— Так что делать? — опять спросил хранитель казны.

— Сотрудничать! — с улыбкой ответил Рамес. — С врагами следует сотрудничать. Она очень популярна в народе. Народ ее любит. С этим нельзя не считаться.

Рамес вздохнул, посмотрел на звездное небо и спросил:

— Ходят слухи, у нашей несравненной царицы особые отношения с нашим доблестным начальником конницы? Что говорят в народе?

— Разное. — насторожился Маи.

Рамес еще раз глубоко вздохнул, внимательно оглядел темное звездное небо, словно надеялся разглядеть на нем что-то еще, кроме звезд, и сказал задумчиво:

— Жизнь прожить, не Нил переплыть! Так-то, казначей!

Рамес повернулся и скрылся за занавесками своего дома.

Главный хранитель печати и казны Маи еще долго стоял в саду и напряженно ждал, но Рамес больше не появился. Из его дома доносилась тихая музыка и веселый женский смех.

Маи со злостью плюнул и скрылся в темноте.


Хотеп сидел на балконе своей спальни, прихлебывал вино из кувшинчика и смотрел на большой, равнодушный, ночной город.

С высоты балкона Фивы были как на ладони.

Бесшумно в спальне появилась Неф. Она долго стояла на пороге и смотрела в спину своего молодого супруга. Хотеп, почувствовав на себе ее взгляд, резко обернулся, вздрогнул, но ничего не сказал. Еще раз, как-то демонстративно, отхлебнул из кувшинчика.

Неф медленно подошла и присела рядом на скамейку.

— Ты слишком много и часто пьешь. — грустно сказала она.

— Когда выпьешь, все вокруг уже не так омерзительно. И я сам уже не кажусь себе таким… омерзительным.

— Ты вовсе не такой.

— Слабоумный фараон-чик! — с тоской сказал Хотеп. — Игрушка, которой управляют все, кому не лень.

— Всеми нами кто-нибудь управляет.

— Только не тобой! — резко ответил Хотеп. — Моего слабоумия хватает, чтобы понять… Понять свое место!

Хотеп с силой ударил себя кулаком по колену.

— Кто может так сказать, уже не глуп! — возразила Неф.

Хотеп не ответил, опять отхлебнул из кувшинчика.

— Тебе надо много читать… Я распоряжусь.

— Не смей со мной разговаривать, как с рабом! Я не раб! Да, я слабоумный! Не моя вина, что я родился таким. Но я не раб!

Кувшинчик выпал из рук Хотепа, упал на пол и разбился. Неф хотела было нагнуться, но Хотеп отпихнул его ногой. Только тут Неф заметила, что руки и ноги у него трясутся мелкой дрожью.

— Помоги мне! — резко сказал Хотеп. — Дойти до кровати.

Неф закинула его руку себе через плечо и, крепко держа за талию, осторожно отвела к постели, уложила. Присела рядом.

— Зачем ты вышла за меня? За такого… Хотела стать царицей всего Египта? Теперь довольна?

Неф ничего не ответила. Едва заметно, горько усмехнулась.

— Хочешь, я почитаю тебе вслух?

Неф, сидя на краешке кровати, слегка покачалась из стороны в сторону и начала тихим, чуть грустным тоном:

«Свершай дела свои на земле

По велению своего сердца.

Причитания никого не спасают от могилы,

А потому празднуй прекрасный день.

И не изнуряй себя…»

… На Фивы снизошло умиротворение. Исчезли «лазутчики», будто их ветром сдуло. В торговых рядах опять закипела бойкая жизнь. По Нилу заскользили легкие, прогулочные лодки…

Жители столицы постепенно смирились даже с закрытием девяти храмов. Выяснилось, такому небольшому городу, как Фивы, вполне хватает и одного.

Единственное, что вызывало их беспокойство, даже тревогу, так это скульптуры, поставленные Тутмесом и его помощниками в огромных количествах возле всех общественных зданий города. Сутулый, худенький фараон, с отвислой нижней губой, и его молоденькая красавица жена, смущали всех своей реалистичностью.


Крикла покинула Фивы незаметно, под покровом ночи. Забрала детей, уложила нехитрые пожитки в повозку и сама взяла в руки вожжи. Только ее и видели. Ни служанок, ни охраны с собой не взяла. Куда направилась, никто не знал.

Наутро одна из служанок доложила сгорающим от возбуждения подругам, якобы, провожал Криклу один Эйе. Он стоял возле повозки, удерживая лошадей, нервно кусал губы и по щекам его катились слезы величиной со спелое яблоко. Что было наглой ложью. Эйе никогда не кусал губы, не имел такой вредной привычки, и уж тем более не мог плакать. Он был воин. А подлинным воинам не пристало выказывать свои чувства. Но служанкам очень хотелось, чтоб он непременно рыдал горючими слезами и просил у Криклы прощения.

Ничего такого не было и в помине. Прощание было коротким.

Уже держа в руках вожжи, Крикла посмотрела на Эйе сверху вниз и, усмехнувшись, сказала:

— Прощай! Ярый противник многоженства. Боги тебе судьи.

Эйе не смотрел ей в глаза. Хмурился, морщился и смотрел куда-то в сторону, хотя вокруг стояла беспросветная темень и разглядеть что-либо было просто невозможно.

Крикла дернула поводьями и повозка скрылась в темноте.

Все служанки сошлись на том, что Крикла очень сильная женщина. А Эйе просто дурак. Как впрочем и все остальные мужики.

Потом поговорили о том, что в Египте с приходом нового фараона ничего хорошего не наблюдается. Никакого прогресса. Да и откуда ему взяться, прогрессу-то, если у власти одно мужичье. Вот если бы вернули матриархат, тогда можно было бы на что-то надеяться. А так…

Перед рассветом на Фивы опять налетел ужасающий смерч. Не такой, как в день свадьбы молодого фараона, не теплый южный, а холодный северный. Множество крыш снес он с убогих хижин в пригородах города, покалечил множество плодовых деревьев в садах и парках. Некоторые вырвал с корнем и зашвырнул на самую середину Нила.

Говорили, он закрутил в своем яростном водовороте несколько нерасторопных куриц и даже, якобы, одного молодого теленка поднял в воздух и унес неведомо куда.

Наутро горожане вздыхали и усердно взывали к Богам, чтоб те смилостивились и больше не посылали на них своих проклятий в виде северного смерча. Им и так несладко. В стране назревают «реформы», а всем известно, в период реформ простым людям выжить нелегко.

Старожилы Фив, седобородые старцы, опять заявили, они не помнят такого гневного смерча. Чем вызвали большое раздражение и недовольство среди остального просвещенного населения. Дескать, пора бы уж хоть что-то помнить. А если мозги плохо работают, их надо тренировать. Побольше есть сушеных абрикосов, они очень способствуют мозговой деятельности и улучшают память.

Седобородые старцы обиделись и надолго замолчали.


Последнее совещание «большой четверки» в Фивах Неф начала неожиданно для всех. Она заявила:

— Пока начальник стражи Маху выясняет с очередными рабами, кто должен толкать его колесницу из очередной канавы…

Пареннефер, Маи и Эйе громко засмеялись. В это мгновение в зал влетел, как всегда, запыхавшийся Маху.

— Я почему опоздал… — начал он, утирая со лба пот.

Ответом ему был громкий смех. Для любого дела хорошее начало, когда трое здоровых мужчин весело смеются.

Среди трех мощных мужских голосов выделялся высокий, как колокольчик, один девичий.

Отсмеявшись, Неф сказала:

— Нам предстоят большие важные дела…

Она хлопнула в ладоши. Мгновенно появилась стайка писцов. Они опустились на пол и склонились над своими маленькими скамеечками, с папирусами и палочками в руках.

Неф смотрела куда-то вдаль, поверх голов сидящих сановников.

— Фараон Аменхотеп возвещает… в явлении нового Бога… по имени Атон! Новый Бог солнца Атон… властитель всего живого в Египте и его окрестностях… Богу Солнца Атону подчиняются все остальные Боги… Бог Солнца Атон справедлив и всемогущ… Для Бога Атона все равны… Фараон, являясь сыном Бога Солнца Атона… принимает новое имя!.. Отныне он… фараон… Эхнатон!

В зале стояла мертвая тишина. Было слышно только как скрипят палочки под пальцами писцов. Да усердное их дыхание.

Неф по-прежнему смотрела куда-то вдаль. Говорила спокойным, ровным голосом. В нем не было и тени сомнения или неуверенности.

— Фараон Эхнатон возвещает… о начале строительства новой столицы Египта… В двух днях пути… вниз по течению Нила…

— Фараон Эхнатон повелевает начать строительство немедленно…

Неф слегка встряхнулась. Она словно вернулась откуда-то очень издалека. Обвела взглядом сидящих перед ней, притихших мужчин.

— Прошу всех отдать необходимые распоряжения!

Никто из сановников не двинулся с места. Тогда Неф довольно будничным тоном произнесла фразу, которую потом будут назидательно втолковывать друг другу египтяне. Она сказала, пожав плечами:

— В старые мехи нельзя влить молодое свежее вино. Оно скиснет!

Как только остались вдвоем, Эйе в восторге поднял Неф на руки, так что ее лицо оказалось вровень с его лицом.

— Поставь меня, пожалуйста, на место… — тихо попросила она.

Эйе, продолжая улыбаться, отрицательно помотал головой.

— Тогда… закрой глаза! — едва слышно попросила Неф.

Эйе послушно зажмурил глаза. Неф обвила его голову руками и осторожно, нежно поцеловала прямо в губы…

… пройдут годы, десятилетия. Уйдут из жизни Аменхотеп и Нефертити. Эйе сам на короткое время станет правителем Египта. Будет участвовать в нескольких войнах, получит множество ранений, похоронит свою красавицу жену Криклу, возведет на трон мальчика Тутанхамона. Уйдет на покой и поселится в горах, в маленьком доме с одним слугой… но, до самого смерти, до самого последнего вздоха он будет помнить этот поцелуй… полу женщины полу ребенка…

— Поставь меня на место!

Наконец донеслось до его ушей, дошло до сознания.

Эйе открыл глаза и увидел прямо перед своим лицом, лицо яростно шипящей от гнева Неф…

— Я взрослая, замужняя женщина… Отпусти! — шипела она. — Сюда могут войти!

Эйе медленно, с превеликой осторожностью поставил ее на пол. Отошел чуть в сторону, отвернулся.

— Я жду ребенка!

Услышал он за своей спиной.

— Что!? — вскричал Эйе, резко повернувшись.

Неф, улыбаясь, пожала плечами.

— У фараона будет наследник. Или наследница. Нахт утверждает, будет девочка…

Царице Нефертити было четырнадцать с половиной лет.


Ранним утром, держа под руку Хотепа, Неф появилась на причале. Средних размеров судно было приспособлено не только под весла, но и снабжено парусом. Хотеп, не любивший воды и боявшийся любой, даже незначительной качки, тут же скрылся в каюте и приказал опустить на окнах занавески.

Неф и не думала скрываться в каюте. Она поднялась на верхнюю палубу… Волны упругого речного ветра били в лицо, развевали волосы и в ее душе возникло то самое ощущение полета, которое она испытывала только в далеком детстве. Во сне.

В двухстах километрах от Фив, вниз по течению Нила, есть одно поразительное место. Здесь горы, вплотную подойдя к реке, и, образуя почти правильный полукруг, снова приближаются к воде. Кажется, сама природа оградила этот участок от окружающего мира. Пройдет всего полтора года и на этом месте возникнет Белый город. Вдоль белоснежных набережных заскользят по воде легкие лодки. В центре возникнут храмы Атона, дворцы и дома знати. Основные магистрали стрелами расчертят параллельно Нилу весь город. Цветущие сады и бесчисленные пруды заполонят его.

Множество скульпторов, строителей, живописцев и чернорабочих будут сутками, не покладая рук, возводить дворцы, склады, жилища и мастерские для многочисленных ремесленников. Качающегося из стороны в сторону Пареннефера будут видеть одновременно на разных объектах, в совершенно противоположных концах стоящегося города, отдающего приказания каждому встречному и поперечному. Так же как и коротышку Маху, бесконечно выясняющего отношения сразу с несколькими группами рабов. Порой будет возникать ощущение, у многих сановников объявились двойники.

Исключение будут составляли только Неф и Эйе. Каждое утро, взявшись за руки, они будут медленно прогуливаться по берегу Нила и наблюдать как на их глазах хаос и неразбериха строительства постепенно обретают законченные черты прекрасного города.

И всего через полтора года возникнет Белый город, равного которому не будет во всем Средиземноморье.


Первый блин всегда комом. Говорят, это самая древняя истина.

Наталья сидела в электричке и задумчиво смотрела в темное окно. На ее плече дремала Надя. Во сне она едва слышно постанывала и причмокивала губами.

— Поражение — лучший фундамент для будущих успехов!

Обе еще не знали, всего через два с половиной года судьба сведет их с удачливым продюсером Игорем Дергуном. И он единственный из всего эстрадного мира рискнет выпустить на сцену никому неизвестную девчонку, распевающую своим странным хрипловатым голосом песни исключительно о любви. Ее появление на эстрадных подмостках произведет эффект разорвавшейся бомбы. Шоу бизнес, при всей его всеохватности и пестроте, поразительно однообразен.