– Ты с ума сошла? – охнула мать. – Там же 27 градусов жары!

– А что делать? Другой приличной обуви у меня нет! – Она в последний раз кинула взгляд в зеркало. – Ну, Пенелопа, пожелай Каа доброй охоты!

Женя специально вышла из метро на одну остановку раньше и теперь, то и дело осторожно, чтобы не повредить макияж, промакивая лицо бумажной салфеткой, ковыляла к ресторану, где назначена судьбоносная встреча. Ноги в проклятых сапогах начали плавиться.

«Боже мой, до чего же жарко! Судьба начинающей охотницы за сладкой жизнью, оказывается, тяжела и полна лишений. А что делать? Ждать годами мечтательного и бескорыстного юного принца? Так и состариться недолго. Нет, вообще-то мечтательных принцев полно, только каждый при ближайшем рассмотрении оказывается любителем усесться принцессе на шею – я творческая личность, я не могу вкалывать на тупой работе за три копейки, я не виноват, что мой талант не находит достойного применения. Хватит с меня этих самовлюбленных мальчиков. Не очень-то хочется тащить на себе мать, бабку да еще и никчемного принца… Фу, наконец пришла. Итак, состояние полной боевой готовности – локоны взбиты, губы подкрашены, верхняя пуговка расстегнута. Вперед!»

Войдя в полутемный кондиционированный зал, Женя с наслаждением вдохнула прохладный воздух и огляделась.

«Может, вон тот загорелый блондин в светлом костюме? Симпатичный… Хотя совсем не похож».

Широко улыбаясь, она неспешно направилась к дальнему столику, когда вдруг ее окликнули:

– Евгения?

Она увидела поднимающегося ей навстречу невысокого паренька. Его вид слегка разочаровал Женю: ну что это за олигарх – ни властной внешности, ни внушительной фигуры, ни даже костюма.

«Обыкновенный парень, и довольно молодой для таких-то капиталов. Впрочем, часы дорогие, в уголке рта пузатая сигара, так что, может, и олигарх. Кто знает, как они на самом деле выглядят, эти олигархи? Может, в этом-то все и дело – неброский шик, скромное обаяние больших денег… Уолл-стрит, так сказать…»

Парень тем временем с томным видом припал губами к ее руке:

– Антон. Антон Спиричев. Для вас просто Тони.

– Может быть, Тоша? Более непринужденно… – Она старательно хлопала ресницами. – А я, как вы уже догадались, Женя.

К столику уже спешил сомелье, и Женя, быстро перебрав в памяти тщательно изученные перед свиданием заметки светской хроники, сделала заказ:

– Бокал розового вина. За знакомство!

– Разрешите посоветовать «Шато Перусь» урожая 1985 года. – Женя слушала непонятные слова сомелье с таким наслаждением, словно внимала поэзии Серебряного века. – Незабываемый изысканный аромат виноградной лозы, прогретой лучами средиземноморского солнца…

Тоша, кажется, не на шутку распаленный ее вниманием, прервал официанта и по-купечески махнул рукой.

– Да что там, неси сразу бутылку, – с вызовом бросил он удивленно покосившемуся на него сомелье. – У нас с деньгами проблем нет! Или у тебя, брат, другое мнение? – А затем, обернувшись к Жене, вкрадчиво добавил: – Вы не против?

– О, я, право, не знаю… Так жарко… – манерно пожав плечами, Женя скомандовала: – Две бутылки!


Вино действительно оказалось волшебным – помогло разрядить обстановку. Через полчаса Тоша уже рассказывал девушке, как верному другу, о том, какие испытания выпали на его долю в тяжкие годы юности.

– Начинает темнеть. А «духи» ползут, за склоном прячутся. Я пацанам своим говорю: «Не подкачаете, братцы?» А они: «Не беспокойтесь, товарищ подполковник». И по команде прицельным огнем… дррррр… А ля гер ком а ля гер, как говорится. Я, между прочим, ранение имею! – С важным видом он продемонстрировал Жене короткий шрам, подозрительно напоминавший след после удаления аппендикса.

«Господи, что он несет? – стучало в Жениной приятно уплывающей куда-то голове. – Какой Афган? Ему лет двадцать восемь, ну тридцать. В детском саду он, что ли, батальоном командовал?»

Однако на всякий случай она в нужных местах испуганно вскрикивала, прижимала ладонь к груди и восторженно кивала.

– А свой банк вы уже потом открыли? – все-таки поинтересовалась она.

И Тоша, значительно поиграв бровями, заверил:

– Конечно. С моим фронтовым прошлым волчьи законы российского бизнеса мне нипочем. Так что теперь я настоящий олигарх-лайт. Тем более в Нью-Йорке учился. А там так: если тебя не съели, значит, просто не успели…

Впечатленная Тошиным послужным списком, Женя как бы случайно задела ногой его колено. И тут же со всей искренностью разразилась ответной речью:

– Ах, Тоша, если бы вы знали, как я вам завидую. У вас такая интересная жизнь… А у меня… Постоянные съемки, фотосессии, интервью… города, аэропорты… Будто застряла в какой-то безумной матрице.

Тоша осоловело кивал:

– В матрице… Ага, ну как же… В матрице… Однако!

Женю несло, роль утомленной славой кинозвезды пришлась ей по вкусу:

– А вокруг одни застывшие маски, придуманные эмоции… Совсем нет времени на живое человеческое общение, на духовную близость…

Тоша, впервые за последние двадцать минут уловив, о чем идет речь, вскинулся:

– Нет времени на близость? Да что вы говорите?

Женя продолжала вещать что-то уже совсем несусветное о том, как ей звонили из «Уорнер Бразерс», приглашали на главную роль в новый блокбастер, а она отказалась, так как не все в этой жизни измеряется деньгами, а ее талант достоин лучшего применения, чем второсортная американская стрелялка. Она уже и сама чувствовала, что перегнула палку, что ложь ее очевидна и по-детски глупа, но Тоша так внимательно ее слушал, так серьезно кивал… Фантазия несла ее дальше и дальше. Неизвестно, до чего бы Женя в конце концов договорилась, возможно, приписала бы себе парочку оскаровских статуэток, однако поток ее красноречия был прерван официантом, услужливо подсунувшим Тоше счет.

Олигарх-лайт заглянул в темно-синюю папку и побагровел.

– Прогретая лучами средиземноморского солнца… М-да… – пробормотал он себе под нос, однако довольно уверенно протянул официанту кредитку.

Женя же, отметив про себя этот его жест, решила, что все в порядке, должно быть, ее кавалер просто бережлив, что, в общем, для семейной жизни не так уж плохо.

Распрощаться с Тошей Женя решила у выхода из заведения, наотрез отказавшись от предложения подвезти ее до дома. Антон важно продемонстрировал ей блестящий «Мерседес», на заднем сиденье которого сидела обалдевшая от жары и одиночества толстая австралийская крольчиха.

– А это моя Дольюшка, прошу любить и жаловать – Дольча. – Тоша выволок ее из машины и сунул Жене.

Девушка опасливо подхватила увесистое животное, не забыв, однако, восхищенно пискнуть.

– М-да, в честь модельера назвал, приятеля моего, – пояснил Тоша. – Это, кстати, как раз его подарок, Стефано. Презентовал мне, когда я у него на вилле гостил.

– Какая прелесть, – улыбнулась Женя, осторожно потеребив кроличьи длинные уши. – Ну до свидания, Тоша. Буду с нетерпением ждать нашей новой встречи.

Когда новенький «Мерседес» рванул с места, увозя олигарха-лайт и его откормленную любимицу, Женя, юркнув в ближайшую подворотню, вытащила из сумки старые вьетнамки и с облегчением переобулась, заботливо завернув драгоценные сапоги в пакет. Затем опустилась на край тротуара, закурила и объявила самой себе, что начало охоты, можно считать, прошло успешно, зверь, несомненно, заглотил приманку, а дальнейшее будет зависеть уже от ее ловкости и проворства.

* * *

Увидев, что Женя скрылась за поворотом, Антон Спиричев с облегчением выдохнул и откинулся на прохладную спинку кожаного сиденья «Мерседеса»: «Мать твою, ну и перенервничал. Чуть не засыпался. Думал, на свидание придет обычная симпатичная телка, студентка там какая-нибудь, а оказалась такая шикарная красотка, знаменитая актриса, наверняка денег куры не клюют. Если бы начала спрашивать про банк, точно спалился бы, пришлось сразу запудрить ей мозги папашиными историями про Афган».

Называя себя олигархом-лайт, Антон не то чтобы лгал, скорее сильно преувеличивал. Нет, конечно, нищим он не был, кое-что позволить себе мог – спасибо отцу, полковнику в отставке, сумевшему в девяностые благодаря цепкой хватке и старым связям сделаться директором загибавшегося заводика.

Федор Николаевич взялся за дело с упорством бодрого отставника: раздобыл где-то финансирование, уломал иностранных инвесторов. И дело пошло – заводик, кряхтя и охая, заработал, а потом и вовсе разогнался и стал приносить прибыль. Теперь Федор Николаевич значился уже не просто директором, а совладельцем предприятия и спал и видел, как бы уйти на покой, да вот беда – не на кого оставить дело. На сына, никчемного обалдуя и лоботряса, надежды не было. Федор Николаевич называл отпрыска не иначе как засранцем, гонял его в хвост и в гриву, пытаясь хоть как-то втянуть в семейный бизнес, заставлял выступать на каждом собрании совета директоров с докладом. Тоша же с завидной регулярностью на собрания не являлся и мечтал, чтобы фатер оставил его в покое, обеспечив, разумеется, доступ к семейным капиталам.

Вот и сейчас, после этого свидания, на котором он трясся совсем как бедняжка Дольча перед жаркими объятиями пьяного хозяина, он не может заехать в бар снять стресс, а должен тащиться на какие-то дурацкие переговоры.

Тоша, поерзав, потянулся к мини-бару («Мерседес» представительского класса тоже, разумеется, принадлежал фирме отца и предназначался для встречи важных клиентов) и извлек оттуда квадратную бутылку «Red Label».

«Промочить горло я имею право или нет? А то от этого пригретого Средиземноморья до сих пор во рту кисло».

– Вы б не пили пока, Антон Федорович, – добродушно пробасил шофер Володя. – Вам же с немцами встречаться через полчаса…

– Поговори мне еще! – взвился Тоша.

По телу разлилось бодрящее тепло, он прикрыл глаза и постарался вызвать в памяти образ Жени.

«Какая она… волшебная, удивительная… Глаза – как камешки на речном дне, а у самых губ родинка. Когда смеется – откидывает голову, и волосы рассыпаются по плечам. Да чего там – влюбился в нее, с первого взгляда влюбился. Теперь только бы не выдать себя – всего-навсего безалаберного сына оборотистого папаши, – а то ведь она, птица высокого полета, и не взглянет на какого-то там старшего менеджера по закупкам сырья на малюсеньком подмосковном заводике».

Дольча, забившись в угол сиденья, не сводила глаз с хозяина, и Тоша, пьяно осклабившись, обратился к ней:

– Зайчишка моя, одна ты меня любишь, одна ты ничего не требуешь. Дай я тебя расцелую.

Машина летела по Новому Арбату мимо сияющих стеклами высоток, мимо дорогих магазинов, рекламных щитов, растяжек и светящихся табло. Смачно чмокнув крольчиху и тут же чихнув от набившегося в нос белого пуха, Тоша приказал шоферу:

– А ну тормозни вон у того кабака, зайду освежусь. Никуда эти немцы не денутся, подождут. А начнут выступать, так мы им напомним 1945 год!


В переговорной, просторной комнате с широким окном, выходящим на главный вход административного корпуса завода, Федор Николаевич Спиричев, коренастый краснолицый мужичок лет шестидесяти, беззвучно матерясь, расхаживал вдоль длинного стола, за которым расселись представители немецких партнеров. Сын опаздывал уже на полчаса.

«Проклятый разгильдяй, опять все на свете проспал и забыл. Делать нечего, придется начинать без него», – Федор Николаевич обернулся к переводчику и начал:

– Дорогие коллеги.

В этот момент с улицы донесся шум мотора. Спиричев глянул на паркующийся «Мерседес» и остолбенел: из машины выкатился помятый, расхристанный Антон. Пошатнувшись, он едва не осел на землю, но устоял на ногах и, вытащив из машины крольчиху, пошел ко входу.

За спиной Спиричева-старшего бесшумно возник предупредительный секретарь, и Федор Николаевич, сделавшись совсем уж свекольного цвета, просипел:

– Перехвати засранца и запри в моем кабинете! Бегом! – Обернувшись к немцам, объявил: – Мне только что доложили… Антон Федорович задержался… на переговорах… на… мм… других переговорах…

Секретарь метнулся к выходу, но Тоша оказался проворнее. Тут дверь переговорной распахнулась, и ввалился менеджер по закупкам сырья во всей своей освеженной красе. И без того длинные физиономии немцев вытянулись еще больше, а наследник семейного бизнеса, обведя комнату царственным жестом, объявил:

– А вот и я! Простите, задержался… задержался…

Федор Николаевич, все еще надеясь спасти положение, значительно произнес:

– На переговорах!

Сын удивленно захлопал глазами, пытаясь выискать среди кружившихся пятен источник знакомого голоса.

– Что? – И, узнав наконец отца, с пьяным добродушием произнес: – А, папа, и ты здесь? А что такое? Что такой грустный? Вот знаешь, папа, я тебе все время хотел сказать: сколько я тебя знаю, ты все время грустный и грустный… Как будто ни дна тебе, ни покрышки…

– Так что там, Антон Федорович, на переговорах-то? – засуетился секретарь.