурился, мысленно возвращаясь к бесконечным милям этих ужасных дорог, на которых его лошадь по колено утопала в грязи, в то время как ледяной дождь сек его руки и лицо, а ноги в сапогах замерзали. Но мэм-саиб не желала слушать об этом. Она хотела знать, почему не приехал ее муж, и Исмаил неторопливо собирался рассказать ей, понимая всю трудность этой задачи.

– Майор Йорк не может вернуться в Париж, – говорил он со своей обычной простой грубоватостью, обращаясь к узкой спине Ровены, потому что та все еще стояла отвернувшись. Он видел, что ее плечи сотрясаются от рыданий, и безжалостно продолжал:

– Я здесь, чтобы отвезти вас в Шартро по его приказу. Он послал со мной отличную лошадь, предполагая, что в Париже вы не найдете лошади для верховой езды.

– Майор-саиб предположил правильно, – холодно сказала Ровена. – Конечно, он слышал об опасности для тех из нас, кто остался в городе. Почему же в таком случае он не приехал за мной сам?

– Извините, мэм-саиб, он не смог.

– Почему? – потребовала ответа Ровена, поворачиваясь к нему и затаив дыхание. – Он болен, Исмаил? Он ранен?

– С ним все нормально, мэм-саиб.

– Тогда почему, скажите Бога ради, он не приехал?

Темные глаза Исмаила сверкнули.

– Потому, что сегодня он уехал в Бельгию.

– В Бельгию? Для чего?

– Потому что конгресс в Вене постановил считать Наполеона Бонапарта преступником во всем мире. Они сформировали Большой альянс, чтобы принять против него совместные действия, и каждая нация согласилась послать армию в одну, тысячу человек для войны во Франции. И майор Йорк получил отставку из девятого кирасирского полка, для того чтобы присоединиться к британской кавалерии.

– Кавалерии? – прошептала Ровена. – Ох нет, Исмаил...

Выражение лица патана омрачилось.

– Вчера вечером майор Йорк получил приказ явиться адъютантом к генералу сэру Уильяму Понсби в Брюссель. Я должен будут присоединиться к нему, как только вернусь из Шартро.

– Солдат, – подумала, цепенея, Ровена. – Квин опять солдат. И после того как он пообещал, что с военной службой покончено.

Не говоря ни слова, она подошла к зеркалу, дрожащими руками попыталась привести себя в порядок после ночи, проведенной на софе в гостиной. Она могла видеть, как Исмаил наблюдает за ее отражением, и от выражения тревоги в его глазах ей захотелось кричать. Ее руки сжались в кулаки. И все внутри дрожало от гнева, от прилива обжигающей боли, от слез, которым она не позволяла пролиться. Не из-за Квина. Никогда больше. Он сделал свой выбор – и послал Исмаила сообщить ей новость. У него даже не хватило храбрости передать это самому, посмотреть ей в лицо.

Глаза Ровены в зеркале встретились с глазами Исмаила, и с минуту она и высокий бородатый патан молча смотрели друг на друга.

– Вам, конечно, надо принять ванну и отдохнуть, перед тем как мы поедем, – сказала наконец Ровена. Ее голос был не громче шепота. – Вы устали и голодны. Когда вы последний раз как следует ели, Исмаил?

– Это не имеет значения, мэм-саиб. Я бы предпочел, чтобы мы уехали как можно скорее. Ровена тяжело сглотнула.

– Ну хорошо. Мои вещи собраны. Мы можем ехать сразу же, как только вы захотите.

Она отвернулась от зеркала и увидела, что Исмаил достает из кармана какую-то запечатанную бумагу и протягивает ей.

– Что это?

– Он просил меня передать вам письма. Лицо Ровены окаменело.

– Бросьте это в огонь, Исмаил.

– Мэм-саиб! Я не могу...

– Я сказала, бросьте это в огонь, – велела Ровена.

– Мне было приказано доставить его вам, – упрямо твердил Исмаил.

Ровена подошла к нему и выхватила письмо. Скрипнула дверная заслонка печи, куда она бросила: письмо. Кочергой Ровена пошевелила угли, пока они не оживились и бумага не начала дымиться, превращаясь в тонкую спираль дыма. Тогда она отвернулась и вышла из комнаты.

Примерно через час они оба покидали Париж. Ровена была одета в тяжелый плащ, защищавший от дождя, единственный чемодан был приторочен к крупу лошади позади нее. Полина и Джерард стояли в дверях, наблюдая за ее отъездом, лакей обнимал горничную за плечи. Обошлось без истерических рыданий, чего опасалась Ровена: Полина на самом деле оказалась более способной выдержать превратности возвращения императора, чем долгую тяжелую скачку верхом в Шартро к своей хозяйке.

С каким-то отстраненным выражением лица Ровена села на лошадь и выехала на залитую дождем улицу. Она не обернулась посмотреть на стоявших у входа слуг, не бросила прощального взгляда на дом своего мужа. Она не стала предаваться глупым сантиментам, несмотря на то что слуги и уютный маленький дом были так дороги ей. Она не стала также вспоминать о тех счастливых часах, которые провела здесь как новобрачная. В самом деле, странно было думать, что женой она побыла не больше недели.

Ровена никогда раньше не знала настоящего изнеможения от верховой езды до этой поездки с Пир Исмаил Ханом. Она стала подозревать, что ему не нужна остановка для сна или еды или для хоть какого-нибудь отдыха. И когда она в конце концов настояла на том, что они должны отдохнуть, он неохотно согласился, но не позволил ей спать больше двух часов и стал торопить в путь снова. Если бы не обязанность молиться на коленях Аллаху в определенные часы, как полагается приверженцам ислама, он, возможно, не останавливался бы никогда.

Но Ровена не жаловалась и не показывала Исмаилу признаков все нарастающей слабости. Кроме того, она даже не была уверена, что у нее хватит сил или эмоций пожаловаться ему, если даже она этого захочет. Она словно онемела, оглохла и ослепла от страдания, и все внутри нее умерло с тех пор, как Квин оставил ее. Если Исмаил мог выносить эту бешеную скачку, то должна вынести и она. Может, господь сжалится над ней и увидит, что она умерла в пути.

Но она не умерла. Ни в течение бесконечных часов под проливным дождем, когда ее сапоги наполнялись водой, а влажная одежда прилипала к спине и она отказывалась от еды, которую Исмаил сердито заставлял есть. Ни когда проезжали через голые окрестности Орлеана и Турени, где дождь наконец перестал и ее одежда высохла под ледяным ветром, а губы пугающе посинели. Ни когда миновали обширные леса Лимузена и пересекли реку Вьен, где уже начинались округлые холмы Шаранта.

Час спустя они направили измученных лошадей в длинную аллею буковых деревьев, ведущую в Шартро. Подняв голову, Ровена бросила взгляд на знакомые башенки и высокие каменные стены дома, и все сразу сжалось в ее груди, а на глазах выступили слезы, которые она быстро вытерла рукой.

Дог начал лаять на неожиданно появившихся из-за деревьев лошадей. В ответ отворилась передняя дверь, и вся лестница сразу заполнилась столпившимися людьми. Ровена, взглянув из-под поникших полей своей шляпы, увидела Симона и тетю Софи, дядю Анри и Мадлон, Терезу, Мари, Берту, фрау Штольц и Жюсси. А кто вон тот мужчина, стоящий за спиной ее кузины, этот худой, улыбающийся человек с бледно-голубыми глазами? Боже мой, это же Джейми! Он опирался на трость, сходя по ступенькам, поддерживаемый под руку Жюсси.

Ровена обрадовалась, что ему лучше и что болезнь изменила его внешность. Он больше совсем не был похож на своего брата.

Лошади остановились у нижней ступеньки, и Симон бросился вниз взять их под уздцы. Он не мог поверить, что она проделала весь путь от Парижа верхом. Это было невозможно.

– Где же, во имя Господа, – раздраженно вопрошал он Исмаила, – был ее муж?

– Посмотрите на свою сестру, – мрачно ответил Исмаил. – Она больна.

Ровена ничего больше не слышала. Знакомые лица вокруг нее вдруг расплылись, ступеньки и дом, и серое небо. Исмаил едва успел подхватить ее, когда она, теряя сознание, стала соскальзывать с седла.

– Я осмеливаюсь утверждать, что они дали мне самую бесславную армию, – зло произнес герцог Веллингтон в редком для него приступе раздражения. – Господи, чего бы я только не заплатил, чтобы еще раз увидеть перед собой на перекличке мою старую испанскую пехоту!

Похожий каждым дюймом на классического героя в своем маршальском красном с золотом мундире герцог Веллингтон, сидя верхом на своем любимце Копенгагене, проводил военный смотр на средневековой площади Брюсселя. Он был невероятно возмущен, когда увидел представшие перед ним войска – эту случайную смесь, собранную со всех концов мира, войска, которые герцог в качестве назначенного союзниками главнокомандующего должен был инспектировать перед походом на отборные и абсолютно преданные своему императору силы Наполеона Бонапарта.

В течение двух месяцев герцогу удалось собрать не более четырех тысяч человек, из которых только треть составляли англичане. Остальные были бельгийцы, чья верность представлялась сомнительной, ганноверцы и рекруты из ганзейских городов, которые считались лояльными, но плохо обученными. Еще были датчане и немного испанцев. Ветеранов, сопровождавших Веллингтона в битвах при Торрес-Ведрасе, Саламанке и Витории, не было. Их части рассеялись по миру, в основном в Северной Америке или по дорогам Европы: собрать их в нужный момент к месту сражения казалось практически нереальным. Британское правительство не смогло обеспечить своим героям соответствующего положения, жалкие остатки английских, шотландских и ирландских батальонов, собранных лордом Ливерпулом, оказались в основном расформированными или находились под командованием малоспособных генералов, переведенных из конной гвардии. Пушки были немногочисленны и тяжелы при наступлении, и не хватало даже возниц для обозных подвод.

Дополнительные силы, обещанные Веллингтону лидерами Венского конгресса, были следующие: австрийские войска, которые были отвлечены войной в Италии, русские войска, которые, несмотря на донесения, приходившие из Польши, находились на значительном расстоянии и двигались медленно. Более надежной казалась помощь прусской армии, которой командовал способный генерал Герхард фон Блюхер, они подошли близко к Бельгии, но окажутся ли они на месте ко времени французского наступления, гарантировать было нельзя. Тем не менее герцог выглядел исключительно хорошо отдохнувшим, безупречно одетым и собранным, его голубые глаза излучали энергию и силу, когда он пристально смотрел поверх красных черепитчатых крыш на бельгийские холмы, ровно и плавно уходящие к горизонту.

– Ей-богу, – вдруг сказал он, – думаю, Блюхер и я справимся с этим делом сами.

Генерал-адъютант Эдвард Барн обернулся к нему, подняв брови.

– Вы действительно думаете, что дойдет до этого? По всем сведениям, Наполеон все еще проводит время в Париже, что должно дать другим время собрать силы. Пиктон должен прибыть на будущей неделе, возможно, с одним или двумя отборными батальонами следом. Португальцы собираются дать свои силы для нашего авангарда.

– Я полагаю, что Бонапарт сейчас может атаковать в любое время, – живо продолжил Веллингтон. – В июне или самое позднее в июле. Он чертовски хорошо знает, что чем дольше он будет ждать, тем больше у него шансов столкнуться с соединенными силами союзников – четырьмя армиями против его нескольких сотен тысяч человек. Обещаю вам, что он проведет мобилизацию так, как мы говорим.

Пристальный взгляд герцога не был больше холодным и устремленным вдаль, а беспокойно осматривал марширующие колонны одетых в яркую форму людей.

– И я буду ждать его, – тихо сказал он, словно обращаясь к самому себе.

Остальной мир ждал тоже. В Лондоне заключались пари против огромной армии герцога Веллингтона. Даже принц-регент сделал опрометчивый ход, поставив на Бонапарта, предсказывая, что французский император войдет в Брюссель и возьмет его к началу июля, а затем возьмет Вену до конца августа.

В Париже, затаив дыхание, продолжали ждать действий Наполеона. Те из французов, кто молился за его победу, как можно громче кричали об этом. Они говорили о великодушии императора, разрешившего простить тех французских официальных лиц, которые поддерживали его при правительстве Бурбонов.

Они пили за его здоровье и восторженно говорили о той памятной ночи в конце марта, когда он наконец вернулся в Тюильри, обожаемый толпой, ожидавшей его появления в тронном зале. Качая головами, они обсуждали судьбу министра иностранных дел Талейрана, который попытался улизнуть и был обвинен в измене, его указы отменены, его дом и имущество розданы толпе.