Эйе, сдерживаясь, уточнил:

— Между прочим, бегемоты детей не едят. Они травоядные.

— И правильно делают! — согласилась Крикла. — Нечего всякую дрянь жрать! Отравиться можно!

Неф только успевала переводить взгляд с Эйе на Криклу.

Но тут Эйе не выдержал, резко встал из-за стола, схватил самую большую и красивую вазу и трахнул ее об пол. Ваза разбилась вдребезги. Служанки с визгами попрятались за занавесками. А Эйе сказал:

— Мне это все… остолбенело! Днем воюешь, воюешь! Домой придешь, опять война!

Эйе поискал глазами, что бы еще такое трахнуть об пол, но на столе остались только вазочки, кувшинчики, тарелочки — мелочевка. Тогда он просто спустился по лестнице и ушел в спальню.

Наверняка ему хотелось громко хлопнуть дверью. Но дверей в домах в Египте не было вовсе. Только льняные занавески. Потому что климат был очень жаркий.

А Крикла еще долго сидела за столом и сама с собой громко разговаривала по-нубийски. Потом посмотрела на Неф и сказала:

— Вот, такая вот… Таратумбия!

Этой фразой она обычно заканчивала любой разговор. Почему «Таратумбия», а не Финикия или ее родная Нубия, и где она находится, никто не знал. Не знала этого и Неф.

Уже спускаясь по лестнице, Неф подумала, она тоже не такая как все. У Эйе с Криклой своих было трое детей, да еще двое приемных. Да еще племянник Хотеп. И разумеется, сама Неф. Для нее даже построили отдельный маленький дом. Все как у взрослых. Терраса, спальня, на крыше под тентом жаровня с углями. Маленькая столовая и ванная. И служанки у нее были. Даже две. Одна укладывала спать и кормила, другая постоянно сопровождала Неф на прогулках, если они выходили за пределы поместья. Ничего такого у остальных детей Эйе и Криклы не было.

Неф топала по теплым плиткам садовой дорожки. Потом вдруг неожиданно остановилась и сказала вслух. Довольно громко:

— Когда я стану женой Эйе, никогда не буду ему возражать и спорить! — Подумала и добавила. — И он будет носить меня на руках каждый день.

Над ее головой на темном небе висели огромные, как яблоки звезды. Оглушительно верещали цикады. И негромко переговаривались у дальних ворот охранники. И еще она подумала, скорей бы вырасти. А то Эйе окончательно состарится. Тогда жизнь потеряет всякий смысл. От таких мыслей Неф стало очень грустно на душе и она собралась даже заплакать, но передумала, потому что уже совсем пришла к своему маленькому дому. И ей очень захотелось спать. Засыпая, Неф успела подумать, завтра утром надо проведать своего друга лягушонка, проживающего в большой луже за павильоном.

Во сне Нефертити всегда летала…

3

Жители Москвы и ее окрестностей давно уже в своих снах никуда не летают. Спят тревожно и очень нервно. Большинство не обходится без снотворных. Вообще, столица город шумный и очень бестолковый. Равнодушный и откровенно хамский. Это каждому приезжему становится ясно с первой минуты. Достаточно выйти на перрон любого вокзала или спуститься с трапа самолета на бетон аэродрома. В толпе у приезжего возникает ощущение, каждый встречный и поперечный норовит толкнуть именно его. Как в американском футболе. Оттеснить в сторону, отпихнуть, освободить лично для себя жизненное пространство. На человечество в целом и на каждого его представителя в отдельности, откровенно наплевать.

Наталья Кочеткова лежала в зачуханной районной больнице. Но в отдельном боксе. Худая, бледная, с обострившимися чертами лица. В свои двадцать четыре она выглядела на все тридцать. Больница ни у кого не вызывает положительных эмоций. По коридору парами гуляют женщины. Старенькие застиранные домашние халаты. Яркие пестрые расцветки, но все они какие-то одинаково унылые. И глаза у женщин тоже одинаковые. Огромные и бездонные. В глубине каждой пары глаз пульсирует страх и одновременно равнодушие ко всему на свете.

Тем кто лежит в общих палатах полегче. Читают, в сотый пересказывают друг другу свои беды. Кто-нибудь из наиболее бесшабашных, чаще всего не впервые попавших сюда, рассказывает анекдоты. Героями, ясное дело, являются мужики. Сплошь алкаши, дураки, сволочи и мерзавцы. Уж тут-то бедные женщины отводят душу, не стесняются в выражениях. По иронии судьбы через дорогу находится роддом. Странными взглядами обмениваются женщины из окон этих зданий. Их не передать никакими словами.

Надя Соломатина появилась у постели Натальи сразу после завтрака. Вошла энергичной походкой в крохотную комнату с единственной кроватью и отсалютовала вскинутой рукой со сжатым кулачком. На ней болтался белый халат непомерно большого размера, в котором она выглядела совсем ребенком. Худенькой беззащитной девочкой.

— Но пассаран! — поздоровалась Надя, привычно вскинув к плечу худенькую руку со сжатым кулачком. Традиционное приветствие всех воспитанников и выпускников «Журавлика». Каждый из них при встречах и расставаниях непременно делал именно этот жест.

— Но пассаран!

Наталья тоже вскинула на подушку руку со сжатым кулаком. Потом закинула ее за голову. Надя бросила на старшую подругу быстрый любопытный взгляд, подошла к тумбочке и выложила из полиэтиленового пакета связку яблок, три апельсина и сок «Наш сад» в квадратной упаковке.

— Откуда деньги взяла? — вяло поинтересовалась Наталья.

— Из закромов Родины! — отрапортовала Надя. — Тебе необходимы витамины.

— Заберешь все с собой. Я ничего не хочу.

— И не думай, и не мечтай! — резко мотнула головой Надя. И оглянувшись на дверь, присела на единственный в боксе стул.

— У тебя отдельная палата. Отпад! Как у Хилари Клинтон.

Наталья только головой покачала. Надя всегда сражала окружающих наповал своими оценками и сравнениями. Такое только ей одной могло прийти в голову. Хилари Клинтон! Спасибо, не Маргарет Тетчер.

— Интересно, сколько раз Хилари делала аборт от Била? Как думаешь?

— Думаю, не твоего ума дело.

— Она-то наверное не в такой палате лежала. Телевизор, холодильник, слуги, охранники, все к ее услугам. Только пальчиком шевельни. Хотя, у тебя тоже ничего, — спохватившись, добавила Надя. — И вид из окна чудесный.

— Хороших подруг надо иметь. У меня везде подруги, — ответила Наталья, — Твоя беда, что ты дикарка. Постоянно со всеми конфликтуешь. С людьми надо дружить.

Странные отношения связывали этих двух девушек. И дело было вовсе не в разнице в десять лет. Когда они познакомились, четырнадцать было Наталье. Она увидела сидящую на ступеньках у двери в главный корпус крохотную девочку. Та была как собачка привязана за шею веревкой к дверной ручке. Очевидно, чтоб не сбежала. Девочка и не собиралась никуда убегать. Она, склонив голову на колени, безмятежно спала. Немытая, непричесанная, одетая в обноски и лохмотья. Какая-то дикая пародия на «Аленушку» с картины Васнецова. В сердце юной Натальи в ту секунду вонзилась тупая ржавая игла. Так с тех пор и не вышла оттуда.

Наталья отвязала немытую «Аленушку» от двери и поволокла непосредственно в кабинет ЛорВаси Гонзалес. В кармане девочки была найдена записка из которой следовало. Ее мать, проводница поездов дальнего следования в данный момент и имеет «средствов» на содержание ребенка. Как только «средства» появятся, она, Глафира Петровна Разоренова заберет ее обратно. Ни возраста девочки и ее имени в записке указано не было.

С согласия Гонзалес Наталья взяла над девочкой шефство. Стала для нее матерью, няней, старшей сестрой, воспитательницей, подругой, всем на свете. Имя ей дали Надежда. Наталья научила эту, по выражению ЛорВаси, «Маугли, подмосковного разлива», всему, что знала и умела сама. Чистить зубы, умываться, застилать постель, есть ложкой и вилкой, а не руками. Когда пришло время, она же учила ее читать и писать.

Надя осторожно пересела на кровать, в ноги к подруге. Заботливо поправила одеяло и, оглянувшись на дверь, тяжело вздохнула.

— Что нового в «Журавлике»?

— Отстой! — раздраженно передернула плечами Надя. И поморщилась.

— Погоди! — нахмурилась Наталья. — Кто тебя отпустил? ЛорВася в курсе? Ты хоть кому-то сообщила, что поехала ко мне?

Надя не ответила, опять передернула плечами.

— Значит, так! — жестко сказала Наталья. — Сейчас посидим, поболтаем и все! Тут же едешь обратно, поняла?

— Поняла, поняла.

— И чтоб без фокусов! Я вечером позвоню и проверю. Дай слово, что сегодня же уедешь обратно.

— Даю, даю слово! Могу даже два.

Надя обиженно сжала губы в тонкую ниточку и уставилась поверх головы Натальи в окно. Хотя за ним ничего интересного не было. Сплошь зелень кустов.

— Ну, что у тебя стряслось? Выкладывай! — сказала Наталья.

— Ничего!

— Не слепая, вижу.

Надя долго молчала, вздыхала, поправляла на носу очки. Наталья терпеливо ждала.

— Знаешь, я впервые в жизни встретила своего мужчину. Ну, того самого. Единственного. За которого хотела бы выйти замуж, — грустно сказала Надя.

Зачем-то сняла очки и вытаращила на подругу свои огромные глазищи.

«Только этого не хватало!» — молнией пронеслось в голове Натальи. Она несколько секунд испытующе всматривалась в ее лицо. Без очков Надя выглядела как лягушонок, вытащенный из грязной лужи на асфальт.

«Пора ей глаза сделать!» — думала Наталья. «Кстати, и зубы тоже!».

— Где это ты его встретила, своего мужчину?

— Не иронизируй, пожалуйста! Все очень серьезно.

— Он кто?

— Художник. Кажется. Точно не знаю.

— Как зовут?

Надя только пожала плечами. И опять напялила на нос очки.

— Еще не успела выяснить? Сколько раз встречались?

Надя молча выставила перед своим лицом один единственный палец. Озабоченно посмотрела на него. И тут же начала обкусывать на нем ноготь.

— Сейчас получишь! — угрожающе рыкнула Наталья. — Сколько говорить, ногти кусают только дремучие дебилки! Ты должна стать воспитанной интеллигентной девушкой. Образцом для подражания!

— Не буду, не буду! — поморщившись, заявила Надя. И даже спрятала обе руки за спину. Чтоб не впадать в искушение.

— Где встретились? Как познакомились? Ну! Кто он такой? Клещами из тебя все вытаскивать? — разозлилась Наталья. — Дай мне попить!

Надя с готовностью вскочила в кровати, взяла с тумбочки кружку с уже явно остывшим чаем, протянула Наталье. Та чуть приподнялась, сделала пару глотков, благодарно кивнула и опять откинулась на подушку. Глубоко вздохнула.

— Зачем ты это сделала? — едва слышно, со страхом, спросила Надя.

— Сейчас мне ребенок ни к чему. Сначала тебя надо на ноги поставить. Ну! Ты мне зубы не заговаривай. Знаю я эти фокусы. Где познакомились?

— В гараже.

— В каком еще гараже?

— В его гараже. Я туда переночевать залезла. В машину. Утром он появился.

— Ну!

— Я ему бутылкой по голове… Полный отпад!

— Господи! — прошептала Наталья. — Тебя одну на секунду оставить нельзя!

— Отвали-и! Все не так, как ты думаешь…

— Чтоб я от тебя больше этого поганого слова не слышала! — прикрикнула на нее Наталья. Не удержалась и передразнила. — «Отвали-и! Отстой! Отпад!». Ты должна следить за своей речью. Выражаться красиво и образно.

— Подумаешь! Кругом еще и не так выражаются…

— Мы с тобой не все! — жестко сказала Наталья. — Мы с тобой должны много добиться в жизни. Что отомстить…

— Кому отомстить? — удивленно спросила Надя.

— Жизни! Мы должны состояться! — делая ударение на каждом слове, твердила Наталья. — Должны очень много добиться в жизни!

Фантастической энергией наградила природа эту невзрачную девушку. Впрочем, не только ее. Многие из выпускников «Журавлика» отличались незаурядной стойкостью, умением выжать максимум из любой жизненной ситуации. Когда судьба забросила Наталью во второй цех ученицей сверловщицы, она всего два дня плакала ночами в подушку на жесткой кровати в женском общежитии. Утром третьего дня вышла во двор и на глазах у двух корпусов, населенных сплошь лимитчицами, в обтягивающих лосинах начала делать «станок». Опершись рукой о грязный железный забор, делала приседания, вскидывала выше головы ноги, изящно разводила руками в стороны.

«Плие-е! Гранд плие-е! Батман! Гранд батман!» — звучал в ее ушах властный голос Ларисы Васильевны Гонзалес. И это было только начало.

Ржали жеребцами проходящие мимо забора молодые парни, спешащие на завод им. Войкова в первую смену. Бросали из окон презрительные завистливые взгляды соседки по общежитию. Наталья с каменным лицом работала как заведенная.

— Но пассаран! — беззвучно шептала она.

И так каждое утро. Даже в дождь и холод. Даже зимой, в снег и ветер. Кое-кто из соседок попытался ей подражать, вставали рядом у грязного железного забора. Но хватило их всех ненадолго. Через неделю-другую Наталья оставалась в одиночестве.