Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах

Йохим был сильно удивлен, когда, разместившись в теплых Вандиных объятиях, вместе со всем своим багажом наблюдений и размышлений, любимых цитат, картинок, воспоминаний, наткнулся на мертвую тишину: девушка спала и ничто из самого дорогого и сокровенного йохимовского достояния, щедро брошенного к ее ногам, не тревожило мерного, спокойного дыхания.

Слияния душ не произошло. Да и так ли это важно, если тело… Йохим, уверенный, что в этой сфере их союз состоялся, обретал все большую уверенность.

А Ванда? Она просто жила кое-как и была, в сущности, совсем несчастлива. Встречи с Вернером продолжались, хотя стали совсем редкими и чуть ли не чисто дружескими. Роман с Йохимом обнадеживал хоть какой-то перспективой, но не окрылял. Ванда не торопилась к венцу – ей надо было вначале точно установить профессиональную цену ее жениха. Поэтому-то она употребила все свое влияние, чтобы заставить Йохима отказаться от намерения получить, как он намеревался вначале, специальность психотерапевта.

Окончив общий курс занятий в университете и получив диплом доктора медицины, Йохим предполагал специализироваться в психиатрическом отделении. Он серьезно углубился в специальную литературу и даже прочел пару романов русского писателя Достоевского, получивших известность глубиной психоанализа.

Но Ванда чувствовала, что, пристроив жениха под покровительство Вернера, видящего в Йохиме незаурядные способности к хирургии, обеспечит более надежный вариант его профессиональной карьеры. И потому Йохим, продолжавший еще, несмотря на приобретенный больничный опыт, испытывать рвотные спазмы и головокружение при виде развороченных ран, оказался у операционного стола в клинике черепно-лицевой хирургии. Он надеялся, что скоро докажет свою неприспособленность и будет благополучно списан в менее кровавые медицинские подразделения.

Клиника Вернера, являвшаяся, по существу, частной, работала сразу в двух направлениях – экстренной хирургической помощи, оплачиваемой медицинским страхованием, и лечебного стационара, куда попадали лишь очень состоятельные пациенты. Естественно, набивать руку неопытного стажера на больных второй категории не предполагалось – здесь требовался незаурядный опыт и участие лучших профессиональных сил клиники, пользовавшейся отличной репутацией. Йохиму, согласно установившейся традиции и закону гуманности, предоставлялось испытать себя лишь в заведомо безнадежных случаях.

Присутствуя на операциях Вернера и следя за его виртуозной работой, Йохим все более углублялся в тонкости хирургической практики, научившись относиться к манипуляциям с живой человеческой плотью как чисто абстрактным головоломкам. Подобно опытному шахматисту, он просчитывал партию на много ходов вперед, радуясь тому, что часто предвосхищает действия самого Маэстро. Но, оказываясь в роли ведущего с инструментами в руках, Йохим сникал. Он чувствовал, что его интерес, являющийся как бы допингом в роли наблюдателя и стимулирующий его фантазию, при самостоятельных действиях, резко падает, оставляя его мозг вялым, а руки ватными.

Йохим просто не знал, что, склоняясь над телом обреченного, бывает парализован заведомой безнадежностью ситуации.

Однажды ему повезло. В клинику был доставлен крепкий мужичок прямо с лесопилки, где могучий сосновый ствол, неудачно приземлившись, разворотил ему половину черепа. Уже поверхностный осмотр показал, что больной является прямым кандидатом в морг. Но сильное сердце билось, легкие дышали, и к делу приступил Йохим. Обычно он старался не дать себе возможности увидеть что-либо, кроме оперируемой части, как бы отвлекаясь от личностного, человеческого, неизменно приводящего его к приступам слабости. Но на этот раз, оказавшись случайно в приемном отделении, он успел разглядеть все: огромное сильное тело в пахнущей бензином брезентовой робе, залатанные шерстяные носки, руку с черной порослью кудрявых волосков, мозолистую и грязную, бессильно падающую из-под окровавленной простыни. Вместо головы на носилках лежала окровавленная мясная туша с торчащими из нее клочьями густых смолянисто-черных волос. Парень был, по-видимому, немногим старше Йохима.

Склонившись в ярком свете ламп над уже подготовленной операционной площадкой, зияющей кровавым разворотом в стерильной простынной раме, над всем этим хаосом из костей, сосудов и мышц, Йохим отчетливо увидел картину, мимоходом ухваченную им в приемной и теперь предательски подсунутую воображением. Он на секунду прикрыл глаза, ожидая неизбежного головокружения, но почувствовал злость, острую ненависть к слепой, стихийной силе, которая искромсала этот образцовый человеческий экземпляр так старательно, любовно выделанный в небесной мастерской.

И он, всегда чувствовавший себя изгоем, пасынком природы, принял этот вызов, вступив в поединок с обнаглевшей всесильностью случая, с разрушением и тленом, посягнувшим на цветущую, полнокровную жизнь.

Его приподняла и понесла на своих легких крыльях загадочная сила. Шоковый ли выброс адреналина или могущественная поддержка свыше были тому причиной, но Йохим работал как бог. Бригада врачей, сестер и анастезиологов, находящаяся в операционной, полностью подчинилась мощной воле хирурга, творя невозможное. Никто не заметил, как прошло четыре часа. Все это время человек, лежащий на операционном столе и уже дважды умиравший и возвращенный к жизни врачами, «запускавшими» останавливающееся сердце, был во власти Йохима, восстанавливающего разрушения и чувствующего себя соавтором природы.

Пациент Йохима выжил, поразив больничный персонал невероятной волей к жизни и силой характера. Уникальность же работы хирурга вызывала сомнение: а была ли так серьезна травма и не померещилась ли всем эта фантастическая битва Йохима? Но профессор Вернер не умел обманываться. Наблюдая за своим протеже, он сразу подметил: степень возможностей этого парня предопределяется неким состоянием «куража» – эйфорической приподнятости, в которой он, сам того не подозревая, мог творить чудеса. Йохим был от природы наделен редким «чувством материала», позволявшим ему каким-то особым чутьем определять степень повреждения тканей и тактику их устранения, угадывая те единственно возможные пути, которые открывались в каждом отдельном случае. Имел ли он дар подключаться к всемирному информационному полю или вспоминал опыт предыдущих жизней – пусть размышляют люди, склонные к мистике. Вернер лишь видел, что часто Динстлер мог соперничать в тонкостях мастерства с ним самим. Но в состоянии упадка сил и вялости, являвшихся для парня скорее нормой, чем случайностью, он уступал самому заурядному малоопытному хирургу-очереднику. К сожалению, Йохим не умел управлять вдохновением, а позволить себе ошибки и провалы хирург права не имел. Эти соображения мучили Вернера, когда он решал вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания доктора Динстлера в его клинике. Специализацию Йохим завершил, получив полномочия к хирургической деятельности, но Вернер хорошо понимал, какие трагедии сулит новоиспеченному специалисту будущее.

– Он у тебя артист, пойми же, – говорил Вернер Ванде, – блестящий, редкий артист, который может быть виртуозом и мясником в зависимости от того, как посмотрит на него Вдохновение. Но здесь не сцена, и речь идет не о тухлых яйцах в наказание за фальшивую ноту. Платить за неудачи здесь придется дорого, очень дорого, – совестью, репутацией, карьерой, возможно даже – собственной жизнью.

Сидя в гостиной Вернера, они решали участь Йохима. Остановились на компромиссном варианте: впереди лето, а следовательно, законный отпуск. С августа Йохиму будет предоставлена должность ассистента в отделении травматологии с испытательным сроком на полгода. Дальнейшее покажет судьба.

Так и решили. Ванда уже работала в лаборатории фармацевтической фабрики и могла взять недельный отпуск для свадьбы и небольшого путешествия, Йохим же отправился навестить бабушку, чтобы к 20 июля вернуться в Грац и уже вместе со своей женой совершить небольшое турне по озерным местам, навестив попутно «абрикосовое имение» Леденцев. Все складывалось совсем неплохо, открывая перед молодоженами если и не радужную, то вполне надежную перспективу.

Йохим распахнул окно в гостиной и облокотился на подоконник, жадно втягивая запах сирени, мокнущей в мелком моросящем дожде. Белые махровые, тяжелые гроздья, лиловые – турецкие с мелкими остроконечными звездочками, бледно-сиреневые четырехлепестковые, чьим редким пятилистником владеет Фортуна, – эти соцветия, погрузневшие от воды, источали вкрадчивый, убаюкивающий аромат. Было тихо, лишь по веткам и жестяному карнизу барабанили капли. Приятно-неопределенные, ленивые мысли текли плавно, путаясь и тая, будто вальсируя в нежном, сгущающемся сумраке.

Внезапно что-то хлопнуло, зафыркало, зашуршало по гравию. Скрипнула автомобильная дверца, и, прежде чем Йохим вынырнул из своей полудремы, под окном закричали:

– Господин доктор! Необходима срочная помощь! Я сдохну прямо здесь, в луже, если не увижу вашу ученую физиономию!

На крыльце, смахивая воду с макушки, стоял Дани. Друзья бросились друг другу в объятия, пытаясь уже телами ощутить происшедшие изменения. Загорелые, мускулистые руки Дани поглаживали спину Йохима, сутулую и теплую, в мягком вязаном пуловере покойного деда, а настороженный нос доктора ловил незнакомый запах одеколона, исходившего от мокрой щеки с недельной колкой щетиной.

Вот они снова вместе и нет никакой неловкости, никакой виноватой заминки, которой опасался Йохим.

Переписка заглохла еще года четыре назад, и они, в сущности, потеряли друг друга, с неожиданной легкостью освободившись от тех уз, которые казались пожизненно-нерасторжимыми.

– Какая же это, в сущности, ерунда! Есть вещи, которые уже нельзя, просто невозможно испортить… – думал Йохим, не ожидая, что мыслит вслух.

– Конечно же, старина, есть наш Везувий и тевтонец на Росинанте – это же нетленка! – подхватил Дани. – Пусть их уже трижды растоптали бесчувственные к большому искусству акселераты. В нашей памяти они вечны!

Устроившись на диване в гостиной с рюмками домашней вишневки, друзья пристально оглядывали друг друга. Йохим изумленно таращил глаза на темную шевелюру Дани, сменившую знаменитые золотисто-русые пряди.

– Как это у тебя получилось? – наконец вымолвил он.

– Ты про волосы? – Дани отбросил со лба длинную прядь. – Понимаешь, проснулся утром после нашего проигрыша итальяшкам, глянул в зеркало – и аж сел. Вот тебе, думаю, и футбол!

– Дани… – Йохим недоверчиво покачал головой. – Я знаю точно – так не бывает.

А тот уже хохотал, довольный розыгрышем.

– Не пугайся, Ехи, со мной все в порядке. Недавно выкрасили для съемок. Ты что, совсем не замечаешь, я – вылитый Ален Делон, только масть не совпадала… Ах ты, австрийская провинция, неужто не видел «Рокко» Висконти? Ага, узнал! Вот – перед тобой – звезда!.. Ну – копия. А может быть – восходящий оригинал. Во-первых, я моложе и у меня все еще впереди. Во-вторых, у меня родословная лучше. Он, говорят, сын мясника, а я – молочника, что более благородно.

– У тебя, Дани, вечно знаменитости в роду. Вот ведь везуха, не какие-то там типы из рубрики «Их разыскивает полиция» или скромные медработники, а все сплошь любимцы публики!

– А вот ты, по-моему, сильно смахиваешь на профессора Фрейда. – Дани весело разглядывал друга.

У Йохима появились очки, делавшие его солидным; застиранный вязаный пуловер и толстые теплые носки выглядели уютно. Темные, мягкие волосы, по-прежнему падавшие на лоб и довольно неухоженные, торчали за ушами и на тонкой худой шее.

– Мой отец увидел Корнелию в городе, и она сказала, что ты здесь. Представляешь, везение – ведь я заскочил всего на три дня… – И Дани без пауз выложил сразу все, что положено было знать близкому другу.

Йохим, потеряв надежду разобраться в деталях, ухватил основное. Мать и отец Дани давно расстались, и теперь у него есть мачеха, клевая девчонка, хотя и деревенщина. Маман, все еще хворающая, живет на Ривьере у бабушки Дани, то есть у своей матери. Дани уже получил приличный гонорар за съемки первого киноролика, подвернувшегося ему благодаря участию друга-покровителя Остина Брауна.

– Вообще, Остин – суперделовой, может все. Теперь его яхта на неделю в моем распоряжении, и я думаю вместе с Сильвией совершить маленькое свадебное путешествие. Нет, жениться пока не собираюсь, да и Сильвия замужем, но у нас закрутилась такая история после «Ромео и Джульетты»… Нет, Сильвия не актриса. Она – лучшая попка в «Раю». «Парадиз» – название шикарного варьете на Лазурном Берегу (для тех, кто не знает). Но она обещала все бросить и отчалить со мной на яхте. Нет, плавать мы будем, конечно, не в одиночестве – какая тусня без компании?… – Дани внезапно остановился и ухватил Йохима за руку: – Ты-то, старикан, как? Сидишь, отмалчиваешься, скромник. Наверное, уже профессор. Спасаешь психов? Старому другу – прием вне очереди: заметил, у меня совсем крыша поехала?